Читать интересную книгу Статьи - Питер Крифт

            Связывающая нить должна быть длинной, возможно, лучше всего сформулировать ее просто как любовь к конкретным предметам, к экстраординарным («великолепным, удаленным, ужасным, чувственным или знаменитым вещам») так же, как и к ординарным («подобно фламинго, немецким генералам, любовникам, сэндвичам, ананасам, кометам и кенгуру»). Вселенная так богата, полна и пленительна для него, что он и не испытывает необходимости удалиться в свою собственную субъективность: «Нам нет нужды слушать Папские максимы о том, какие предметы подходят для изучения человечества. Истинное исследование человека включает в себя все». Одним словом, ключ к образу мыслей Льюиса — его объективность, его направленность извне.

            Объективность — ключ не только к его психологии, но и к любому жанру его произведений. Поэзия Льюиса, история литературы, критика будет использована здесь в иллюстрациях, поскольку краткое эссе не может дать широкие комментарии к этим жанрам. Люис знал, что его поэзия слишком «безыскусна», чтобы быть модной. Кредо его поэтической программы, так же, как и типичный ее образец — первое стихотворение в книге:

 Исповедь

Так груб, что не дано увидеть мне, все то, что видимо поэтам в темноте. Уж двадцать лет как я вовсю смотрю:  А вдруг увижу, что навеет вечер еле — один из вечеров — в эфирном сне Больному под наркозом на столе — Напрасный труд. Я просто не могу. И каждый вечер для меня подобен тем  Отходу корабля, нагруженного всем, В безмолвии толпы, оставленной… совсем, Изящно, без прощанья, безвозвратно. Как нравится мне то, что Вордсворт знал,  Чудак, которому открыта желтизна  Соцветий примулы; кого навечно рок  Занес в разряд тупиц, не знающих урок,  Заставив по готовым жить ответам, И кто сумел использовать при этом Намного лучше, чем бы я сумел Невзрачность скучных тел: павлинов, меда, и Стены Великой, Альдебарана, срезанной травы, Серебряных запруд, на пляже волн, и самоцветов,  Форм женщин и коней, Афин, и Трои, Иерусалима.

            Объективность — это так же ключ к литературной истории и критике Льюиса. «Первое требование, которое любое произведение искусства предъявляет нам — это капитуляция. Смотри. Слушай. Воспринимай. Убери себя с дороги. Не стоит спрашивать вначале, достойно ли произведение такой капитуляции, ибо, если ты не сдашься, ты не сможешь ничего понять». («Эксперимент в критике»).

            Льюис предлагал откровенность и бессодержательность, потому что его Вселенная — это пленум, полнота. Однако необходимо сделать несколько уточнений; выделить определенные темы. Подзаголовок к «Возвращению пилигрима», мрачный и немилосердный, манифест Новообращенного, который Льюис точно отнес к своей худшей книге, тем не менее тонко выявляет его литературные, философские и личные склонности в одном жестоком выпаде: «Аллегорическая апология для христианства, рассудка и романтизма». Сам Льюис является, если выбирать из этих определений, романтическим рационалистом; и христианство, как он, бывало, настаивал, — катализатор, позволивший объединить эти два различных элемента в единое целое в одной душе. Так как эти три составляющих присутствуют у большинства людей и в большинстве его произведений, мы должны исследовать каждую из них в деталях. Первая — романтика, поскольку из трех, как сам Льюис настаивал, «фантазер во мне старше, действует более постоянно и в этом смысле главнее, чем двое других — религиозный писатель или критик».

            Романтизм Льюиса концентрировался вокруг переживания, которое он называл «Радостью». Он рассматривал «Радость» на двух уровнях: первый — психологическое описание, а затем религиозная интерпретация. Введение в «Блуждании паломника» впервые описывало переживание как

одно из сильнейших стремлений. У него два отличия от других. На первом месте, хотя чувство желания — острое и даже мучительное, однако, чувствуется: даже само по себе желание — уже наслаждение… На втором месте — странная тайна, связанная с объектом этой Страсти: каждый из предполагаемых объектов Страсти не удовлетворяет ее требованиям.

            Религиозная интерпретация следует далее:

Мне кажется поэтому, что, если человек следует этой страсти, преследуя ложные объекты до тех пор, пока их ложность не обнаружится, а затем решительно бросая их, он должен прийти, наконец, к ясному осознанию того, что человеческая душа была создана, чтобы наслаждаться некоторыми объектами, которые никогда не будут даны полностью, более того, невозможно даже представить их себе как данные в нашем настоящем образе субъективного и вневременного опыта. Эта Страсть была в душе, словно «Опасная осада» в замке короля Артура — кресло, в котором мог сидеть только он один. («Блуждание паломника»).

            Она написана так, как если бы Льюису было пересажено неугомонное сердце Августина, и является хорошим изложением его собственной духовной автобиографии.

            Глава Льюиса «На небесах» в «Страдании» переложила переживание на такой соблазнительный язык, что длинная цитата становится необходимой:    

Вы могли заметить, что книги, которые вы действительно любите, связаны вместе скрытой нитью. Вы очень хорошо знаете, что есть общее свойство, которое заставляет вас любить их, хотя вы и не можете выразить его словами, но большинство ваших друзей не видят его вовсе и часто удивляются: почему, любя это, вы также любите то. Опять же, вы часто останавливались перед некоторыми ландшафтами, в которых, казалось, воплотилось то, что вы искали всю вашу жизнь, и затем поворачивались к другу, который появлялся, чтобы посмотреть, что же вы увидели, — но при первых же словах между вами — зияющая пропасть, и вы осознаете, что этот ландшафт значит что-то совершенно другое для него, что он преследует чуждое вам видение и не питает никакого интереса к невыразимому впечатлению, которым вы увлечены. Даже в ваших любимых занятиях не всегда ведь была некая скрытая притягательность, о которой другие, как ни странно, не имеют представления, нечто, недоступное отождествлению, но зато всегда были, на грани исчезновения от начала до конца, запах резаного дерева в мастерской или хлопанье воды о борт судна? Разве не все дружеские отношения на всю жизнь родились в тот момент, когда, наконец, вы встретили другое человеческое существо, у которого был некоторый намек (хотя слабый и неопределенный даже в лучшем случае) на что-то, что вы страстно желали от рождения, и что, в потоке других желаний и во всех кратковременных затишьях между шумными страстями, ночью и днем, год за годом, от детства до глубокой старости вы ищете, за чем следите, к чему прислушиваетесь. Все эти вещи, так глубоко овладевшие вашей душой, есть, но намекают об этом лишь мимолетными впечатлениями, никогда не обещая полного осуществления, отзываясь эхом, замирающим, едва коснувшись вашего уха. Но если оно действительно станет явным, если оттуда когда-нибудь придет эхо, которое не замрет, но зазвучит нарастая, — вы узнаете это. И, вне всякого сомнения, вы скажете: «Здесь, наконец, есть то, ради чего я был создан». Вы не можете рассказать друг другу об этом. Это скрытая подпись каждой души, непередаваемое и неукротимое желание, то, что мы желали раньше, чем встретили наших жен или завели наших друзей, или выбрали нашу работу, и что мы все еще будем желать на нашем смертном ложе, когда разум не будет знать больше ни жены, ни друга, ни работу. Пока существуем мы, оно существует. Если мы теряем его, мы теряем все.

            Религиозное решение Льюиса этой психологической головоломки даже более волнующее, чем она сама:

У вашей души странная форма, потому что она — дупло, созданное,  чтобы вписать отдельную опухоль в бесконечные контуры божественной субстанции, или ключ, чтобы открыть одну из дверей в многоквартирном доме. Каждый из спасенных когда-либо познает и восславит какой-то один аспект божественной красоты лучше, чем могли бы какие-либо другие создания. Зачем же еще были созданы личности, и этот Бог, любящий каждого бесконечно, любит каждого по-разному?.. Несомненно, беспрестанные, успешные, хотя и всегда незавершенные попытки каждой души передать свое уникальное видение всем другим (благодаря чему земные искусство и философия — лишь смешные подражания) — так же среди целей, ради которых была создана личность. Всю вашу жизнь недостижимый экстаз парит вне власти вашего сознания. Приближается день, когда вы пробудитесь, чтобы обнаружить, без всякой надежды, что вы настигли его или что он был в пределах досягаемости для вас, а вы утратили его навсегда. («Страдание»)

            Если тех, у кого было подобное переживание, немного, то тех, кто чувствовал его так глубоко, меньше, и тех, кто не только его чувствовал так глубоко, — еще меньше, тех, кто не только чувствовал, но и выразил его так волнующе, — еще меньше, как и тех, у кого есть рациональная струна на их скрипке, а тех, у кого рациональная струна такая же крепкая, как и романтическая, — практически не существует. (О Льюисе, тем не менее, не скажешь, что он практически не существует!) Он прослеживает свой рационализм от своего учителя Кёрка («Великий удар»). Легко увидеть, почему он это делает, из его описания их первой встречи: