Читать интересную книгу История военного искусства - Ганс Дельбрюк

 Домашевский считает, что постоянный рост военных повинностей, высосавших весь сок из государства, явился гибельным следствием системы Августа. Выше мы видели, что рост военных повинностей был уже не так велик, как это могло бы показаться, судя по размеру денежных сумм. Но если мы даже и будем считать повышение солдатского жалованья абсолютным и вполне реальным, то все же оно явилось не в результате военной системы, но было следствием политической структуры государства, которая ставила назначение и существование главы государства в зависимость от армии, что представляло армии случай и давало возможность к вымогательствам, которые шли все дальше и дальше. Это видно из аналогии между английской и римской армиями, которую проводит Домашевский. В Англии нельзя найти этих гибельных следствий военной системы, потому что политическая структура английского государства совершенно иная. Домашевский называет повышение жалованья солдатам, произведенное Септимием Севером и вслед за ним его сыном Каракаллой (с 500 до 750 денариев годового оклада), "преступным" и "безбожным". Вследствие этого безгранично распоясалась жадность и хищность солдат, среди которых уже без того главенствовал варварский элемент, так что некогда гордое войско, совершенно утерявшее всякую дисциплину, стало внушать ужас собственной стране, вызывая лишь насмешки со стороны врагов150. Сам Септимий Север был плохим полководцем, который обеспечил себе верность своих солдат лишь при помощи постоянных подкупов армии, безграничных денежных раздач и не менее безграничных повышений солдатского жалованья. Каракалла, следуя примеру своего отца, закрепил на целое столетие состояние финансового банкротства государства151.

 Принципат рухнул, так как вредоносное правление восточной династии подрыло его основы152.

 Против этого следует возразить, что Септимий Север, как это устанавливает сам Домашевский153, снова сумел утвердить свою власть над своими наемниками и поставить границы их жадности. Если это удалось Северу, так же как удалось и Августу, то историческая проблема здесь заключается именно в том, почему это не удалось впоследствии. Весьма возможно, что повышение жалованья, произведенное Каракаллой для того, чтобы привязать к себе войска после убийства брата и искупить это преступление, превысило хозяйственные силы государства. Но если, исходя из этого, Домашевский считает, что государство погибло "без надежды на спасение", то позволительно спросить: почему же "без надежды на спасение"? И прежние императоры во время политических кризисов раздавали чудовищные суммы солдатам, чтобы привлечь их на свою сторону. Так например поступил Тиберий после казни Сеяна. Подобная отдельная ошибка, заключающаяся в том, что император однажды подарил или обещал солдатам больше того, что могла предоставить государственная казна, еще не приводит к гибели мировую империю. А дисциплину в войсках, состоявших из наемников, всегда можно было заново восстановить даже после самых тяжелых потрясений, если бы только во главе войска стоял полководец с бесспорным и непоколебленным авторитетом, а военное казначейство имело бы возможность регулярно выплачивать необходимые средства. Поэтому причину падения римской военной дисциплины следует искать не в отдельных поступках и ошибках императоров из династии Северов, а в отсутствии соответствующих полководцев и недостаточности средств, что, впрочем, вытекает из сказанного нами выше.

 Макс Вебер в своей "Римской аграрной истории", а также в статье, напечатанной в "Истине" (т. 6, No 3, Штутгарт 1896) под заглавием "Социальные причины гибели античной культуры" и являющейся дополнением к названному труду, выступил с собственно теорией гибели Римской империи. Вебер придает особенное значение тому факту, что римский мир необычайно расширился, вобрав в себя большие материковые страны - Испанию, Галлию, Иллирию и придунайские области. Благодаря этому центр тяжести главной массы населения передвинулся в глубину материка, а античная культура сделала попытку изменить арену своего действия и из береговой культуры превратиться в материковую. "Она распространилась на столь чудовищную по размерам хозяйственную область, которая даже в течение столетий не могла быть охвачена товарным движением и денежным обращением в такой степени, в какой это было на побережье Средиземного моря". Движение товаров во внутренних областях было настолько трудным и незначительным, что экономика застряла и должна была застрять на стадии почти неподвижного натурального хозяйства.

 Совершенно ясно, что есть некоторая доля истины в противопоставлении береговой торговли материковой, ко также ясно и то, что эта антитеза излишне преувеличена и уже искажает истинное положение вещей. Действительно, античная культура главным образом, но все же не целиком, основывалась на морской торговле. Город, игравший такую крупную роль в преданиях и в истории Греции, как Фивы, и второй город в Италии после Рима Капуя были материковыми городами. Наоборот, втянутые в сферу Римской империи, - как это следует отметить, не в эпоху поздней империи, но уже с III в. н. э., - так называемые материковые области все же обладали настолько развитой материковой культурой, что не может быть и речи о перенесении центра тяжести главной массы населения вглубь материка, в особенности если мы присоединим к ним Британию с ее береговым развитием, которую Вебер совершенно обошел. И, пожалуй, мы придадим этому меньше всего значения, если примем во внимание, что через эти страны протекают судоходные реки, которые со всеми своими разветвлениями были использованы древними вплоть до малейших притоков. Поэтому морские торговые пути вряд ли имели перед ними какие-либо особые преимущества. Да и помимо этого, для перевозки товаров пользовались прекрасными римскими военными дорогами. Выше (на стр. 153), полемизируя с Вебером, я привел свидетельство, подтверждающее этот факт.

 Далее Вебер считает, что переселение в провинцию крупных землевладельцев, которые раньше жили в городах, не вызывало расширения и усиления хозяйственной жизни, как я это установил выше, но являлось причиной ее ослабления, так как вследствие этого города понесли большой ущерб, а появление новых господских усадеб, где доходы имений потреблялись на месте, указывало на переход от денежного хозяйства к натуральному. "Этот упадок городов усиливался государственной финансовой политикой: и она также становилась все более и более натурально-хозяйственной, а фиск - "ойкосом", потребности которого удовлетворялись по возможности минимально на рынке и по возможности максимально из собственных ресурсов, что, однако, задерживало процесс образования капиталов (денежных состояний - Geldverm^en)".

 Но тогда позволительно поставить вопрос: почему же фиск перешел к натуральному хозяйству? Именно для фиска и бюрократии денежное хозяйство обладает неоценимыми преимуществами по сравнению с натуральным. В течение всей всемирной истории бюрократия всегда и всюду стремилась к тому, чтобы освободиться от натурального хозяйства и перейти к денежному. Бюрократия и денежное хозяйство связаны между собой так же крепко, как связан феодализм с натуральным хозяйством. Каждое исключение из этого правила, конечно, объясняется лишь крайней необходимостью. Чем же объяснить, что римская бюрократия стала вдруг обнаруживать такое пристрастие к натуральному хозяйству? Совершенно ясно, что в данном случае Вебер недостаточно проанализировал взаимодействие причины и следствия, и что не бюрократия задержала развитие денежного хозяйства при помощи создания и поощрения натурального хозяйства, но что, наоборот, денежное хозяйство, стесненное по каким-либо причинам в своем развитии, принудило бюрократию перейти к натуральному хозяйству. Все эти наблюдения настолько ясны и очевидны, что я в первом издании своего труда не считал нужным касаться этого вопроса и опровергать точку зрения Вебера, прибегая к бесспорным аргументам. Но я должен вернуться к этому вопросу, так как Вебер снова выдвинул свою теорию в несколько измененной форме в статье "Аграрная история" в 3-м издании "Справочника социально-политических наук" ("Handbuch fer Staatswissenschaften") Конрада и, таким образом, отклонил и стал опровергать мои выводы, которые были мною здесь приведены выше.

 Вебер твердо стоит за антитезу между береговыми странами, обладающими развитой торговлей, и внутренними областями с незначительной торговлей.

 Он полагает (стр. 180), что за время, протекшее от Гракхов до Каракаллы, торговля в абсолютном отношении, разумеется, сильно возросла, но что этот рост по отношению к расширению культурного мира был все же не слишком большим. "В прибрежных странах, - пишет он, - продукты и одежда, необходимые для рабов в больших ойкосах, приобретались на рынке. Рабы или колоны поссессора внутри страны жили, разумеется, в условиях натурального хозяйства. Лишь тонкий правящий слой обладал здесь потребностями, которые давали повод к покупкам и удовлетворялись посредством продажи избытков от доходов с имения. Эта торговля - лишь тонкая сетка, покрывавшая прочную базу натурального хозяйства. С другой же стороны, массы населения больших городов снабжались продуктами не посредством частной торговли, а при помощи аппарата государственного снабжения". Этот взгляд доказывается Вебером посредством ряда цитат, взятых из римских писателей, писавших по вопросам сельского хозяйства, - из Катона, Варрона и Колумеллы.