Читать интересную книгу Бабочка - Ян Миклашевский

— Ты отдыхай, Миш. Последим.

Захаров налил себе на всякий случай ещё один стакан холодной воды и ушёл в спальное помещение. В комнате стало тихо, осталось только едва слышное шипение из динамиков пульта управления.

— Ты, Кость, утром хорошую идею предложил, как я помню, — нарушил молчание Нимов. — Пойти проветриться сейчас было бы самое то.

— Куда пойти проветриться? Наружу во двор? Ночью? Совсем рехнулся?

— Ну почему во двор? На крышу. Там же наблюдательный пункт. Вот сейчас ещё по одной, а потом на крышу. Вылезем, свежим воздухом подышим, на закат полюбуемся. Федю вон разморило совсем — мужику прогулка перед сном не повредит.

— Ты нажрался уже что ли, или тебя с утреннего «заряда бодрости» так вставило? Какой свежий воздух? Какой закат? Ты забыл, где мы сейчас?

— А что? Вот сам посуди — система видит все окрестности и если что, она нам на компы об этом скажет. Главное только там не уснуть.

— Ну тебя в задницу, хотя… ты, Нимов, мёртвого уговоришь. Идём. Но бутылочку я туда брать не буду — мне традиции местных болотных снайперов неизвестны.

Поднялись на крышу, над которой разливался лиловый закат. По небу шли кучевые облака. В воздухе пахло свежестью прошедшего утром дождя, а на болоте изредка покрикивала какая-то живность, по всей видимости оклемавшаяся от прошедшего Выброса. Где-то вдалеке играла искорками пара свеженародившихся электр. Шибахара вдохнул полной грудью.

— Как странно. Я столько слышал об этом месте, видел множество фотографий, но только сейчас, оказавшись здесь, начинаю осознавать его подлинное величие. Профессор Кадзуми показывал нам с Каори фотографии различных чудовищ, которых здесь встречали, аномалий, артефактов, каких-то старых полуразрушенных зданий и конструкций, но никогда на этих фотографиях не было похожих пейзажей. Эта тишина — она очаровывает. Когда мы утром вышли из нашей машины, я был поражён тем, как после той чудовищной энергетической волны, того колоссального буйства энергий может становиться так тихо. Я поначалу боялся выходить наружу — не верил показателям приборов. Мне казалось, что приборы врут, что на самом деле снаружи совершенно не то, что они показывают. Что дождь является льющейся с неба кислотой, что звук его ударов по траве на самом деле является треском древнего счётчика Гейгера, который случайно оказался у нас в салоне. Что туман является каким-то ядовитым газом. И даже, что это всё в целом является иллюзией, потому что такой аномальный ураган пережить не может ничто и снаружи на самом деле пустыня, но предыдущий мир так не хотел умирать, что память о себе оставил на экранах мониторов. Это же невероятно — как может становиться после такой ярости природы настолько спокойно и тихо? А потом я понял — эта волна не несёт разрушение. Она несёт очищение.

Вот сейчас мы стоим на крыше этого странного сооружения, которому в какой-то мере здесь не место. Мы чужие здесь. Это сооружение… База, как вы его называете, тоже является здесь чужим. Нас не должно быть здесь. Нас сюда никто не звал. Это место не для людей. Мы искажаем природу уже своим присутствием, потому что эта потребность загаживать все места, где мы собираемся в определённом количестве и больше, заложена в нас от рождения. Она нас кормит, а мы платим ей за это грязью, мусором и её смертью. Даже в этом месте, в котором человечество надругалось над самой сущностью природы, мы продолжаем гадить и искажать уже искажённое. И так человечество поступает на протяжении всего своего существования. Человечество чуждо не только этому месту — оно чуждо всему этому миру. Но в отличие от всего остального мира это место изначально имеет в себе силы сопротивляться и отстаивать своё право на жизнь. Возможно, у него пока нет сил, чтобы вычистить из себя полностью всю ту грязь, которую принесло сюда человечество, но я уверен, то это лишь вопрос времени. Когда-нибудь придёт та волна, после которой здесь останется только природа в её первозданном виде.

Такой чистый воздух. Профессор Кадзуми рассказывал, что все те, кто работает в этом месте, стараются не отключать системы фильтрации воздуха даже во время сна и ходят в тяжёлых костюмах, боясь не только зверей, но и всей остальной здешней природы. Но вот он я, стою с открытым лицом и вдыхаю воздух, какой может быть только там, где нет и никогда не было людей с их чадящими изобретениями. Я знаю, что это спокойствие обманчиво, что если бы это место было действительно мирным, то не было бы такого большого количества различных средств защиты, но… но так хочется оказаться там, где не нужно ждать удара в спину, где не нужно врать, где ты можешь просто быть самим собой. Там, где нет суеты и где просто спокойно.

Ещё не прошло и суток с того момента, как я оказался здесь, но уже сейчас понимаю, что был полностью неправ относительно этого места вплоть до момента пересечения разделительной черты. Я думал, что еду на войну, собирал всю свою решимость и силы, но оказалось, что я приехал как будто домой. Какова была моя цель — найти Каори и увезти её отсюда, но теперь я не знаю, может она подобно мне попала под очарование этого места и лучше нам с ней будет тут остаться? Я боялся этого места издалека, ещё сильнее я боялся его вблизи, но оказавшись в нём я понял, что не хочу его покидать. Я боялся отступить, но сделав шаг вперёд, теперь я боюсь сделать шаг назад. Я не хочу возвращаться назад. Я боюсь возвращаться назад. За этот день я увидел такое, чего не видел за всю свою прежнюю жизнь и вряд ли увидел бы в последующую.

Сегодня, стоя у клетки, в которую мы поместили Катю, я тоже боялся, ведь утром я мог бы стать таким же, какой стала она. Что бы я чувствовал? Кем бы я был для себя самого? Что бы стало с моими воспоминаниями? Но самое страшное было не это — я знал, что случись такое и я не смогу ничего изменить. Я не знаю, как это изменить. Никто не знает. Пусть я биолог, но я понимаю, что то, что я видел, медицина остального мира вылечить не может. Мне было даже страшно подумать, что бы стало со мной, если бы я узнал, что моя Каори пережила то же, что и Катя. Мне не страшно за себя, мне страшно за тех, кто мне дорог. Это место с лёгкостью меняет тела людей, меняет их души, но где предел этим изменениям, когда стёрта даже граница между жизнью и не жизнью? И где предел, за которым человек перестаёт быть человеком и становится чем-то иным?

Маша. Как я понимаю, она пережила несколько лет назад то же самое, что случилось сегодня с Катей. Вы же все видели, как Маша стремится к вам, но одновременно и осознаёт, что она стала совсем другой. Вы боитесь её, она боится вас. Вы боитесь, что она вас убьёт, а она боится, что убьёте её вы. Она похожа на нас, но она не такая как мы. Она выглядит как человек, но думает ли она как человек? Я не хочу сказать, что она желает нам зла, но добро для нас необязательно будет добром для неё.

Когда я был маленьким, мой отец учил меня бояться исполнения своих желаний и сегодня я убедился в том, насколько же он был прав. Будучи ещё студентом, я хотел узнать то, чего не знают мои сокурсники, думал, что это возвысит меня над ними, сделает лучше, умнее. Если бы тогда кто-то мог мне сказать о том, что я увижу сегодня, я бы ему не поверил. Если бы мне тогда сказали о том, какую цену мне пришлось бы возможно заплатить за это знание, я бы назвал его выдумщиком. Я хотел попасть на Аномальные Территории — сбылось и это желание. Но кто бы мне сказал, что попав сюда, я потеряю свой дом, а возможно и себя самого. Я поехал сюда для того, чтобы найти Каори. Теперь мне придётся искать и самого себя.

— Во тебя, Федь, накрыло-то, — голос Артемьева звучал цинично как никогда. — вы там у себя на островах тоже в такую хламину упарываетесь?

— Ефрейтор ты, Кость, недодроченый и сапог кирзовый, а не офицер, — цинизм Артемьева задел Нимова за живое. — Человек тут душу открывает, а ты в неё сапожищем нечищеным.

— Федь, извини, не хотел. Оно само, непроизвольно, — Артемьев понял, что действительно сказал ерунду. — Федь, ну правда, я не со зла. Само с языка сорвалось.

— Я вот хотел узнать, но всё не выдавалось возможности спросить. — Шибахару сказанное Артемьевым, казалось, даже не задело. — Макс, почему ты тогда назвал меня Федей, а все остальные это подхватили?

— Юк, я за него отвечу, не возражаешь? — Артемьеву было неудобно за сказанное Шибахаре ранее и он стремился исправить свой косяк. — Макс сейчас будет мяться, думать о том, как бы это помягче всё сказать, отмазываться всячески, яйца там крутить ишакам…интеллигент, что с него взять. В общем, его, по всей видимости, смущало то, что он не знал нашего к тебе отношения, а скорее всего предполагал, что оно отрицательное и кстати обоснованно предполагал, поскольку мы тогда о тебе вообще представления не имели, кто ты и зачем сюда пожаловал. Погоди, дай договорю. Как ты уже понял, к иностранцам в России относятся крайне настороженно. Исторически так сложилось и с этим проще смириться, нежели пытаться это исправить. Этот, как его… о, менталитет у нас такой, кондовый и архаичный. Хоть Аномальные и находятся на территории двух стран, но, как ты понимаешь, Япония в это число не входит, а то, что проект уже давно перестал быть международным, неизвестно только неграм в Африке, да им и знать про это нефига. То есть представляешь расклад? Ладно, пока мы в институтском оружейном бутике прибарахлялись вроде как не до того было. Мне это без разницы, хоть тебя Юкио зовут, хоть Хироюки, хоть Мацушита Электрик ко лимитед, Нимов это знает, ну а Захаров-то наш парень простой, ему бы попроще. Вот Макс вероятно и брякнул тогда от балды, что в голову пришло, типа потом разберёмся, а так вроде у парня имя наше, может и относиться помягче станут. Ты ж сам видел, что тогда творилось.