восхищение, и досада. Ему было приятно, что Джек быстро все схватывает, но то, что обыкновенный мальчишка так легко овладевает секретами строительного искусства, раздражало его.
Однако Джек был слишком захвачен своими логическими рассуждениями и даже не обратил внимания на интонацию Тома.
— Значит, длина алтаря — четыре шеста, — продолжал он. — А когда вся церковь будет построена, ее длина составит двенадцать шестов. — Ему в голову пришла еще одна мысль. — А какой она будет высоты?
— Шесть шестов: три — аркада, один — верхняя галерея и два — верхний ряд окон.
— А почему все надо измерять шестами? Разве нельзя строить без всяких измерений? Строят же так дома.
— Во-первых, потому, что так дешевле. Все арки аркады одинаковые, а значит, опалубку можно использовать несколько раз. Чем меньше у нас будет разных деталей, тем меньше придется изготавливать шаблонов. Ну и так далее. Во-вторых, это упрощает все виды работ — от первоначальной разметки будущего здания (все расчеты делаются в квадратных шестах) до покраски стен. А чем проще дело, тем меньше ошибок. Самая дорогая штука — это ошибки. И в-третьих, когда все основано на шестах, церковь выглядит идеальной. Пропорции — это сердце красоты.
Джек завороженно кивнул. Его стремление познать все тонкости такого непростого и увлекательного дела, как возведение собора, не имело предела. Точка зрения Тома, что принципы правильности и повторяемости могли как упростить процесс строительства, так и придать зданию гармоничный облик, была очень любопытна, однако Джек вовсе не был уверен, что пропорции — это сердце красоты. Гораздо красивее ему казались буйные, дикие, необъятные предметы: высокие горы, вековые дубы… или волосы Алины.
* * *
Голодный как волк, он быстро проглотил свой обед и, выйдя из города, пошел в северном направлении. Стояли теплые дни начала лета, и Джек ходил босиком. Хоть и хорошо, что они с матерью вернулись в Кингсбридж и он стал работником, время от времени его тянуло в лес. Сначала Джек проводил время, давая выход излишкам энергии: бегая, прыгая, лазая по деревьям и охотясь с пращей за утками. Так было, когда он только привыкал к своему телу, ставшему вдруг каким-то непривычным, высоким и сильным. Теперь же, приходя в лес, он думал о самых разных вещах: почему пропорции должны быть обязательно красивыми, почему дома стоят и не падают и что будет, если погладить Алинины груди?
Вот уже несколько лет он тайно боготворил ее. Ее светлый образ не покидал его с того самого раза, когда он впервые увидел Алину, спускавшуюся по ступенькам в большой зал дворца в Ерлскастле, и подумал, что она, должно быть, принцесса из какой-то старинной баллады. Но она продолжала оставаться далекой и недоступной. Она запросто разговаривала с приором Филипом, Томом Строителем, евреем Малачи и другими богатыми и важными людьми Кингсбриджа, а Джеку так ни разу и не представилась возможность перекинуться с ней хоть словечком. Он только украдкой смотрел, как она молится в церкви, или скачет по мосту на своей лошадке, или сидит на солнышке возле своего дома — всегда изысканно одетая: зимой — в дорогих мехах, а летом — в тонких льняных платьях; ее буйные волосы обрамляют прекрасное лицо. Засыпая, он постоянно думал, какая она без всех этих одежд и какие чувства он испытал бы, если бы нежно поцеловал ее мягкие губы.
В последнее время эти грезы стали буквально сводить его с ума. Видеть ее, слышать, как она разговаривает с другими, и воображать себя в ее объятиях было уже недостаточно. Он жаждал плотской любви.
В Кингсбридже жили несколько девушек его возраста, которые вполне могли бы одарить его плотской любовью. Среди подмастерьев велись постоянные разговоры относительно того, кто из этих девушек и — самое главное — на что была способна. Однако большинство из них были полны решимости в соответствии с учением Церкви сохранить свою невинность до замужества, хотя, как уверяли подмастерья, существуют определенные вещи, которые они могли себе позволить, не боясь потерять девственности. Что же касается Джека, то девушки считали его чудаковатым — скорее всего они были правы, и он это сам чувствовал, — но одна или две из них находили его чудаковатость весьма привлекательной. Однажды в воскресенье после церковной службы Джек разговорился с сестрой одного из подмастерьев Эдит, но, когда он стал рассказывать ей, как ему нравится заниматься резьбой по камню, она начала хихикать. В следующее воскресенье Джек пошел прогуляться по полю с белокурой дочкой портного Энн. Без лишних слов он поцеловал ее, а затем предложил лечь прямо на поле среди зеленеющего ячменя. Он снова принялся целовать Энн и трогать ее груди, и она пылко ему отвечала, но спустя несколько минут неожиданно отпрянула и спросила:
— Кто она?
Джек страшно смутился, ибо в этот самый момент думал об Алине. Он попытался было отмахнуться и снова поцеловать Энн, но та, повернув в сторону лицо, тихо проговорила:
— Кто бы она ни была, ей повезло.
Они вместе вернулись в Кингсбридж, и, уже расставаясь, Энн сказала:
— Не трать время, стараясь забыть ее. Бесполезно. Лучше постарайся добиться ее любви. — Она нежно улыбнулась ему и добавила: — А у тебя милое лицо: Может, это окажется гораздо легче, чем ты думаешь.
От ее доброты ему стало совсем тоскливо, тем более что она была одной из тех, которых подмастерья считали «прилипалами», и Джек уже успел трепануть, что собирается к ней подкатить. Сейчас все эти разговоры показались ему такими глупыми, что он просто не знал, куда себя деть от стыда. Но если бы Энн узнала имя той женщины, что не выходила у него из головы, она, наверное, не стала бы его так обнадеживать. Трудно было придумать более неподходящую пару, чем Джек и Алина. Алине уже исполнилось двадцать два года, а Джеку — только семнадцать; она дочь графа,