на свет» загадок способствует «выходу на свет» колосьев риса. Всякий раз, когда загадку разгадывают, вступает хор с пожеланием: «Хлоп! Выходи-ка на свет, о наш рис, выходите на свет, тугие колосья, там, в горах наверху, там, в долинах внизу!» Во время года, предшествующее этому периоду, какая бы то ни было литературная деятельность запрещается, ибо она могла бы представлять опасность для произрастания риса. Одно и то же слово
wailo означает
загадку и
сорго – полевой злак, который как средство пропитания местного населения был вытеснен рисом10.
Кто хоть немного знаком с литературой Вед и Брахман, тот знает, что ее толкования происхождения вещей чрезвычайно расходятся и противоречат одно другому, что они в высшей степени пестры, вычурны и запутанны. Ни взаимосвязи, ни общего смысла там не найти. Если, однако, при этом держать в поле зрения изначально игровой характер космогонических спекуляций, так же как и происхождение толкований из ритуальных загадок, то становится ясно, что эта запутанность проистекает не столько из хитроумия и суетного корыстолюбия соперничающих друг с другом жрецов, желающих возвысить свою жертву над всеми прочими11, сколько, пожалуй, из того факта, что все эти бесчисленные противоречивые толкования некогда должны были быть столь же бесчисленными разгадками ритуальных загадок.
Загадка являет свой священный, а это значит рискованный, опасный характер в том, что в мифологических или ритуальных текстах она почти всегда выступает как головоломная, то есть предстает как задание, выполняя которое можно голову сломить, поплатиться жизнью, ибо жизнь – это ставка в игре. С этой чертой согласуется и тот факт, что самой высокой мудростью считается умение задать такой вопрос, на который никто не смог бы ответить. Обе эти особенности вместе мы находим в древнеиндийском повествовании о царе Джанаке, который посулил награду в тысячу коров победителю в богословском споре брахманов, пришедших на его праздник жертвоприношения12. Мудрый Яджявалькья5* заранее велит пригнать всех коров к себе и затем с блеском одерживает верх над всеми своими противниками. Когда один из них, Видагдха Сáкалья, оказывается не в состоянии дать ответ на один из вопросов, у него тотчас же слетает с плеч голова, что, должно быть, является схоластической версией мотива, что ему придется поплатиться собственной головой. Когда в конце концов никто уже не может задать ему ни одного вопроса, Яджявалькья, торжествуя победу, восклицает: «Достопочтенные брахманы, кто из вас пожелает, пусть спросит меня или пусть спросит всех; или, кто того пожелает, того спрошу я, или я спрошу всех!»
Игровой характер здесь прямо-таки выпячивается наружу. Сама священная традиция вступает в игру. Степень серьезности, с которой этот рассказ был включен в священные тексты, остается неопределенной и в основе своей несущественной, как и вопрос, действительно ли кто-либо из-за того, что не смог разрешить загадку, когда-либо распростился с жизнью. Главное здесь – игровой мотив как таковой. В греческой традиции сведения о таком состязании в загадках, где поражение стоило жизни, передает в несколько стертом виде рассказ о прорицателях Калхасе и Мопсе6*. Калхасу было известно пророчество, что он умрет, если встретит прорицателя лучшего, чем он сам. Он встречает Мопса, и они начинают состязание в загадках, которое Мопс и выигрывает. Калхас умирает от огорчения или же кончает с собою от досады за поражение; его ученики уходят с Мопсом13. Здесь, как мне кажется, очевиден повторяющийся, хотя и в искаженном виде, мотив убийственной, головоломной загадки.
Как постоянный мотив встречается состязание в вопросах, где ставкой является жизнь, в сказаниях Эдды. В Vafthrúðnismál [Речах Вафтруднира]7* Óдин состязается в мудрости со всеведущим великаном, носителем знания древнейших времен. Это пари в полном смысле слова, где соперники ценой головы испытывают свое счастье. Сперва спрашивает Вафтруднир, затем Óдин. Вопросы они задают мифологического и космогонического характера, совершенно так же, как это описано в Ведах: откуда взялись день и ночь, откуда зима и лето, откуда ветер? В Alvissmál [Речах Альвиса] Тор спрашивает карлика Альвиса о том, какие имена носят все вещи у асов, ванов, людей, великанов и карликов и в мире Хель8*; в конце концов карлик, как только на него падает дневной свет, оказывается заключенным в оковы. Такую же форму имеет песнь о Фьёлсвинне. В загадках Хейдрика фигурирует следующий мотив: конунг Хейдрик торжественно обещал, что всякий провинившийся перед ним может спасти свою голову, если загадает ему загадку, которую он, конунг, отгадать не сумеет9*. Хотя большинство этих песен относится к позднейшим в Эдде10* и намерением поэтов вряд ли было нечто большее, чем искусность стихосложения, связь с сакральными состязаниями в загадках проглядывает здесь со всей очевидностью.
Ответ на вопрос загадки не может быть найден путем размышлений или логических рассуждений. Этот ответ есть некое разрешение, внезапно открывшаяся возможность разорвать узы, которые наложил на вас тот, кто задал вопрос. Отсюда и то, что правильное решение тотчас же лишает силы спрашивающего. В принципе, на каждый вопрос есть только один ответ. Он может быть найден, если известны правила игры. Правила игры по виду могут быть грамматическими, поэтическими или же ритуальными. Нужно знать язык загадок, нужно знать, какая именно категория явлений обозначается символами колеса, птицы, коровы. Если возможен иной ответ, соответствующий правилам и при этом такой, о каком спрашивающий и не подозревал, – горе ему. С другой стороны, одна и та же вещь может быть представлена или выражена столь многими способами, что ее легко скрыть под покровом бесчисленного количества самых разнообразных вопросов-загадок. Часто решение загадки заключается в знании определенного священного или тайного имени вещей, как, например, в уже упоминавшихся Vafthrúðnismál [Речах Вафтруднира].
Если бы здесь речь шла о понимании загадки как формы вообще – вместо того чтобы говорить прежде всего об игровом качестве и функции загадки, тогда следовало бы углубиться в этимологические и семантические соотношения, которые связывают слово raadsel [загадка] с raad [совет], raden [советовать; отгадывать], имеющими, казалось бы, двойной смысл: и ееп raad geven [дать совет], и ееп raadsel oplossen [разрешить загадку]. Подобным же образом греческое αίνος (áйнос) – изречение, высказывание, пословица – связано с αίνιγμός, αίνιγμα (айнигмóс, áйнигма) – загадка. С точки зрения истории культуры такие жанры, как raad [совет], raadsel [загадка], мифологический эпизод, басня, пословица, очень близки друг другу. Обо всем этом, однако, мы упоминаем здесь лишь pro memoria[43], чтобы затем наметить черты загадки еще и в других направлениях.
Можно было бы сделать вывод, что загадка, по сути, и изначально является священной игрой, то есть что она лежит поверх границ,