— Завтра поутру мы отбываем в Компьень.
Императрица резко поворачивается к графу Нейппергу, и между ними происходит жаркий обмен репликами по-немецки. Граф откашливается.
— Боюсь, мы не все поняли, ваша светлость. Вы только что прибыли. Император наверняка захотел бы…
— Император хотел бы, — обрывает Каролина, — поскорее увидеть свою невесту. Обряд уже совершен, чего же ждать?
Императрица трогает графа Нейпперга за локоть, и между ними пробегает нежный взгляд. Я понимаю, что Франц Второй оставил возлюбленного своей дочери при ней в качестве сопровождения. Я украдкой взглядываю на королеву, заметила ли она, но Каролина не сводит глаз со спаниеля на руках у императрицы.
— Тогда, значит, завтра. Посидим здесь или вы предпочитаете более уединенное место?
— Здесь хорошо.
Каролина идет через комнату, и фрейлины императрицы расступаются, чтобы дать ей дорогу. Она выбирает массивное кресло с мягкими подлокотниками и богатой вышивкой на подушках. Устроившись, она оглядывает комнату, и все девушки поспешно рассаживаются по местам.
Императрица же, напротив, вместе с графом Нейппергом устраивается на небольшой кушетке возле камина. Граф мимолетно касается ее колена, и я ахаю. С таким же успехом он мог бы открыто за ней ухаживать! Но на лице королевы Каролины лишь охотничий азарт. Она давно ждала этого момента, и, когда она подается вперед, я уже знаю, что она собирается сказать.
— Расскажите же мне, ваше величество, каково это — быть императрицей Франции? — Каролина, королева с несметными богатствами, завидует этой девятнадцатилетней девчонке!
Мария-Луиза мешкает.
— Это… Это невероятная честь, — отвечает она.
— Вам еще нет и двадцати, а перед вами уже весь мир. Теперь, когда вы замужем, чем вы хотели бы заняться? Какие цели перед собой ставите?
Каролина хочет знать, как изменится ее жизнь с приездом Марии-Луизы. Все присутствующие напряженно ждут ответа. Может, виной тому отблески огня в ее золотых волосах или ее серьезный взгляд, но в этой молодой императрице есть что-то притягивающее.
— Я не помышляю для себя ни о каких достижениях, — говорит она, — кроме служения моему супругу и стране.
Каролина поворачивается к Колетт и смеется. Она думает, Мария-Луиза с ней играет.
— Добропорядочная и покорная жена, — произносит она в ответ. — Как это мило!
— Вы спросили, каковы мои устремления, — отзывается императрица, — и я вам о них рассказала.
Королева Каролина каменеет.
— Что ж, первую императрицу в Париже любили, — говорит она. — Во Франции она была образцом вкуса и стиля. Советую обратить на это внимание, если хотите стать Наполеону хорошей женой. Завтра вы получите подходящую одежду. И эта собака… — Она брезгливо морщит нос. — Ее надо будет оставить здесь.
— Зиги никому не отдам! — Императрица поднимается, и граф Нейпперг тоже встает. — Он едет со мной, или я не сдвинусь с места.
— Ваш супруг, ваша светлость, терпеть не может животных. Советую вам сегодня же попрощаться с вашим псом. И не только с ним, — безжалостно добавляет она, — а и со всем австрийским. Включая ваших фрейлин. Таковы распоряжения самого императора.
— И насчет спаниеля тоже? — с вызовом произносит Нейпперг.
— Это всего лишь животное, — отвечает королева, давая понять, что на такую малость и внимания обращать не стоит. — Найдет себе другого хозяина.
Мария-Луиза зарывается лицом в собачью шерсть, и тишину в комнате нарушает лишь потрескивание дров в камине. В детстве, на Гаити, отец учил меня истории и рассказывал о точно такой же сцене, произошедшей при отъезде из Вены Марии-Антуанетты.
— Зиги я не оставлю! — твердо заявляет Мария-Луиза. Но Каролину это не трогает.
— Это не вам решать.
Мария-Луиза смотрит на Нейпперга, словно окончательное решение за ним.
— Пора, — объявляет тот, беря ее под руку.
Дамы австрийского двора поспешно поднимаются, а королева Каролина кричит им вслед:
— Выезжаем завтра в восемь!
Но никто не реагирует на ее слова.
— Поль, скажи им! Убедись, что они поняли!
Мария-Луиза разворачивается.
— Мы прекрасно поняли. Слух у меня такой же отменный, как мой французский, — добавляет она.
Императрица поворачивается и уходит, а Колетт в ужасе зажимает рот рукой.
Как только австрийцы удаляются, королева шипит:
— Он посадит ее под замок, а ключ выкинет. Поль, я хочу, чтобы ты позаботился, чтобы эта девчонка к восьми была готова. Это значит, ее надо поднять в пять и одеть к шести. Хочет она того или нет, но она у меня будет выглядеть как француженка.
— А с графом что? — Я вглядываюсь в лицо Каролины, пытаясь определить, заметила она или нет. — Его тоже будить? Он же захочет ехать с нами.
— Он может хотеть что угодно! — злобно огрызается она. — Его же не Меттерних зовут? Значит, остается здесь. В Австрии. Наш маленький лебедь теперь замужняя женщина. Если она такая дура, что крутила любовь с этим графом, меня это не касается.
Стало быть, она видела, как Нейпперг касался колена императрицы и как она на него смотрела, когда граф решительно встал на ее защиту.
Появляются с полдюжины слуг — проводить нас в наши покои, но когда я оказываюсь в отведенной мне комнате, сна и в помине нет. Здесь невероятно холодно, до самых костей пробирает. Но не холод мешает мне уснуть. Завтра жизнь молодой женщины изменится. Неважно, спала она с этим графом или нет — в тот момент, как она пересечет границу Франции, ее беззаботной юности придет конец. Браунау будет последним в ее жизни австрийским городом, и даже блюда, которые она ела сегодня на ужин, ей никогда больше не отведать. Завтра она отправится в Компьень, где познакомится со своим мужем. Агнец в волчьей стае, думаю я и закрываю глаза, вспоминая, какие надежды обуревали меня в мой первый приезд в Париж.
Когда Полина уговорила меня уехать с Гаити, мне было почти восемнадцать — немногим меньше, чем молодой императрице. Но в отличие от этой девочки решение все же принимал я сам. Война внесла раскол в мою семью, и, узнав, что мой сводный брат выступает на стороне наполеоновского вторжения, мама перестала с ним разговаривать. А ведь она была ему как родная мать. Мама Люка умерла, когда ему было семь лет. Подумать только, он бесплатно кормил и поил французских солдат, отлично зная, что они собираются обратить в рабство вырастившую его женщину.
Я устал от раздражения, отравлявшего атмосферу в нашем доме, а с Полиной была надежда на какое-то будущее — и покой.
Мама плакала от радости, что я уезжаю подальше от войны с французами. Но оставив отцовскую плантацию, я обрек родных на куда худшую судьбу, чем раздор. Известие об их гибели я получил от нашего соседа.