13 июня 1776 года Павел Петрович с пышной свитой во главе с фельдмаршалом Румянцевым выехал из Царского Села. Неторопливо двинулись в сторону Риги, Мемеля, пересекли границу русских владений и оказались в Пруссии.
В дороге Павел Петрович подолгу разговаривал с фельдмаршалом Румянцевым, рассказывал ему о своей записке, составленной для императрицы. Но его «Рассуждения о государстве вообще, относительно числа войск, потребного для защиты оного, и касательно обороны его пределов» были холодно приняты императрицей, еще раз тем самым подчеркнувшей свое отношение к его попыткам включиться в управление страной.
Румянцев слушал великого князя с большим вниманием, кое-что действительно показалось ему вздорным, например сделать полки оседлыми и набирать их, так сказать, по наследству: заменять рекрутов солдатскими детьми, достигающими совершеннолетия. Но то, что великий князь с такой скорбью говорил о лишениях, которые принесла с собой война: недороды, язва, внутренние беспокойства, рекрутские наборы и пр., было разумно и вызывало у Румянцева сочувствие, потому что уже и сам он не раз писал в Петербург об этом и много размышлял о положении в стране. По душе пришлись фельдмаршалу и рассуждения великого князя о долгом мире, который доставил бы России долгожданный покой, тишину, что позволило бы привести все в надлежащий порядок и наслаждаться этим покоем. «Прав юный князь, – думал фельдмаршал, – наш народ действительно таков, что малейшее удовольствие заставит его забыть годы войны и самое бедствие. Нет, не так уж неопытен великий князь, если заметил, что как только в государстве какая неудача, Пугачев, например, то уж нечем оную, в том самом месте, преодолеть, а надобно натягивать силы из других мест, чем ослабляем то место, откуда занимаем оные. И так действуем, не имея уже ничего в запасе. Ведь это прямо говорится по следам событий 1774 года, когда не успели закончить военные действия с турками, как тут же сняли с Дуная войска и перебросили их на Пугачева. А если б не удалось так быстро разбить турок и принудить к миру, то как бы дела обернулись? Нет, не такой уж простак великий князь. Только уж слишком правдив и откровенен. Не раз еще попадет впросак, если не покорится матушке-государыне. А ведь не покорится… И будет страдать от неполноценности своей жизни, замкнется в себе».
А между тем вся Пруссия словно только этим приездом великого князя и жила. Повсюду его встречали так торжественно и тепло, что он порой даже терялся: еще никогда не выпадало на его долю столько чести и церемоний.
Румянцев-то прекрасно понимал, что прусский король не зря воздает такие царские почести наследнику российского престола: ведь только от него будет зависеть исход этой поездки. Фридрих и Екатерина все вроде бы решили за Павла и Софию-Доротею, но что скажет сам Павел, увидев свою нареченную? Передаст ли он официальное предложение Екатерины II или не передаст? Так что стареющий король приказал не скупиться на почести. Румянцев повсюду видел по дороге к Берлину шпалеры войск, почетные караулы, триумфальные арки, букеты цветов, венки, вечерами давали спектакли и концерты…
10 июля, в воскресенье, Павел Петрович в парадной карете, запряженной восемью лошадьми, вместе с принцем Генрихом и Румянцевым, проехав под последней триумфальной аркой, той, что была поставлена перед мостом, на котором возвышалась статуя основателя королевской династии в Пруссии, отца Фридриха II и принцев Генриха и Фердинанда, под восторженные крики благоденствующего немецкого народа, подъехал к королевскому дворцу. Здесь его ожидал сам Фридрих с королевой.
П. Дюран, один из биографов великого князя, так описывает Фридриха и его переживания по случаю этой встречи: «…ради достойного приема своего гостя король прусский расстался со своими привычками домоседа, преодолел свои воображаемые болезни и развязал тугие шнурки своего кошелька… В 1776 году Фридрих был уже сухим, сгорбленным стариком, опирающимся на палку, с большими проницательными глазами, освещавшими выразительные черты лица, с высоким лбом и саркастической улыбкой. Когда-то в Рейнсберге находивший наслаждение в живой и тонкой беседе, блиставшей мыслями, он избегал теперь общества. Он обедал один, в потертом платье и возился у камина со своей подагрой. Расчетливый до скупости, на склоне лет он восстановил традиции своего отца Фридриха-Вильгельма. Для подобающего приема ему нужно было выйти из своего уединения, провести несколько дней в обществе, бывать на спектаклях, облечь себя в тяжелый парадный расшитый мундир; уже одна мысль об этом пугала его…»
Дипломаты в это время доносят своим дворам, что король Фридрих говорит о предстоящей встрече как о военной баталии с превосходящими силами противника. Но покорился неизбежному, вникая во все детали церемониала, сам распоряжался, порой находя в этом большое удовольствие. Даже обойщикам и декораторам, которые хлынули в Сан-Суси и Шарлоттенбург, отдавал личные распоряжения. Все окружающие его просто удивлялись, как ежедневно хлопотал король, давая распоряжения исправить кареты, сшить новые ливреи. Это никого не удивляло бы, если б не знали, как он ненавидел всякие переделки. На все это уходило много средств, но король «ежеминутно», как свидетельствует современник, говорил: «По правде сказать – это увеличивает расходы, но я не жалею».
Но король беспокоился не только о пышности и торжественности приема. Главное, что беспокоило его, – как бы посланники Франции и Австрии не превзошли его самого во внимании к Павлу и его свите, как бы не отвлекли русских гостей, доставляя им различные удовольствия, как бы не внушили им мысли и чувства, которые противоречили бы его интересам. Он уже предвидел, что эти хитрецы могут расставить некие ловушки, избегнуть которые можно лишь устройством ежедневных праздников, торжественных обедов и ужинов.
– Всех наших русских гостей надо оградить от австрийских и французских когтей, – напрямик говорил Фридрих графу Финкенштейну.
…И вот, преодолев все многочисленные неудобства и лишения, Фридрих II радостно улыбается при виде юного обворожительного наследника русского престола.
Принц Генрих представил великого князя своему брату.
– Государь, – сказал Павел Петрович, – причины, которые привели меня с дальнего севера к этим счастливым странам, заключаются в желании уверить Вас в дружбе, которая должна соединять Россию и Пруссию, и нетерпение увидеть принцессу, предназначенную для восшествия на престол российский. Принимая ее из Ваших рук, я заявляю, что эта принцесса тем более любима будет и мною и народом, над которым она будет царствовать. Наконец достиг я того, чего уже давно желал: я могу видеть величайшего героя, удивление нашего века и потомства.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});