Камынин взглянул на дверь в соседнюю комнату, потом на Саида, собрался строго отчитать напарника за поспешность, но услышал «Руки вверх!» и замер.
— Руки! Поднимите руки! И не пробуйте шевелиться! Стреляю без предупреждения! — повторил Полетаев. Он стоял на пороге. Дуло вороненого «ТТ» было направлено на Камынина.
«Жаль, отдал гранату Мокею! — подумал Григорий. — С одним пистолетом двоих не задержать. Придется стрелять — другого выхода нет. По ногам, чтоб живыми взять…»
Камынин чуть шевельнулся.
— Ну! — прикрикнул Полетаев. Не имея возможности одновременно следить за двоими, он перевел взгляд, а с ним и пистолет с Камынина на Саида, потом обратно на Камынина, отчего на миг один из диверсантов оказался вне поля наблюдения.
И этого мига было достаточно Саид-беку. Натренированно и заученно, не вынимая руки из кармана, он выстрелил сквозь ткань кителя в молодого сержанта, зная, что не промахнется.
Полетаев отлетел в сторону и выстрелил в Камынина, затем в Саида.
«Зря это я… — подумал сержант госбезопасности. — Поспешил… — Он упал, больно ударившись плечом о спинку стула и, чтоб увернуться от выстрелов, резко перевернулся. — Зря…» — вновь подумал Григорий и собрался было вскочить, но на него навалилась неведомая тяжесть, которая сдавила дыхание, сделала руки бессильными, веки налила свинцом.
Последним, что мелькнуло в сознании сержанта госбезопасности, проваливающегося в небытие, было опять же недовольство собой, своими поспешными действиями…
В горнице пахло порохом. В углу под божницей сидел, скрючившись, Федор Камынин, в стороне, с оскалом рта, лежал Саид-бек, рядом Мокей Ястребов. У двери, продолжая сжимать в руке «ТТ», привалился к стене Григорий Полетаев…
15
Снег на дороге раскис, смешался с вязкой глиной, образуя грязные лужи. Забитые почерневшими сугробами низины пропитались сочащейся вешней водой и стали непроходимыми. Лед на Медведице вздулся, посинел — до ледохода оставались считанные дни.
Курганников стоял на крыльце и жмурился на яркое солнце.
Услышав хлюпанье воды, лениво разжал веки.
По проулку, опираясь на суковатую палку, шел казак со спутанной нерасчесанной бородой. Не глядя себе под ноги, он ступал в лужи, зарывал в них сапоги, отчего ошметки грязи попадали на шаровары с нашитыми на них потускневшими лампасными лентами. Позади казака вышагивал Фиржин.
— Куда теперя? — не оглядываясь, спросил старик.
— Прямо! — приказал Фиржин и брезгливо обошел лужу.
— Перекурить треба.
— Потом накуришься.
Казак послушно зашагал дальше.
«Стар и немощен, чуть ли не на ладан дышит, — отметил Курганников. — По сведениям же ему пятьдесят с гаком. Неужели так жизнь скрутила?»
У клуба старик с Фиржиным остановились.
— Ну и ходок! — Фиржин провел ладонью за воротником шинели. — Еле поспеваю. Клюка, что ли, помогает таким шустрым быть?
Старик хмуро потребовал:
— Веди уж.
— Да пришли.
Казак поднял голову и из-под распущенных мохнатых бровей снизу вверх глянул на возвышающегося над ним Курганникова.
— Здорово, Горбунков! — поздоровался руководитель десантной группы. — Тимофеем Матвеичем кличут?
— Угадал, — угрюмо буркнул старик и язвительно добавил — Как хошь зови, лишь бы в печь не клал, гражданин начальник.
— Почему «гражданин»?
— Так мне привычней. Для меня товарищ — серый волк.
— В лагере привык начальников гражданами звать? Или на высылке в Красноярском крае?
Старик повел плечом:
— За осемь годков жизни в зоне и пять в лесхозе ко всему стал привычен. Допрос приехали снимать? Иль в район повезете? Тогда сразу скажу: я свой срок от звонка до звонка оттрубил и под чистую вышел. Не беглый.
— Но без права проживания на родине?
Старик насупился, свел на переносице брови, грузней оперся на палку.
— Чего же ты, Матвеич, опять супротив закона пошел? Кажись, грамотный, в лейб-гвардии Атаманском полку служил, до вахмистра дослужился. Шашкой с темляком награжден за храбрость. Сколько ты ею в Питере рабочих на демонстрациях порубал, сколько своим конем потоптал? Не считал? А у господина Мамонтова скольких большевиков к стенке ставил и без зазрения совести расстрелял? Скажешь, что тоже подсчет не вел? Иль память к старости отшибло? Могу напомнить, как окружной атаман тебя лобызал и деньгами богато одарил, как атаман Краснов в Ростове жал руку. Цела его бурка или износилась? Та самая, которую тебе за заслуги перед отечеством его превосходительство со своего плеча надел?
В глазах старика зажегся огонек. Тимофей Горбунков перестал сутулиться, стал выше ростом, забыл о палке.
— Желаешь спросить, откуда я все про твое прошлое знаю? Ведь этого даже в твоем лагерном личном деле нет. Потому как сумел скрыть от органов и суда. Не то бы вышку получил. Чай, точит думка, откуда мне ведомо про бурку с генеральского плеча? Ведь только двое вас тогда было, ты да Краснов. Мне многое про тебя, Тимофей Матвеич, известно, и такое, что ты сам позабыл или не желаешь ворошить в памяти. — Курганников раскрыл портсигар с выгравированными на крышке буквами «РККА» и предложил старику: — Угощайся московской «звездочкой».
— Обожду, — проглотил собравшуюся слюну старик.
— Ведь просил покурить.
— Расхотелось.
— Как желаешь. А его превосходительство атаман Петр Николаевич Краснов, промежду прочим, тебя хорошо помнит и высоко ценит за честную службу царю и отечеству. И недавно почивший в бозе Кирилл Владимирович тоже не забывал, любил предаваться приятным воспоминаниям.
— Какой Кирилл Владимирович? — дрогнул Горбунков.
— Августейший великий князь. Его величество Романов. Местоблюститель престола русского, старший в роде царском, двоюродный брат убиенного венценосного помазанника божьего, самодержавнейшего, благочестивейшего государя императора Николая Второго! Еще в шестнадцатом году на пасху, в Царском Селе ты на параде лихо рапортовал преемнику царствующей династии, за что удостоился от них благосклонности и похвалы.
Палка выпала из рук старика. Но Горбунков не стал нагибаться за ней. Он сделал нетвердый шаг к крыльцу, сорвал с головы шапку.
— Перекрестись, — разрешил Курганников. — Ты не ослышался. Мы знали за кордоном, что вахмистр Тимофей Матвеевич Горбунков остался верен святому делу освобождения нашей великой и неделимой отчизны от большевиков, полон решимости вновь встать под боевые знамена Войска Донского.
— Ваше благородие… Верой и правдой… — стараясь побороть дрожь на губах, поспешно забубнил старик. — Все энти годы… Думал, уж не дождусь…
— Полно, успокойся.
Боясь не устоять на подкосившихся ногах, Горбунков налег грудью на перила и восторженным взглядом «ел» Курганникова.
— Много лестного наслышан о твоей непримиримости к нашему врагу и выпавших тебе за это невзгодах в большевистских тюрьмах и лагерях. Теперь-то, надеюсь, закуришь?
Горбунков неловко подцепил корявыми пальцами в портсигаре папиросу и сунул ее под прокуренные усы.
— То-то же, — похвалил Курганников. — Если бы не открылся — напомнил еще кой-чего из твоей биографии, что известно единицам, а всякие оперы из энкавэдэ понятия не имеют. Перейдем к делу. Сколько в хуторе партийцев?
— Ровно десять! — с готовностью и поспешностью отрапортовал старик. Он перекинул папироску в угол рта, вытянул руки по швам. — Было Десять! Шестеро по мобилизации ушли, точнее, добровольно в армию записались! Теперь в Артановке в наличии четверо! — Горбунков сорвал с головы шапку и достал из-под ее подкладки мятый листок. — Тута у меня все! Адресочки, партийный стаж и прочие сведения! Заранее на карандаш взял, знал, что понадобятся. Еще имеется списочек сочувствующих большевикам. По алфавиту, все честь по чести!
— Хвалю!
— Рад служить, не жался живота своего!
— Верные люди есть?
— Подобрал! Немного, правда. Поискать — так еще сыщем. Это тех, кто до поры затаился. С оружием только бедно. У меня лично на базу карабин закопан и «лимонки». Еще до ареста схоронил.
— Вооружим кого надо. Что касается местных большевиков, то они уже под запором. Адреса в Совете раздобыли и взяли из постелей тепленькими. А собранные тобой анкетные сведения как нельзя кстати: на основании их объявим партийцам приговор.
— Дозвольте мне?
— Чего позволить? — не понял Курганников.
— Доверьте мне тутошних большевиков к праотцам отправить! Двадцать годков об этом мечтал.
Руководитель разведгруппы с интересом посмотрел на старика, который стоял навытяжку, выпятив грудь.
— А справишься?
— Рука не дрогнет, ваше благородие!
— Сейчас народ соберется на хуторской сход. Тебя старостой поставим. Оправдай доверие.