Ревность и гнев почувствовала Бранка при виде доверчивых нежных лиц, обращенных друг к другу. И обычно такая сдержанная, она не могла совладать со своим гневом и, отыскав Изабел, обрушила на нее град упреков за то, что та не умеет удержать Атилиу при себе, что не хочет бороться за свое счастье.
– Сколько раз я тебе говорила, что ему нужен семейный очаг, что одной постели ему мало! – шипела Бранка. – Ему нужно душевное тепло, а у тебя на тумбочке калькулятор, а под подушкой телефонная трубка.
– Ну знаешь что, Бранка! – Изабел задохнулась от обиды и возмущения. – Не много ли ты себе позволяешь? В чем ты меня упрекаешь? В том, что я – деловая женщина, образованный работник и приношу прибыль фирме? В том, что из-за своих деловых качеств я лишилась личного счастья? В этом? Да?
Бранка почувствовала, что хватила через край.
– Я так привязана к тебе, Изабел, что потеряла голову, увидев Атилиу с Эленой.
– Я давно ее потеряла, – хмуро усмехнулась Изабел и взяла еще рюмку коньяка. В последнее время она пила больше, чем надо. Но ничего не могла с собой поделать, ей нужна была разрядка. И разряжалась она тоже по-мужски: не слезами или истериками, а алкоголем.
После танца Атилиу увлек Элену в кабинет Бранки. Ему не терпелось сказать ей, что за то время, пока они не виделись, он все для себя решил, что любит ее и чувствует, что и она к нему неравнодушна, что он…
Нахлынувшая нежность и желание опередили слова, и он приник к губам Элены, которые ответили ему так нежно, так доверчиво. В долгом поцелуе слились не губы – души. Наконец они оторвались друг от друга и смотрели хмельными от счастья глазами, медленно приходя в себя, возвращаясь на землю. И, внезапно почувствовав неловкость, оба повернулись к дверям.
В дверях стояла Изабел с рюмкой коньяка и смотрела на них тяжелым взглядом. Стояла она, видно, давно, а сейчас сделала к ним шаг, пошатнулась и, словно бы ища опоры, цепляясь, крепко стиснула рюмку, она хрустнула, осколки полетели на пол, из руки потекла кровь.
– О Господи! Изабел! Сейчас я позову Франку. – Атилиу поспешно вышел, радуясь, что удержался от упрека. Он терпеть не мог пьяных женщин, истерик, сцен. Все это казалось ему невыносимой пошлостью.
Элена почувствовала себя девчонкой, пойманной на месте преступления, но виноватой почему-то себя не чувствовала. Она знала, что ей хотел сказать и не успел сказать Атилиу. Интонация, с какой он произнес «Изабел», сказала ей больше, чем долгий рассказ об их взаимоотношениях. Они были чужими людьми, их ничто не связывало. Но все-таки она попросила прощения, потому что ей было жаль эту женщину, с которой жили без любви и с которой расстались. Она вытирала кровь, перевязывала носовым платком рану, и ее великодушная забота, в свою очередь, была красноречивее слов.
Вошел Франку, промыл и перебинтовал рану, которая оказалась не опасной. У всех остался неприятный осадок, всем было неловко. Еще более неловко всем стало после того, как Изабел, пошатываясь, подошла к Атилиу и отвесила ему пощечину. Атилиу попросил Франку отвезти Изабел домой. Элена пошла в ванную, ей нужно было побыть одной, прийти в себя.
Но от Бранки не могло укрыться ни одно событие в ее доме. Увидев взволнованную Элену в холле, она повела ее к себе и стала выговаривать за неподобающее поведение.
– Если мужчина и женщина свободны и любят друг друга, то ничего неподобающего в их поведении быть не может, – спокойно и твердо сказала Элена. – Я никогда не подавляла в себе любовь и не буду. Если бы я была замужем и полюбила другого мужчину, то развелась бы. Ты ничему не можешь научить меня, Бранка! Но я надеюсь, что произошедшее никак не скажется на отношении твоей семьи к моей дочери.
Бранка не привыкла к отповедям, выслушивать Элену ей было неприятно. Но она поумерила свой воинственный пыл и сказала:
– Жену моего сына я буду оберегать и от слухов, и от неприятностей!
Это было похоже на правду. На том они и расстались.
По дороге домой Эленой владело сложное чувство: ей было тяжело и радостно. Она знала: в ее жизни произошло что-то очень важное, и свет близкого счастья затмевал все неприятности.
Бранка с утра поднялась не в духе, но еще не теряла надежды образумить Атилиу. Сразу же после завтрака она поехала к нему.
Атилиу чувствовал себя безумно виноватым. Но не перед Бранкой, перед Эленой. Он ведь так и не сказал ей того, что хотел. Поставил в ужасную ситуацию, заставил пережить тяжелые минуты!.. Не в силах дождаться более удобного часа, он разбудил ее звонком и сказал все, что хотел сказать вчера:
– Прости! Если можешь, прости меня! Говорят, будто любовь, зародившаяся в Венеции, не умирает никогда. Я не успел тебе этого сказать, но говорю сейчас: я полюбил тебя там, клянусь! Ты шла ко мне по саду Казановы, шла среди темно-зеленых шпалер и была похожа на ослепительный солнечный луч! Твои сияющие глаза! Я хочу видеть тебя! Сейчас! Немедленно!
– Мне сложно во всем разобраться, Атилиу, – услышал он в ответ. – Подожди немного, день, два…
– Хорошо, хорошо! Я подожду! Два дня, но не больше! – торопливо ответил он и повесил трубку.
Потом заказал по телефону цветы, попросил посыльного зайти к нему за запиской и стал ждать его.
На звонок он поспешно открыл дверь и увидел Бранку. Она выглядела очаровательно, улыбалась по-дружески. Вошла, огляделась, попыталась заговорить об Изабел. Однако Атилиу ласково и корректно дал ей понять, что их многолетняя дружба не дает ей права вмешиваться в его личную жизнь. Больше того, невмешательство и есть основа дружбы.
Получив вторую отповедь, Бранка прикусила губу, попросила сделать ей коктейль, на которые Атилиу такой мастер, и в его отсутствие прочитала записку: «Элена! Дни без тебя мне кажутся вечностью. Ждать нет сил.
Послезавтра мы обедаем вместе и весь вечер будем вдвоем. Не говори, что не можешь. Больше двух дней я не выдержу! Твой Атилиу».
Ах вот оно как! Ну и нахал! Бранка выпила принесенный Атилиу коктейль, посидела еще немного и простилась. Настроение у нее не улучшилось.
За обедом она все подкладывала еду Эдуарде, твердя, что уж больно она худенькая и бледненькая, а ей ведь рожать, и детки должны быть здоровенькие, крепенькие, но свекровь ее откормит.
– Откормите! Можно подумать, что я лошадь, – обиженно сказала Эдуарда. Ей кусок в горло не шел при одном только воспоминании, какое она провела утро. Ужас! Она проснулась от оглушительного рева магнитофона, заглянула к Леу, чтобы попросить его приглушить музыку, и увидела у него Лауру! Та чувствовала себя как дома. Она, видите ли, учила Леу танцам!
С Эдуардой чуть истерика не случилась. Да что там! Случилась! Она позвонила Марселу, стала жаловаться, но он был так занят, что даже слушать ее не стал. А сейчас слушает, но не ее, а Бранку. Похлопал Эдуарду по спине и сказал: