Словом, этот разговор показал мне, на каком большом подъеме находится композитор.
Он сказал, что официальное его чествование будет проходить осенью. В связи с этим он собирается съездить на концерты в ряд городов, в том числе и в Закавказские республики. Просил присутствовать, когда будет отмечаться его 70-летие. Я поблагодарил его.
В печати, по телевидению и радио его юбилей был отмечен хорошо.
Я много ходил в театры, в Центральный Дом работников искусств, куда меня приглашал прекрасный актер и очень хороший, веселый человек Михаил Жаров. Он меня познакомил со многими своими коллегами, с писателями, драматургами, ходившими в Дом работников искусств. С ними было очень интересно разговаривать, я радовался, что при советской власти выросла такая талантливая творческая интеллигенция. Из театров особенно любил Таганку, ходил туда с внуками и внучками. И подружился с Любимовым. Он рассказывал мне о гонениях практически на каждую его постановку. Я посмотрел несколько спектаклей и так и не понял, чего партийные чиновники от него хотят: хорошие актеры, прекрасный режиссер, работают с энтузиазмом, поднимают важные социальные темы. Не так давно писатель Борис Можаев принес в театр пьесу, основанную на его романе о деревне. Меня пригласили на репетицию и рассказали, что судьба ее предрешена партийными идеологами. Я решил вмешаться, и добился, что пьесу все-таки разрешили. Мне было обидно, что эти люди имеют основания видеть в партийных идеологах своих врагов. Но они были правы – под влиянием Суслова чиновники из ЦК и МК партии стали просто держимордами. Вместо того чтобы поощрять талантливых людей и их работу, они устраивали гонения и ставили им палки в колеса. А если учесть, что министром культуры стал Демичев, химик по образованию и настоящий держиморда по поведению, то что же от него остается ждать? Мне удалось помочь с пьесой Бориса Можаева, как и с пьесой Шатрова во МХАТе на темы о нашей революции. Но страна большая, и агитпроп везде присутствует. В одной Москве десятки театров. Кто же их выручит?
Когда в середине 60-х гг. я начал писать воспоминания, публикуя их в журналах, я с цензурой агитпропа столкнулся сам. Пока писал о дореволюционных временах, все было нормально. Только иногда придирались к мелочам. А вот когда я работал над второй книгой воспоминаний, на примере Политиздата я понял, в каком положении находятся наши историки. Был такой Котеленец, заведующий какой-то редакцией, неглупый человек, но запуганный агитпропом. Он приносил мне такие отзывы от работников ИМЛа, что я только удивлялся, до чего же можно дойти! Вспомнил «критику» Бурджалова. Но ведь то было спустя всего два-три года после смерти Сталина. А тут – начало 70-х гг.! То упрекают, что подменяешь историю партии, то обвиняют, что пишешь только о том, что видел сам, и опускаешь важные события в истории партии; о таком человеке нужно писать так, а о другом человеке – вот этак, а об этом вообще нельзя писать! Особенно грубой и подлой по претензиям к моей книге была рецензия некоего доктора наук Абрамова. Я его не знал и знать не хотел. Как-то я и Котеленец обсуждали эти претензии. «Я же сам там был, на съезде, в 20-х гг., – говорил я, – и прекрасно помню все. Почему же я должен писать так, как хочет Абрамов? Его же там не было! К тому же не понять, что он вообще хочет? Скорее всего, чтобы я вообще не писал». Котеленец отрицал, что это лично против меня направлено. Конечно, он не сказал бы, даже если бы знал, что было именно так. Он объяснял, что они таким образом всегда работают с рукописями, особенно с воспоминаниями. Я говорю: «Это же ненормально. Кто вас к этому приучил?» А он отвечает: «Вы, Анастас Иванович». – «Как это – я?» – с недоумением спрашиваю я. «Вы, Центральный комитет требует от нас, чтобы мы работали именно так». – «Не Центральный комитет, а некоторые работники его аппарата. Это разные вещи!» – ответил я.
Но потом подумал, что с легкой руки сначала Сталина и Жданова, потом Хрущева и Суслова, а затем Брежнева и Суслова получается, что он прав. Это же не отдельный эпизод, это целая политика аппарата ЦК на протяжении более 40 лет. И просвета не видно. Никакой демократизации, которую я ожидал после войны, не видно и сейчас, почти через 30 лет после нашей победы, которая вселяла большие надежды. Ни в партии, ни в обществе. Остается только надеяться, что это не вечно.
Примечания
1
Георгий Стуруа, друг и товарищ по работе в 1917–1918 гг. и по бакинскому подполью в 1919 г. Дважды в тюрьме спасал жизнь А.И. Микояну. Их дружба продолжалась десятки лет, до кончины Г. Стуруа. Во время и после Великой Отечественной войны Стуруа был председателем Президиума Верховного Совета Грузии. Как-то он сказал, что хотел бы написать мемуары, но трудность в том, что кого из товарищей ни вспомнишь – почти каждый – враг народа. Об этом было доложено Сталину, Стуруа был снят с работы и стал председателем республиканской коллегии адвокатов. (Здесь и далее примеч. С.А. Микояна).
2
Дядя Габо – отец Ашхен, Лазарь (настоящее имя Габриэл) Артемьевич Туманян. Маня (Маник) – младшая сестра Ашхен, мать двух племянников Ашхен, Серго и Бориса. Скончалась во время родов в 1936 г. в Баку. Гайк (которого потом стали называть Гай) – младший брат Ашхен, в дальнейшем офицер Главного разведывательного управления Генштаба, служил в Китае и в Испании, боевой генерал в ходе Великой Отечественной войны и войны с японской Квантунской армией на Дальнем Востоке, зам. начальника Бронетанковой академии в Москве. После выхода на пенсию преподаватель философии в МАИ со степенью кандидата философских наук. Похоронен на Новодевичьем кладбище в семейной могиле Микоянов и Туманянов.
3
В английской левой газете Daily Star в 1978 г. (сразу же после смерти А.И. Микояна) была опубликована статья, в которой анонимный автор, отбросив джентльменскую фразеологию, призывал покончить с мифом об участии британских офицеров в этом убийстве. Кроме того, он отметил, что в регистрационных книгах Национального архива не значится, что С. Микоян затребовал или получил соответствующие архивные материалы. Наш «джентльмен» не скрывает своего мнения о моем свидетельстве как о прямой лжи. К сожалению, я получил его статью от Зины Азизбековой, внучки расстрелянного комиссара, лишь в конце 1980-х годов. Было поздно откликаться на статью загадочного офицера, не поленившегося навести справки в архивах Дели. Может, это был тот самый Эллис? Теперь у меня есть возможность подтвердить мысли моего отца. Дела действительно изъяты. Я в этом убедился, придя в Национальный архив вместе со знакомым журналистом из АПН Леонидом Митрохиным, который и проделал все формальности запроса и получения необходимых нам с ним папок в Национальном архиве Индии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});