Неважно. Мы пришли сюда не за тем, чтобы на завершающем этапе нашего долгого путешествия осматривать древние руины, но старый стрелок тянет мимо них свою повозку. Мы стоим на вершине холма и ждем, что он подойдет к нам. Он идет. И идет. Упорный, как и прежде, человек, привыкший учиться говорить на языке страны, по которой идет (во всяком случае, в некоторых учился), и старающийся узнать местные законы и обычаи; человек, который всегда выравнивает перекосившиеся картины на стенах незнакомых номеров отелей. Он поднимается на холм, так близко от нас, что нам в ноздри ударяет кислый запах его пота. Вскидывает голову, быстро, автоматически смотрит перед собой, сначала вперед, потом вправо-влево, как и всегда, поднимаясь на вершину. «Прежде всего определись с позицией», — так учил Корт, и последний из его учеников правила этого не забыл. Он смотрит вверх без особого интереса, смотрит вниз… и останавливается. Еще несколько мгновений не отрывает глаз от дороги, когда-то мощеной, а теперь все более зарастающей травой, и опять поднимает голову, на этот раз более медленно. Гораздо более медленно. Словно боится того, что, как ему кажется, увидел.
И вот тут мы должны присоединиться к нему, влиться в него, хотя рассказать о том, что чувствует сердце Роланда в этот самый момент, когда цель его жизни наконец-то показалась вдалеке, не под силу ни одному рассказчику. Представить себе такое просто невозможно.
2
Роланд быстро огляделся, поднявшись на холм. Не потому, что ждал каких-то неприятных неожиданностей, нет, в силу привычки. «Прежде всего определись с позицией», — говорил Корт, вбивал им эту мысль, когда они были еще совсем детьми. Он посмотрел на дорогу, лавировать среди роз, не задевая их, становилось все труднее, но пока это ему удавалось, и тут до него вдруг дошло, что он увидел мгновением раньше.
«Что, как тебе показалось, ты увидел, — сказал себе Роланд, не отрывая глаз от дороги. — Возможно, это очередные руины, не отличающиеся от тех, мимо которых мы прошли сегодня не раз и не два».
Но даже тогда Роланд знал, что никакие это не руины. Потому что увиденное им находилось не в стороне от Тауэр-роуд, а прямо перед ним.
Он вновь посмотрел прямо вперед, услышав, как шейные позвонки заскрипели, словно несмазанная дверь, и там, все еще далеко впереди, но уже видимая на горизонте, реальная, как розы, чернела на фоне неба вершина Темной Башни. Во сне он видел ее тысячи раз, но собственными глазами — впервые. В шестидесяти или восьмидесяти ярдах впереди дорога поднималась на еще более высокий холм. На вершине с одной стороны дороги располагался говорящий круг, заросший ивами и жимолостью, с другой — роща железных деревьев. А по центру поднималось что-то черное, заслоняя крохотную часть синего неба.
Патрик остановился рядом с Роландом, издал нечленораздельный крик.
— Ты тоже видишь ее? — голос осип, потрескивал от изумления. А потом, прежде чем Патрик успел ответить, стрелок указал на то, что висело у юноши на шее, бинокль, единственную вещь, которую они взяли из снаряжения Мордреда.
— Дай мне его, Патрик.
Патрик дал, тут же. Роланд поднес бинокль к глазам, отрегулировал резкость, а затем у него перехватило дыхание, стоило ему поймать в окуляры вершину Башни, вдруг приблизившуюся на расстояние вытянутой руки. Какая часть Башни поднималась над горизонтом? Какую по высоте часть он видел? Двадцать футов? Или пятьдесят? Этого он не знал, но видел, как минимум три узких окна-амбразуры, поднимающихся по спирали, и видел консольный эркер на вершине, сверкающий всеми цветами радуги в весеннем, солнечном свете, с черной серединой, которая, казалось, смотрела на него, как Глаз Тодэша.
Патрик закричал, протянул руку за биноклем. Он тоже хотел взглянуть на Башню, и Роланд, не возражая, отдал юноше бинокль. Он был немножко не в себе, взгляд стал отсутствующим. Что-то похожее, подумал Роланд, он испытывал и за несколько недель до поединка с Кортом, когда жил словно во сне или на луне. Чувствовал тогда: что-то грядет, какое-то значительное изменение в его жизни. То же самое чувствовал и теперь.
«А вот и ты, — думал он. — Моя судьба, конечная точка моего жизненного пути. И, однако, сердце у меня по-прежнему бьется (чуть быстрее, чем прежде, это правда), кровь бежит по венам, и, безусловно, когда я нагнусь, чтобы взяться за рукоятки этой чертовой повозки, спина протестующе застонет и я, возможно, пущу „голубка“. Ничего не изменилось».
Он ждал, что на него накатит волна разочарования, поднятая этой мыслью. Вроде бы по-другому и быть не могло. Не накатила. Вместо этого по телу начало растекаться всепроникающее счастье, первым делом залившее мозг, потом мышцы. Впервые с того момента, как они с Патриком в этот день тронулись в путь, мысли об Ыше и Сюзанне покинули его. Он обрел свободу.
Патрик опустил бинокль. Когда повернулся к Роланду, на лице отражалось волнение. Он указал на черный палец, торчащий на горизонте, и закричал.
— Да, — кивнул Роланд. — Когда-нибудь, в каком-то мире, ты нарисуешь ее тамошнюю версию, вместе с Лламри, лошадью Артура Эльдского. Я это знаю, видел тому доказательство. А пока, именно туда мы должны идти.
Патрик закричал снова, потом лицо его вытянулось, он прижал руки к вискам, замотал головой из стороны в сторону, словно егл мучила сильнейшая головная боль.
— Да, — кивнул Роланд. — Я тоже боюсь. Но делать нечего. Я должен туда идти. Хочешь остаться здесь, Патрик? Останешься и подождешь меня? Если ты этого хочешь, я тебе разрешаю остаться.
Патрик без колебаний покачал головой. И, на случай, что Роланд не понял, немой юноша крепко схватил стрелка за руку. Правой рукой, которой рисовал, с железной хваткой.
Роланд кивнул. Даже изобразил улыбку.
— Да, очень хорошо. Оставайся со мной, раз есть у тебя такое желание. При условии, что ты понимаешь: самый последний отрезок пути я должен пройти один.
3
И теперь, когда они ныряли в очередную долину и поднимались на очередной холм, Темная Башня приближалась и росла на глазах. В их поле зрения попадало все больше расположенных по спирали окон, все большая часть массивных стен. В какой-то момент Роланд разглядел на вершине два стальных флагштока. Облака, которые следовали двум Тропам Луча, казалось, убегали прочь от свободных торцов флагштоков, образуя в небе огромную букву X. Голоса становились громче, и Роланд понял, что они поют имена этого мира. Имена всех миров. Он не знал, откуда ему это известно, но был в этом уверен. Ощущение, что он отрывается от земли, только усилилось. Наконец, когда они поднялись на холм, где по левую руку большие каменные истуканы маршировали на север (лица истуканов, выкрашенные чем-то кроваво-красным, злобно смотрели на них), Ролланд предложил Патрику залезть на повозку. На лице Патрика отразилось изумление. Он издал несколько криков, которые, по разумению Роланда, означали: «Разве ты не устал?»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});