Читать интересную книгу Черный Баламут. Трилогия - Генри Олди

— Пищу! — хором откликнулись слушатели. — Для меня!

— А герой, услышав те слова, будто смеясь и не обращая внимания на людоеда, продолжал есть, отвернув лицо. Тогда, испустив страшный рев, зловредный Бака ринулся на героя с намерением убить его. Но даже тогда сей истребитель чудовищ, не обратив внимания на смертельную опасность, все продолжал есть пищу.

— Пищу! — поддержали односельчане. — Продолжал!

— Полный ярости, ракшас ударил тогда обеими руками по спине героя, но могучий, получив сильный удар, не удостоил врага взглядом и продолжал есть. Взъярился ракшас, дыбя все волоски на теле, и вырвал с корнем дерево, желая использовать его вместо дубины. Но герой, медленно доев пищу, встал к бою, радостный и могучий…

— Налей! — бросил Карна бегущей мимо молодухе с кувшином, перед тем до дна осушив свою чашу. Он уже твердо знал, что задержится в Камышухе до утра. Или дольше. Во всяком случае, до тех пор, пока не узнает, куда направился после подвига ракшеубийца, падкий на поедание чужой пищи?

И не было ли у героя некоторого количества братьев.

Видимо, это боги послали Ушастику разговорчивого брахмана-камышухинца…

На рассвете Карна отправился дальше. В качестве награды увозя финальный эпизод из «Сказания об убийстве ракшаса Баки»:

— И благодаря своим достоинствам те пятеро героев стали приятны для жителей Камышухи. Они всегда ночью приносили матери собранную милостыню и ели каждый свою долю, которую мать сама отделяла. Половину съедали укротители врагов вкупе с матерью, а другую половину съедал убийца Баки, обладавший великой силой. Но, горе, горе нам! — услыхав о достоинствах Кампильи, столицы панчалов, покинули нас витязи, оставив по себе лишь добрую память!

Карна гнал коней на юго-запад: через лесистую Экачакру, мимо святых криниц Красных Крыльев, вброд перейдя Господню Колесницу, — в Кампилью.

Перед самой переправой он имел короткую беседу со страшно обожженным гандхарвом, от которого узнал о пятерых паломниках с матерью.

Один из них, беловолосый гордец в мочальном платье явно с чужого плеча, умел факелом отражать летящие стрелы, и огонь тек из ладоней его, сжигая все на своем пути.

— С-суки! — просипел напоследок гандхарв, судорожно дергая культяпками крыльев.

Небеса оказались временно закрыты для бедолаги. И пуще боли мучила обида: так дорого расплатиться всего лишь за вопрос: «Почему брахманы по виду ведут себя в дороге неподобающим образом?!»

5

СКАНДАЛ

У этого людского табора была веская причина пухнуть от тщеславия. Он располагался вокруг знаменитого холма, с вершины которого Грозный и Дрона в свое время решали судьбу Кампильи. Но если табор и пух, превращаясь в совсем уж невообразимое столпотворение, то причины для этого нашлись иные.

Впрочем, о причинах позже.

Вечер валился с небес стремительней перуна Индры, и Карна проклинал тупоумие кампильских стражей. Объехав всю столицу панчалов (как водится, посолонь), он всюду натыкался на запертые ворота и равнодушие караульщиков.

— Откройте! — кричал Карна, задирая голову к зубцам башен.

— Не велено! — мерно отзывались башни — Завтра на заре у южных ворот…

— В чем дело? — Ветер рвал с затылка шапку, и оголодавшие кони ржали, роя землю копытами. — Почему не пускаете?!

— Не велено! — падало сверху эхо. — Завтра на заре…

— Да чтоб вас пишачи разодрали! Объяснить по-человечески можете?!

Тишина, в которой отчетливо слышится знакомое «не велено…»

Выход был один: прибиваться к табору и ждать зари.

У импровизированной коновязи Карна оставил лошадей попечению рябого прохвоста, вожака дюжины сопляков мал мала меньше. Рвение рябого соответствовало цене полученной им пластинки из нагрудного ожерелья гостя, и можно было не сомневаться: лошадей ждет царский прием. В смысле еда, вода и скребница. А большего трудно ждать в этой юдоли слез даже царям.

На всякий случай добавив к пластинке подзатыльник, Карна подмигнул рябому и пошел устраиваться на ночлег.

Это оказалось не так просто: табор являлся уменьшенной копией Великой Бхараты, а значит, требовалось соблюсти бхутову уйму условностей. И в первую очередь Варна-Дхарму, Закон «окраски». Собственно, представителям чистых варн

— брахманам, кшатриям и вайшьям — было проще всего. Их отношения особо не регламентировались, и жрец вполне мог хлебать из одного котла с сотником— копьеносцем или старейшиной цеха ювелиров. Но смешанные касты и сословия, да еще в такой теснотище… эталоном их отношений была чистота брахманского шнура.

Из рук пастуха, цветовода и огородника, а также плотника, медника или золотых дел мастера — из этих рук брахман воду примет. Зато у прачки, у носильщика паланкинов, цирюльника и горшечника, кузнеца, маслодела и винокура

— ни-ни! Даже умирая от жажды. Но эти люди все-таки допускались в храмы, городские и деревенские, в отличие от кожевенников и сапожников, скорняков и уличных плясунов, метельщиков и корзинщиков. Последних и к общему колодцу-то не подпускали — вынуждали рыть свой, отдельный, или в крайнем случае выделяли часть колодезного сруба, к которой дозволялось подходить невозбранно.

Короче, расположившись не у того костра, Карна вполне мог остаться голодным и холодным просто в силу обычая.

Поэтому он временно сложил с себя сан раджи и устроился близ гуртовщиков из Магадхи, деливших тепло и скудный ужин с бродячим коробейником и семьей местного кондитера — сладкое семейство возвращалось в Кампилью от сельской родни.

Самая подходящая компания для сутиного сына.

* * *

— Завтра, говоришь? На заре? А шиш с тмином не выкусишь?! В лучшем случае после полудня…

— Так отчего ж не пускают?

— Не пускают — это полбеды. Сунешь воротнику мзду в мешочке, вот тебя уже и пускают, а кого другого мытарят в три души! Главное, что не выпускают. Тут, паря, мздой не отделаться!

— Ты мне голову не морочь! Пускают, выпускают… Чего ждем, спрашиваю? От Брахмы милостей?!

— Ярмарка в Кампилье. Слыхал небось? А ярмарка — дело бойкое: ты заехал, я выехал! Вот сам и пораскинь умишком: ежели от каждого, кто выехать захочет, грамоту требовать, да еще с печатью Панчалийца или на худой конец градоначальника… Опять же ворота на запоре, окромя южных. Говорю тебе: после полудня заедем, и то в лучшем случае!

— Грамоту? С каких это пор на выезд из города царские грамоты требуются?

— С недавних. А ты че, не слыхал, как красильщика Харшу на глазах у всех соседей головы лишили? Ну, паря, ты прямо как с путей сиддхов свалился… Что? Только приехал, говоришь? Тогда разуй уши и слушай!

Карна разул уши. И узнал от словоохотливого коробейника историю гибели красильщика Харши. Которого неделю назад остановил у самого дома неизвестный человек. Сунул нос в корзину и потребовал, чтобы Харша сей же час подарил ему вон ту одежонку, вон ту тоже и еще ту, которая сбоку притулилась. Все свежевыкрашенные. Одна другой дороже. Ясное дело, Харша лишь расхохотался в голос и послал нахала куда подальше. Только нахал не пошел. Взял красильщика двумя руками за голову, крутанул с подвывертом… и что самое забавное, у всех свидетелей мигом память отшибло. Как Харше голову отрывали — помнят. Кто отрывал — забыли. А еще забыли, как из своих собственных лавок несли убийце все ценности, что близко лежали. Вернее, как несли, помнят, а вот кому… Мрак. Затмение. Лишь одно талдычат, будто сговорились: «Хороший человек. Хорошему человеку не жалко!»

И что главное: заговоришь с ними о гибели Харши — радуются. Впервые красильщик свое имя оправдал[141]. «Собаке, — смеются, — собачья смерть».

— Дурак ты, — подытожил Карна, когда коробейник перевел дух. — Чтоб из-за какого-то красильщика город закрывали? В жизни не поверю!

— Сам дурак, паря! Красильщик — муха, сгинул, и прет с ним! Да только сгинул он в аккурат за день перед «Свободным Выбором» Черной Статуэтки, царевны нашей! Знаешь ведь, как оно бывает: понаехало раджей тьма тьмущая, друг перед дружкой отвагой выхваляются, а царевна носом крутит: выбирает! Довыбиралась, Черная… Вышел на поле молодой брахман. Лук натянул, пустил стрелу каленую, третью, пятую — раджи только зубами от зависти клацнули! Вой подняли: дескать, «Свободный Выбор» не для дваждырожденных! Брахман-стрелок возьми и обидься. Прыг на помост, невесту под мышку и давай ноги делать! Он-то делает, а за ним дружок, тоже брахман, с дубинищей… А за тем еще тройка брахманов, одежонка драная, морды голодные, зато махнут рукой — улочка!..

— Отмахнутся — переулочек! — оборвал болтуна Карна, чувствуя, что напал на верный след. — Ты мне сказок не сказывай, дядя! Ты дело говори! Что дальше было?!