Живоедова. Оборони бог!
Лобастов. То-то же-с. Так мы вот что на первый раз с вами положим: как начнет Иван Прокофьич кончаться, так вы заодно с Семен Семенычем и мне потихоньку шепнуть пришлите… да мне-то бы даже немножко попрежде-с.
Живоедова. А я знаешь что удумала: нечем к Семену Семенычу посылать, так мы бы вдвоем это дело сделали?
Лобастов. То есть обобрать-то-с?
Живоедова. Да не обобрать — что ты, сударь, в сам-деле, как говоришь! Обобрать да обобрать, только и слов у тебя! Не обобрать, а попользоваться.
Лобастов. Не могу-с, грех-с.
Живоедова. Да что ж за грех?
Лобастов (прерывая ее). Грех, сударыня.
Живоедова. Ну, ин ладно, пусть Семен Семеныч старается. Только ты меня уж, сделай милость, с ним заодно не обмани. Вспомни ты, Андрей Николаич, что я кругом сирота, да и дело-то мое такое, что я с женским своим умом никаких этих делов не понимаю… Так не обмани же ты меня!
Лобастов. Обмануть мне вас, сударыня, нельзя, да и не расчет, а только уж вы меня в третью часть примите.
Живоедова (вздыхая). Уж что с тобой делать! Все лучше, нечем как он в сам-деле синенькой-то отпотчует!
За дверьми слышится звонок.
Чу! кличет! Ты уж посиди здесь, Андрей Николаич, потешь старика-то!
Лобастов. Посижу, сударыня, посижу…
СЦЕНА II
Лобастов (один). Так ты меня, сиволап Прокопка, надуть хотел! с Семеном снюхаться вздумал! Так вот бог-то и наказал тебя; теперь посмотрим, кто кого обведет! Однако надо действовать осторожно: пускай Семен же и обличает его перед отцом… Ну, теперича, кажется, не отвертишься ты от меня, Гаврило Прокофьич! Нет, брат, как зубы-то на полку положить придется, так поневоле караул закричишь да к нам прощенья просить придешь!.. Эх, Леночка! все для тебя, сударыня, на старости лет работаю!
СЦЕНА III
Лобастов и Живоедова; через несколько времени является Живновский.
Живоедова. Сейчас выедет…
Лобастов. Ну, что он сегодня, как?
Живоедова. Весел, сударь, радошен…
Живновский (показываясь в дверях). Я, почтеннейшая благодетельница, на минуточку…
Живоедова. Уж чего, чай, на минуточку; ты только языком говоришь, что на минуточку; часто уж повадился!
Живновский. Я, пожалуй, и уйду, сударыня.
Лобастов. Вздор, любезный, без хлеба-соли из гостей не уходят… выпьем!
Живновский. Я, ваше превосходительство, от этого никогда не отказываюсь. По-моему, это неучтиво!
Лобастов. Что говорить — выпьем!
Живновский (Живоедовой). Ваше здоровье, благодетельница! Дай вам бог полнеть, добреть да богатеть, да женишка чтобы такого… чтоб искры из глаз посыпались! (Пьет.)
Лобастов. Ай да молодец! (Смеется.) Какого жениха-то пожелал: чтоб искры посыпались! Ай да поручик!
Живоедова. Ведь чего только не скажешь ты, стрекоза! Ну, уж посиди ин; вот ужо Иван Прокофьич выедет, так потешишь его, старика.
Боковые двери растворяются, и из другой комнаты показывается большое и длинное кресло, подталкиваемое сзади двумя лакеями. На кресле, утопая в подушках, лежит Иван Прокофьич, старик худой и слабый; одет в халат, и ноги закутаны в меховое одеяло; в руках у него трость, которою он в раздумье чертит по одеялу. Лакеи, подкатив кресло на середину комнаты, удаляются.
Лобастов. А вот и он, легок на помине!
СЦЕНА IV
Те же и Иван Прокофьич.
Лобастов. Здравствуй, брат, Иван Прокофьич! Каково, сударь, спал? веселые ли сны во сне видел?
Иван Прокофьич (слабым голосом). Плохо, Андрей Николаич, только провалялся с боку на бок. Теперь еще как будто поотлегло, а вчерась с вечеру да сегодня утром даже словно как в тумане был.
Живновский. Полноте, благодетель, еще поживете. Вот мы вам здоровья пожелаем. (Подходит к закуске и пьет.)
Иван Прокофьич. Ничего, братец, даже не чувствую. Давеча и Аннушку не узнал.
Лобастов. Это, сударь, худо.
Живоедова. Уж и как худо-то! (Плаксивым голосом.) Я к нему подхожу давеча с ложечкой, а он, голубчик, смотрит на меня да и говорит: «Ступай, говорит, ты прочь, а пошли ко мне Аннушку!» Так во мне даже сердце-то все перевернулось!
Живновский. Это вы точно правду сказали, матушка Анна Петровна! Я вот сколько уж раз при последних минутах присутствовал — и, однако ж, никак не могу привыкнуть… все, знаете, сердце в груди перевертывается!
Иван Прокофьич. У тебя оно поди уж наизнанку выворотилось! Что нового, Андрей Николаич?
Лобастов. Да что, сударь, новенького? В газетах вон все про звезду какую-то пишут.
Иван Прокофьич. Эта, брат, звезда недаром.
Лобастов. Шумаркают то же и в народе, да ведь в народе, сами знаете, всегда всякая несообразность ходит.
Живоедова. Вот бы у Прокофья Иваныча спросить: он бы растолковал.
Иван Прокофьич. Да, брат, он на это мастер… Слыхал ты, как он число 666 толкует?
Живновский. Я так думаю, благодетель, что водка дороже будет… вам же лучше!
Иван Прокофьич. Разрешил!
Лобастов. Что комета-с! вот это получше кометы будет: я уж полковником был, батальоном, сударь, командовал, а князь Семиозерский у маменьки под юпочкой еще квартированье имел, а теперь вот читаю в газетах — произведен, сударь, в генералы! Так это получше кометы будет!
Иван Прокофьич. Ну, а еще каких производств нет ли?
Лобастов. Федулов из полковников тоже в генералы произведен.
Иван Прокофьич. Какой это Федулов? комиссариатский, что ли?
Лобастов. Тот самый.
Иван Прокофьич. Ну, этому следует. Хороший человек! Я, сударь, с ним дела имел по поставкам, так именно беспокойства никакого не знал. Что следует отдашь, а уж там зажмуря глаза принимают.
Лобастов. Зато нашего брата, батальонного командира, каким товаром награждают… ай-люли!
Иван Прокофьич. У вас, брат, сойдет!
Живновский. Именно сойдет, благодетель! По служению моему в Белобородовском гусарском полку случалось мне иногда эти вещи принимать — так именно удивляешься только! решето решетом, а сходит! А потому это, я вам доложу, сходит, что пригонка тут важную ролю играет! Живот, знаете, подтянут, там урвут, в другом месте ущипнут, ну и созидают из праха здания!
Иван Прокофьич. Ты, брат, тоже, видно, пригонку-то эту знаешь!
Живновский. Я чего не знаю, благодетель! только не оценил меня князь, а то на что бы ему лучше полицеймейстера! Вы спросите, в каких только я переделках не бывал!
Живоедова. Представь хоть что-нибудь, потешь Ивана Прокофьича за хлеб за соль.
Живновский (становясь в позицию). Слыхали ли вы, например, благодетель, что значит жидов травить? А я, сударь, не только слыхал, но в подробности эту штуку знаю, потому что она мне кровных своих родовых двести душ стоила!
Лобастов. Молодец, брат!
Живновский. А слыхали ли вы, что значит, например, от живого мужа жену увезть… и этак без малейшего с ее стороны согласия? А я, сударь, не только слыхал, но и испытал и даже отдан был за это под суд!
Живоедова. И за дело, сударь! Против желания даму увезти — это уж последнее дело!
Живновский. А слыхали ли вы, что значит купца третьей гильдии, тоже против собственного его желания, телесному наказанию подвергнуть? А я, сударь, подвергнул, и даже не отвечал, потому что купец, по благоразумию своему, согласился взять с меня двести рублей на мировую…
Иван Прокофьич. Дурак, должно быть, купец сыскался. От другого ты и двумя тысячами бы не отъехал.
Живновский. А слыхали ли вы, что значит родного отца в рекруты отдать?..
Лобастов. Ну, брат, заврался! Это происшествие-то ведь известное… не клепли на себя.
Живновский (не смущаясь). Положим-с. А слыхали ли вы?..
Живоедова. Ну, уж перестань лучше, батюшка; ты, пожалуй, такое что брякнешь, что женскому уху и слушать-то не надлежит.
Живновский. И вот, как видите, здрав и невредим предстою пред вами!
Иван Прокофьич. Ну, чай, бока-то помяли тоже?
Живновский. Если уж и помяты бока, то не людьми, а судьбою, Иван Прокофьич! Судьба, это правда, никогда меня не жаловала, и можно сказать, всякое лыко в строку писала… От этого, может быть, и полицеймейстерского места я не получил! (Крутит усы и вздыхает.)
Иван Прокофьич. Ты бы поди и здесь травлю завел?
Живновский. Это как богу угодно, Иван Прокофьич!
Лобастов. Нет, ты лучше нам, братец, представь, где ты не перебывал?
Живновский. Это именно так. (Снова становится в позицию.) Где-где я не перебывал? Был, сударь, в западных губерниях— там, я вам доложу, насчет женского пола хорошо! такие, сударь, метрески попадались, что только за руку ее возьмешь, так она уж и в таянье обращается! Бывал я и в Малороссии — ну, там насчет фруктов хорошо: такие дыни-арбузы есть, что даже вообразить трудно! Эти хохлы там их вместо хлеба едят, салом закусывают… Бывал и в Петербурге-с — ну, это… именно диковинная штука! Там я скрипача Аполлинари слышал — прежестоко играет! Кажется, всякое чувство на одной струне изобразить может!