— Прошу прощения, что придется вас так некрасиво выставить за дверь, но мне нужно бежать. Говорят, произошла какая-то ошибка. Я направил одного литературного критика на Болото Тщеславия, хотя ему, разумеется, полагается Позорный столб. Это и ежу понятно. Но в ту ночь, когда эти тупые собачьи головы начнут думать самостоятельно, Преисподняя точно покроется льдом!
Драная Борода тяжелыми шагами направился в прихожую и повернул ржавую дверную ручку наверх. Затем все трое вышли из дома и направились к воротам — гигантской огненной пасти, которая криками грешников приветствовала возвращающегося Филиппа.
— Мы снова дома, — вздохнула Сатина.
Филипп невольно кивнул.
21
Странный мир, странные мысли
— Надеюсь, вы навестите меня в другую ночь, — сказал Драная Борода, когда они оказались по другую сторону ворот, и Сатина ехидно улыбнулась, ответив, что в таком случае они надеются застать его дома, а не на совещании.
Чешуйчатые щеки привратника снова залила краска, и он поспешно исчез в направлении Болота Тщеславия.
— Интересно, кто вскружил ему голову, — хихикнула Сатина и снова затихла, когда Филипп потянул ее за рукав. — Что такое?
Он показал, пальцем на потрескавшуюся землю. Прерывистая змейка кровавых капель продолжала свой путь из темноты Преддверия Ада через ворота.
— Я был прав, — сказал Филипп. — Зверь, похитивший амулет Мортимера, гнался за дьяволом. Он где-то здесь. Если бы мы только могли пойти по его следу…
Но это было невозможно. Здесь, внутри крепостных стен, землю постоянно окропляла человеческая кровь. Будь то удары хлыстов, что вспарывали плоть, будь то кандалы, впивавшиеся в запястья и щиколотки. На этом след обрывался, утопая в давнишней и свежей человеческой крови.
— Что будем делать? — спросил Филипп. — Есть предложения?
На его удивление, Сатина кивнула.
— Пойдем ко мне домой и поедим, — сказала она. — Я умираю от голода.
Филипп хотел что-то возразить, но урчание в животе выдало его раньше.
— Предложение принято, — улыбнулся он. — Надеюсь, у вас дома есть что-нибудь получше черствого хлеба.
Они торопливо шли по Городу Дьявола, и Филипп все впитывал в себя заново, позволяя впечатлениям от увиденного в этом странном, таком непохожем на его собственный, мире, захлестнуть себя целиком. Бесконечное ночное небо без звезд, по которому на крыльях сновали дьяволы. Жар, исходящий от бесчисленных больших и маленьких огней, прорывавшихся сквозь трещины в земной коре. Толпы грешников, которых хлыстами гнали к местам наказаний.
Звук гремящих кандалов, крики боли и душераздирающие мольбы о пощаде.
Они срезали путь через парк и прошли мимо группы странного вида деревьев, которых Филипп прежде здесь не замечал. Кора их просвечивала, а на длинных кривых сучьях висели не листья, а круглые медяки.
Они дребезжали и позванивали на горячем ветру.
От деревьев исходил прогорклый запах, и внезапно Филиппу показалось, что под морщинистой корой проглядывали человеческие черты. Не напоминало ли это чей-то нос? Или пару глаз?
— Люди, — зашептал он. — Эти деревья — люди.
Сатина кивнула.
— Скупцы и крохоборы. При жизни им хватало общества собственных денег. Сейчас они медленно гниют здесь под звон монет.
«Как странно, — думал Филипп, робко пригибаясь под раскидистыми ветвями, которые словно тянулись к нему, взывая о помощи. — Как отвратительно. Как больно смотреть. И все же, как хорошо снова быть здесь».
Они покинули парк и продолжили свой путь через квартал частных домов.
Симпатичные домики за увядшей живой изгородью то и дело сменялись сырыми гротами, от вида которых Филипп покрывался мурашками. В этих мрачных пещерах обитали варгары — повелители Темноты. Своим черным искусством они вызывали катастрофы и несчастья на земле.
В животе у Филиппа снова заурчало, и он задумался над словами Сатины о том, что она просто умирает от голода.
— Сатина?
— Что?
— Дьяволы ведь бессмертны?
— Да. Если, конечно, речь не идет об особых обстоятельствах, как тогда с Люцифером.
— А что будет, если ты бросишь есть и пить?
Она в недоумении вытаращила на Филиппа глаза.
— С какой такой стати?
— Это просто вопрос. Что случится, если ты не будешь ни есть ни пить больше недели?
— На мой взгляд, ты задаешь очень странный вопрос.
— Ты умрешь с голоду?
— Нет, я ведь не могу умереть. Просто буду мучиться от голода и жажды.
— А если это продлится дольше? Если ты останешься без еды и воды на месяц? Или на целый год?
— Филипп, от твоих вопросов не по себе. Зачем ты хочешь это знать?
— Потому что не понимаю, что такое бессмертие.
Сатина нервно потирала ладошки, разговор был ей явно неприятен:
— Произойдет то же, что и с тобой.
— Со мной?
— Ты ведь тоже бессмертен, теперь, когда ты умер. «Так значит быть бессмертным и быть мертвым одно и то же? Сходится с тем, что говорил Мортимер», — подумал Филипп. Но оставил эти мысли при себе.
Сатина пожала плечами.
— Если не есть и не пить, можно ослабнуть и заболеть. Будешь чахнуть, пока не останутся только кожа да кости, и сил будет хватать только на то, чтобы дышать. Но дышать ты не перестанешь, потому что умереть не можешь. Зато будешь настолько близок к смерти, насколько это возможно.
— Это, должно быть, ужасно, — бормотал Филипп, и перед его внутренним взором появился образ человека, такого истощенного и изможденного, что он больше походил на скелет. Лицо человека приобрело черты Люцифера, как он выглядел, когда был при смерти, оба рога сломаны пополам.
Что-то зашевелилось в голове у Филиппа. Мысль. Глубоко в мозгу. Мысль о том, что…
Мысль исчезла прежде, чем Филипп успел ухватить ее. Кажется, Сатина тем временем что-то сказала ему, и он попросил повторить.
— Я сказала, что это, без сомнения, ужасно. Но я не знаю здесь никого, кто бы голодал. Естественно, кроме грешников, но с ними все обстоит иначе.
— Что значит иначе?
— Они души, а не дьяволы. Им пища не требуется. Хотя они постоянно испытывают голод.
— Но и я не дьявол?
— Ты был им в прошлый раз, — прозвучал ответ. — Давай поговорим о чем-нибудь другом?
— Хорошо, — согласился Филипп и усмехнулся, почувствовав пустоту в желудке. — Я очень хочу есть.
22
Под хлыстом
— Судя по всему, отец дома, — заметила Сатина, когда друзья переступили через порог ее дома. Она кивнула в сторону крючка, на котором висел свернутый черный хлыст. — Пожалуй, нужно тебя предупредить. В последнее время он не в духе.
— Что случилось? — озабоченно поинтересовался Филипп. Он однажды видел Чернорога в плохом настроении — находиться поблизости от него было не слишком приятно и не очень разумно.
— Все из-за мамы. Она…
Сатину прервал донесшийся из кухни звон, за которым посыпались проклятья из стольких бранных слов, сколько Филипп услышал за всю свою жизнь и даже чуточку больше.
— Короче, сам увидишь.
Друзья вошли в кухню. Картина, которую они там увидели, был настолько неожиданной, что Филипп чуть не лопнул от смеха. Но что-то подсказываю ему, что если он рассмеется, это станет самой большой ошибкой в его жизни. И, вероятно, последней.
Отец Сатины, огромный черный грагорн таких же внушительных размеров, как и Драная Борода, навис над раковиной с горой немытой посуды. Его руки по локоть покрывала мыльная пена, на животе был повязан белоснежный фартук. К плите была прислонена метла, на полу — гора осколков.
— Привет, пап, — поздоровалась Сатина, и Чернорог резко обернулся, так что с мочалки во все стороны разлетелись брызги.
— Сатина? Как ты меня напугала! — он кивнул в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. — Я думал ты у себя в комнате, делаешь уроки!
— Что? Нет… — Сатина растерянно посмотрела на отца.
Филипп тоже не понял, что этим хотел сказать Чернорог. Сатины не было дома почти две недели.
Как мог ее отец быть уверенным в том, что она сидит у себя в комнате? К тому же, по Чернорогу совсем нельзя было сказать, что он рад встрече. Он как будто и не догадывался, что Сатина куда-то уходила.
— Похоже, ты это сказала мне, чтобы не помогать по хозяйству, — насупился Чернорог. — Я должен был догадаться, сам ведь тебя воспиты… — Его взгляд упал на Филиппа, и недовольная мина сменилась удивленной улыбкой. — Что за чертовщина? Неужели это Филипп? Вот это да! Тебя совсем не узнать. Ты вернулся? И снова не в кандалах?
— Я только в гостях, — объяснил Филипп, стиснув от боли зубы, когда черная лапа Чернорога сжала его руку в приветственном рукопожатии.
— Чудесно, чудесно! Так может, поможешь мне на кухне? А то я никогда не закончу. Чувствую себя, как грешник на наказании, скажу я тебе.!