Мягкое кресло послушно приняло форму моей задницы. То ли оно было какое-то магическое, то ли у сделавшего его мастера были воистину золотые руки.
— Просто я не люблю людей, — ответил Нергал. — И вся эта храмовая истерия вызывает у меня тошноту.
Он потянулся к стоявшему рядом маленькому столику, открыл резную деревянную коробку и вынул из нее сигару — самую настоящую, коричневую, с золотистым ободком посередине. Потом подвинул коробку мне.
— Я знаю, ты куришь. Угощайся.
Удивляться его осведомленности я не стал. Поблагодарил за сигару. И, пока Нергал прикуривал от горящей свечи, потянулся за своими спичками.
Сигара пахла то ли черносливом, то ли шоколадом — такого вкусного табака я еще в жизни не встречал.
Выпустив в потолок несколько плотных колец ароматнейшего дыма, Нергал вынул из той же коробки изящную пепельницу в виде цветка и продолжил:
— Вся эта... прелесть с возложением рук, конвульсивно оргазмирующей толпой и массовым припаданием на колени напоминает мне прогулку обитателей дома для умалишенных в праздничный балаган. Я прекрасно обхожусь без бумажных цветов, подачек в подносах и блеющих овец под стенами храма.
Едкое описание моментально напомнило мне праздник урожая. Истерящая толпа, улыбающаяся Флора... Определенно, в только что сказанных резких словах был смысл.
Я с интересом взглянул на собеседника.
Такие боги мне еще не встречались.
— Но разве богам не нужна человеческая вера?..
Нергал расслабленно откинулся на спинку кресла, положив ногу на ногу.
— Вера — понятие относительное, — сказал он, разглядывая пепельный рисунок на конце своей сигары. — Да и потребность в ней излишне демонизирована, как по мне. В любом случае, каждый избранный мной человек на закате своей жизни жертвует мне как минимум десять минут самой искренней веры, на какую только способен. Это лучше, чем разбавленное полуверие толпы в силу традиции. Не находишь?
В его речи, интонациях, в позе ощущалась спокойная уверенность. При этом он с интересом разглядывал меня — пожалуй, точно так же, как и я его.
— Не знаю, — честно ответил я. — Все эти тонкие механизмы... Мне неизвестно, как они работают.
— Это вообще мало кому известно, — ответил Нергал. — Энергия причудлива в своих проявлениях. Причины и следствия не всегда очевидны. И нужно быть достаточно опытным наблюдателем, чтобы делать удачные прогнозы. Но ты пришел сюда не для того, чтобы обсудить проблему энергетического обмена во вселенной. Так что тебе нужно?
Он снова поднял на меня пристальный взгляд.
Я откинулся на спинку кресла, невольно копируя позу Нергала и чувствуя, как у меня на губах играет неконтролируемая улыбка.
— Мне кажется, этот вопрос уже неактуален. Потому что, — если я, конечно, не ошибаюсь, — тут уже мне впору спрашивать, что тебе нужно. И для чего ты хотел привести меня сюда.
Губы Нергала дрогнули. Он улыбнулся — причем не только ртом, но и неестественно яркими синими глазами.
— Да, ты и правда не настолько кретин, как можешь показаться на первый взгляд. Но мне любопытно, с чего вдруг ты сделал такие выводы?
— Четыре твои опытные жрицы вдруг попались в руки правосудия в нашем городке — это раз. Второе — следом за ними пришел божественный пес, и моя кошка, твоя бывшая воспитанница, была вынуждена вмешаться и открыть свое прошлое. Третье — мутное и таинственное приглашение через ребенка. И, наконец, ты знаешь, что я курю — а значит, по какой-то причине я оказался удостоен твоего внимания до моего появления в этом святилище. Как-то так.
Нергал кивнул.
— Все верно. Кроме третьего. Я не любитель мутных и таинственных откровений через третьи лица. Так что кто бы тебе не передал послание — его автором был кто-то другой.
Я озадаченно нахмурился.
— Но... кто же тогда?
Рыжая кошка, до сих пор обиженно вылизывавшая свою заднюю лапу возле камина, деловитой походкой направилась к своему хозяину, решительно подобралась пружинкой и запрыгнула Нергалу за колени. Тот коснулся кончиками пальцев ее спинки, и киса довольно заурчала.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Могу предположить, что это был оракул.
— Оракул? — повторил я, пытаясь припомнить, слышал ли я хоть раз это имя от кого-нибудь из богов. — Кто это?..
— Тот, кто все видит и слышит, но сам остается невидим для взгляда богов и почти никогда не вмешивается в ход вещей.
Я нахмурился еще сильней.
Нужно будет потом обязательно разузнать об этом оракуле Яна и остальных...
—— ... Только я бы не советовал расспрашивать кого-нибудь об этом, — словно подслушал мои мысли собеседник. — Душа нараспашку — это только звучит прекрасно. На самом же деле дом, где нет ни замков, ни занавесок, обычно внутри оказывается убогим и нищим. Потому что все ценное оттуда уже давно вынесли, если таковое когда-нибудь имелось...
Я вздохнул.
— Как человек, проработавший какое-то время в тюрьме, могу возразить, что количество запоров и замков тоже не всегда обещают что-то ценное и прекрасное. Иной раз там можно отыскать отрубленные руки душителя и уродливую голову в ведре. А в открытой всем ветрам и взглядам клетке посреди площади могут ютиться четыре красивые и несчастные девчонки с кошачьими ушами, которые того и гляди околеют от холода и побоев. Я понимаю, что ты — бог смерти. И понимаю, что они, по большому счету, убийцы, и если посмотреть чуть глубже, наверное, заслуживают своей участи. Но они молоды, красивы и самое главное — этот мир не оставил им выбора. Или стать безвольной рабыней, или убивать по приказу божества...
— Нет, Даниил. Мои жрицы — это не просто какие-то там убийцы, — холодно возразил Нергал. — Да и я — вовсе не слепая безрассудная смерть, а возмездие. И мы не убиваем, а караем тех, кто этого заслужил!
Он выдохнул густое облако, и оно нехотя поднялось вверх, оставляя густой аромат.
Я озадаченно приподнял бровь.
— Вот как?.. Могу я тогда спросить, за что получил свой приговор тот аристократ, которого должна была убить Ника?..
— Можешь. Этот человек убил собственного сына, и о возмездии взмолилась его жена.
— А... почему же тогда Ника об этом не знала?..
— Потому что она должна была продемонстрировать безоглядную верность и доверие. Это единственное безусловное требование, которое я предъявляю к своим жрицам. Она не справилась.
— Но те четверо в клетке — они ведь служили тебе именно так, как ты хотел. Отчего же ты оставил их без своего заступничества?..
— Оставил, говоришь?
Нергал мягко взял рыжую кошку за шкирку и приподнял ей голову.
— Познакомься. Это — Антония. Рыжеволосая бестия со вздорным характером, которая едва пережила инициацию и погибла при исполнении первой же самостоятельной миссии, — сказал он. И, отпустив кошку, указал рукой на спинку своего кресла. — А там — Элина и Рю. Опытные, верные жрицы. Одна из них погибла от руки палача, а другая — от кошачьего кашля. Я не оставляю своих жриц, Даниил. Все они возрождаются в моих святилищах — очищенные от человеческой составляющей, прекрасные, невинные как дети и свободные. Законы людей для них уже не имеют значения, закон жизни и смерти над возрожденными тоже не властен. Они живут ровно столько, сколько сами того пожелают. И там, где им будет угодно. Это — часть нашего договора.
Я усмехнулся.
— Ты так говоришь об очищении от человеческой составляющей, будто от какой-то болезни.
— А так и есть, — отозвался Нергал. — Человечество — это болезнь на теле вселенной. По крайней мере, на данный момент.
Он оперся рукой о подлокотник и, задумчиво уставившись на огонь в камине, проговорил:
— Знаешь, почему я не люблю людей? Потому что большинство из вас — моральные уроды. Хилые, слабые и трусливые скоты, готовые подмять под себя любого, кто попадется под ноги, лишь бы самим себе показаться хоть немного выше и сильней, чем есть на самом деле. Ваша жизнь так коротка, но вы умудряетесь за это время по три раза поменять страну, религию, жену, веру, а заодно — систему ценностей, честь и совесть. Вы гадите там, где только что ели. Пожираете тех, кто только что кормил вас с руки. Вы убиваете собственных детей — а жалеете при этом себя!