На борт, как водится, поднимались репортеры, чьей целью было взять интервью у знаменитых или скандально известных пассажиров; правда, на этот раз интерес их был сильнее обычного. У каждой газеты был “портовый репортер” – свидетельство того, какой важной отраслью было судоходство и как часто трансатлантические лайнеры заходили в Нью-Йорк. Каждая газета посвящала отдельную страницу прибытию и отплытию больших лайнеров, объявлениям и расписанию множества судоходных компаний, имевшим в городе свой пирс. Именно на этих страницах в ряде субботних утренних выпусков появилось германское объявление.
Портовые репортеры пользовались для работы похожей на сарай постройкой неподалеку от Бэттери-парк, что на Нижнем Манхэттене, прилегающей к причалу, откуда отходил паром на остров Статен-Айленд. За обшарпанной зеленой дверью находилась комната, заставленная старыми письменными столами и телефонами, которыми пользовались репортеры из нескольких газет и одного телеграфного агентства. Репортеры, как правило, отдавали предпочтение определенным кораблям, зачастую – по необъяснимым причинам. “Да, корабль обладает личностью”, – писал Джек Лоуренс, журналист, освещавший судоходство в газете “Нью-Йорк ивнинг мейл”. У одних кораблей “имеется свой характер и теплая, дружелюбная атмосфера, тогда как другие – лишь стальные пластины, приклепанные к двигателям”217. Одним из любимых кораблей у журналистов всегда была “Лузитания”. Она неизменно порождала новости, поскольку, будучи самым быстрым и роскошным океанским лайнером, еще ходившим через Атлантику, обычно привлекала наиболее богатых и известных пассажиров. Притягательностью своей корабль отчасти был обязан своему старшему эконому – давно служивший на этой должности шестидесятидвухлетний Джеймс Маккаббин рад был вниманию репортеров и направлял их к пассажирам, которые могли вызвать наибольший интерес. Маккаббин отвечал за то, чтобы всех пассажиров как можно быстрее проводили в их каюты, к их койкам, за хранение их ценностей, а также – задача немаловажная – в конце вояжа следовало подготовить счета за выпитое ими в баре. Как говорилось в инструкции для сотрудников “Кунарда”, он должен был “заботиться о том, чтобы удовлетворить пассажиров всех классов”218.
Репортеры приходили на “Лузитанию” перед самым отплытием, а также по прибытии в Нью-Йорк – тогда они выходили на каком-нибудь суденышке к карантинной станции порта. За этим следовал особый ритуал. Все собирались в каюте Маккаббина. Тот приказывал мальчишке принести льда, содовой и пару бутылок виски “Кунард”. Закрыв дверь, он раздавал списки пассажиров. Последнее подобное заседание имело место неделей ранее, когда “Лузитания” прибыла из Ливерпуля; тогда репортеры узнали неприятные новости. Маккаббин объявил, что следующее плавание, обратный рейс в Ливерпуль, отходящий в пятницу 1 мая, будет для него последним. По правилам компании ему полагалось уйти в отставку. “Мне вот-вот предстоит стать самым бесполезным смертным на свете, – сказал он репортерам, – моряком, что из морей вернулся домой”[7]. Это была, по его словам, шутка. “Дома у моряка не бывает, – сказал он. – Когда моряк делается стар до того, что уже не может более работать, его следует зашить в мешок из рваного стакселя и сбросить за борт”219.
В субботу утром репортер Джек Лоуренс, как обычно, поднялся на борт – на сей раз с намерением написать определенную заметку. С собой у него был экземпляр с объявлением германского посольства.
Лоуренс остановился у каюты Альфреда Вандербильта и постучал в дверь. Открыл ему сам Вандербильт, одетый в элегантный костюм с розовой гвоздикой в петлице. В другой комнате трудился его камердинер, распаковывая небольшую гору багажа. Лоуренс и прежде пытался брать у Вандербильта интервью и обычно находил это занятие бессмысленным, поскольку у того редко имелось что сказать. “Альфред Вандербильт, быть может, и производил фурор среди женщин, – писал Лоуренс, – однако в присутствии газетчиков он превращался в застенчивую, пугливую лань”220.
Вандербильт заметил, что на борту царит небывалое волнение. “Столько разговоров о субмаринах, торпедах, внезапной гибели, – сказал он. – Сам я в это не особенно верю. Какой им смысл топить «Лузитанию»?”
Он показал Лоуренсу телеграмму, которую получил уже на борту. “«Лузитания» обречена, – говорилось там. – Не плывите на ней”. Подпись гласила “Морт”. Вандербильт сказал, что не знает никого по имени Морт, но думает, не намек ли это на смерть. “Вероятно, кому-то охота немного позабавиться за мой счет”221.
Выйдя на палубу, Лоуренс столкнулся с Элбертом Хаббардом222, одним из самых знаменитых людей в Америке тех дней, – торговцем мылом, новоявленным литератором, который основал в поселке Ист-Аврора, штат Нью-Йорк, ремесленную общину так называемых ройкрофтеров, члены которой, мужчины и женщины, делали мебель, переплетали книги, создавали гравюры и тонкой выделки вещи из кожи и металла. Как писатель он более всего прославился своей вдохновившей многих книгой “Послание к Гарсии”, где говорилось о том, как ценна личная инициатива, а также повествованием о гибели “Титаника”, в основе которого лежал рассказ одной женщины, отказавшейся сесть в шлюпку без мужа, теперь он направлялся в Европу с целью взять интервью у кайзера Вильгельма. Помимо прочего, Хаббарду принесли известность его краткие афоризмы, в их числе такой: “Друг – тот, кто все про тебя знает и все-таки любит тебя”. На нем были ковбойская шляпа и экстравагантный черный галстук – скорее большая подарочная лента; его длинные волосы развевались по ветру. Когда Лоуренс подошел к нему, Хаббард стоял рядом с женой и ел большое красное яблоко.
Газетного предупреждения Хаббард не видел. “Когда я показал ему объявление, он едва взглянул на него и, как ни в чем не бывало, продолжал жевать яблоко”, – писал Лоуренс. Вынув из кармана еще одно яблоко, Хаббард предложил его Лоуренсу. “Вот, съешьте-ка яблоко и не забивайте себе голову волнениями касательно этих потсдамских маньяков. Они все безумцы”.
Лоуренс не отставал: “А что, если германский флот на самом деле собирается напасть?”
“Что я тогда сделаю? – сказал Хаббард. – Останусь на корабле, что же еще. Гоняться за шлюпками я уж слишком стар, а по части плавания никогда не был мастак. Нет, мы при корабле останемся. – Он повернулся к жене. – Правда, мамочка?” У Лоуренса сложилось впечатление, что миссис Хаббард этого мнения не разделяла223.
Лоуренс обнаружил, что лишь очень немногие из пассажиров читали германское объявление. Это его не удивило. “Когда готовишься отплыть в полдень на трансатлантическом лайнере, – писал он, – у тебя едва ли найдется время сесть и изучить утренние газеты”224.
Даже те, кто объявление видел, не обратили на него большого внимания. Мысль о том, что Германия осмелится на попытку потопить пассажирский корабль, где полно мирных граждан, не вписывалась в пределы разумных соображений. А даже предприми субмарина подобную попытку, она была бы, по общему мнению, обречена на неудачу. “Лузитания” попросту слишком велика и быстроходна, а оказавшись в британских водах, она, несомненно, окажется под надежной защитой британского флота.
Лишь два пассажира отменили поездку непосредственно из-за объявления: богатый торговец обувью из Бостона по имени Эдвард Б. Боуэн и его жена. Это произошло в последнюю минуту. “У меня росло ощущение, что с «Лузитанией» должно что-то случиться, – вспоминал впоследствии Боуэн. – Я обсудил это с миссис Боуэн, и мы решили отменить вояж, хотя у меня и было назначено в Лондоне важное дело”225.
Еще несколько человек отменили поездку по разным другим причинам: болезнь, изменившиеся планы; кое-кто решил, независимо от объявления, что плавание на британском корабле в военное время – дело неблагоразумное226. Прославленная шекспировская актриса Эллен Терри первоначально собиралась плыть вместе с импресарио Фромэном на “Лузитании”, однако задолго до публикации объявления сменила планы и взяла билет на американский корабль “Нью-Йорк”. Она уговаривала Риту Жоливе поступить так же, но та не стала менять билет. Одной из тех, кто не поехал, ссылаясь на болезнь, была леди Космо Дафф-Гордон, модельерша, пережившая катастрофу на “Титанике”. Другой модельер, Филип Мангоне, отменил поездку, не указав причин. Спустя много лет он оказался на борту дирижабля “Гинденбург” во время его фатального последнего полета – Мангоне остался в живых, хотя сильно обгорел. В остальном же почти все билеты на “Лузитанию” были распроданы, особенно во второй класс и ниже. Во втором классе было до того тесно, что некоторым пассажирам, к их радости, сообщили: им дадут каюты первого класса.