Читать интересную книгу Семья Тибо. Том 2 - Роже Мартен дю Гар

Постараюсь ответить ей сегодня же.

Напрасно я не уточнил, как все это должно произойти. Она, вероятно, вообразила, что неизбежны разные неловкие положения. Поставить точки над «i». Просто сказать: «Вам нужно только как-нибудь вечером сесть на скорый поезд. Я буду ждать вас в Грассе. В мэрии все будет уже готово. И через два часа после вашего приезда вы снова сядете в парижский поезд. Но с нужными документами».

24-е.

Доволен своим вчерашним письмом. Хорошо сделал, что не отложил его на сегодня. Плохой день. Очень устал от новой процедуры.

Как это глупо: ведь достаточно простой формальности, чтобы избавить раз навсегда этого ребенка от трудностей, которые, возможно, ждут его в дальнейшем. Невероятно, чтоб я не сумел убедить Женни.

25 июля.

Газеты. Мы заняли Шато-Тьерри. Поражение немцев или стратегический маневр? Швейцарская печать утверждает, что наступление Фоша еще не началось. Сейчас речь будто бы идет о том, чтобы помешать отступлению немцев. Затишье на английском фронте делает эту гипотезу вероятной.

Все время приступы удушья, страха. Температура колеблется.

Подавленность.

Суббота, 27-го.

Плохая ночь. Плохие вести. Женни упрямится.

После обеда.

Укол. Два часа передышки.

Письмо Женни. Она не хочет понять. Упорствует. Простая запись в нотариальной книге ее женскому уму кажется чуть ли не отречением. («Если бы я могла спросить Жака, он, конечно, отсоветовал бы мне сдавать позиции в угоду самым низким предрассудкам… Я считала бы, что изменила ему, если бы…» и т. д.)

Досадно, что столько времени потеряно в спорах. Чем позже она согласится, тем меньше я буду в состоянии принять все необходимые меры (получить бумаги, добиться, чтобы заключение брака происходило здесь, сделать оглашение и т. д.).

Не хватает мужества написать ей сегодня. Решил, что мне тоже лучше перевести вопрос в область чувств. Прежде всего подчеркнуть, какое нравственное удовлетворение даст мне сознание, что я облегчил мальчику жизнь. Даже преувеличить беспокойство. Умолять Женни не отказывать мне в этой последней радости и т. д.

28-е

Письмо написано и отправлено. Оно стоило мне мучительных усилий.

29 июля.

Газеты. Тесним немцев на всем фронте от Эн, от Веля. Марна очищена от неприятеля. Френ, Ферский лес, Вильнев, и Роншер, и Романьи, и Виль-ан-Тарденуа…

Как хорошо я помню все эти места!

В саду.

Вот какой вид открывается передо мною: кругом сады, такие же, как наш; шары апельсиновых и лимонных деревьев, серая зелень олив; дальше — ободранные стволы эвкалиптов, растрепанные тамариски и еще какие-то растения с длинными листьями, вроде ревеня, и глиняные вазы, из которых каскадами спадают розы и герань. Буйство красок: все оттенки радуги. Дома блестят на солнце за рядами кипарисов, и каждый дом другого цвета: белые, розовые, оранжевые, лиловые. Киноварь черепиц спорит с синевой неба. А эти деревянные веранды, коричневые, красные, темно-зеленые! Справа ближайший к нам дом выкрашен охрой, а ставни — светло-голубые. А другой — ослепительно-белый дом с ядовито-зелеными жалюзи, а перед ним лежит пласт фиолетовой тени.

Как хорошо было бы построить здесь дом, найти здесь счастье, прожить здесь всю жизнь…

В темной кипарисовой аллее солнечный луч вдруг зажигает непереносимым для глаз блеском фарфоровые чашки изоляторов на телеграфных столбах.

30-е, вечер.

Сегодня спускался вниз. Первый раз за два дня.

Обессилел, отупел. Гляжу кругом, на жизнь, на людей, на мир, и с тех пор, как мне отказано в будущем, все мне кажется удивительным, непонятным.

Наступление, по слухам, уже приостановилось.

Говорят, будто русские (Ленин) объявили войну союзникам.

Вечер.

Вспоминаю: после смерти Отца я взял себе его бумагу для писем; месяца через три я писал записку Патрону, перевернул листок, и вдруг — строчка, начатая Отцом: «Понедельник. Милостивый государь! Только сегодня я получил…» Страшная встреча, как будто смерть была рядом, осязаемо близко… Отцовский мелкий, аккуратный почерк, несколько живых еще слов, след движения, оборвавшегося навсегда!

Август

1 августа, 18.

Наступление в Тарденуа продолжается. Добьются ли они удачи? Значит, дело идет на лад. Но какой ценой? Важное продвижение на участке между Суассоном и Реймсом. Бардо получил с Соммы письмо: ему пишут, что еще одно наступление, англо-французское, готовится на восток от Амьена. (Амьен в августе 1914 года… Неописуемая сумятица! Но мне она пошла на пользу. Страшно сказать, сколько я нахватал морфия и кокаина, при содействии Рюо, в госпитальной аптеке, зато обеспечил свой пункт! И как мне пригодились наркотики через две недели, во время Марны!)

Палата проголосовала за призыв 20-го года. Значит, попадает наш Лулу. Бедный малый, не раз еще он вспомнит госпиталь г-жи Фонтанен.

2 августа.

Нет никакой надежды сломить упорство Женни. Окончательный отказ. Письмо короткое, нежное, но непоколебимое. Ничего не поделаешь… (Прошли те времена, когда я не переносил ни малейшей неудачи. Сдаюсь.) Свой отказ она уже возводит в принцип, и — вот не ожидал! — в принцип революционный… Она не побоялась написать: «Жан-Поль незаконнорожденный, и пусть он остается незаконнорожденным. Если это ненормальное положение когда-либо — пусть даже в раннем детстве — поставит Жан-Поля перед необходимостью борьбы против общества, тем лучше: Жак не мог бы пожелать лучшего вступления в жизнь для своего сына!» (Может быть, и так… пусть будет так! И пусть торжествует, даже после смерти Жака, дух возмущения, который он носил в себе!)

3-го, ночь.

Больше всего я люблю писать в эти часы. Мысли яснее, чем днем, совсем уж один на один с собой.

Женни. Не касаясь содержания ее писем, должен признать, что они необыкновенно последовательны и цельны. Чувствуется сила, благородство. Внушают уважение.

Жан-Полю.

Когда ты вырастешь, ты будешь восхищаться материнскими письмами, мой мальчик, если тебе придет когда-нибудь охота заглянуть в бумаги дяди Антуана. Я знаю, что в нашем споре ты, не колеблясь, станешь на сторону матери. Пусть! Мужество, величие сердца на ее, а не на моей стороне. Я прошу только одного: чтобы ты понял меня, чтобы ты видел в моей настойчивости не просто оппортунистическую и ретроградную уступку буржуазным предрассудкам. Боюсь, что тому поколению, которое идет нам на смену и к которому принадлежишь ты, придется во всех областях столкнуться с чрезвычайными, почти непреодолимыми трудностями. Что по сравнению с ними те трудности, с которыми сталкивались мы — твой отец и я! Эта мысль, мой мальчик, терзает меня. Меня не будет здесь, и я не смогу помочь тебе в этой борьбе. И потому-то мне было бы радостно думать, что я хоть что-то для тебя сделал. Думать, что, обеспечив твое положение в обществе, дав тебе мое имя, имя твоего отца, я устранил с твоего пути одно из ожидающих тебя препятствий, единственное, которое было мне под силу устранить; впрочем, может быть, твоя мама права, и я действительно все немного преувеличил.

4 августа.

Газеты. Суассон снова в наших руках. Он был у немцев с конца марта. Наши войска сейчас на Эн и на Веле перед Фимом (Фим — еще одно воспоминание! Здесь я встретил брата Сандерса, который направлялся на передовые позиции и больше не вернулся).

Мудрая речь старика Ленсдауна{162}. Послушают ли ее? Если не произойдет ничего непредвиденного, — таково также и мнение Гуарана, — попытка переговоров будет сделана еще до зимы. Но Клемансо останется глухим к этим призывам, пока не козырнет своей последней картой — американцами.

Россия… Там тоже происходят большие события. Десант союзников в Архангельске, десант японцев во Владивостоке. Но при нынешних условиях, когда оттуда почти не пропускают информацию, так трудно разобраться в русском хаосе!

Вечер.

Сегр вернулся из Марселя. В генеральном штабе говорят, что первый этап контрнаступления союзников, начатого 18 июля, приходит к концу. Поставленные командованием цели якобы достигнуты: фронт выпрямлен от Уазы до Мааса; устранен клин, который создавал угрозу неожиданного удара. Означает ли это, что мы останемся на новых позициях в течение всей зимы?

5 августа.

Не знаю, радоваться или нет действию нового успокаивающего средства, прописанного Мазе.

От бессонницы не помогло ничуть. Зато пульс ровный, нервы спокойнее, чувствительность не так обострена. Голова ясная, мысль работает непрерывно, с удесятеренной силой. (Так, по крайней мере, мне кажется.) В общем, сна нет, ночи почти приятные, особенно по сравнению с прежними.