Читать интересную книгу Ненависть - Петр Краснов

— Умнѣе всѣхъ, — прошептала Женя.

— Вы простите моего двоюроднаго брата, — спокойно сказала Шура. — Его смутило, что онъ не совсѣмъ одѣтый увидалъ чужого… Онъ думалъ, что тутъ только свои.

Но теперь въ столовой почему-то стало неуютно и скучно и всѣ пошли въ гостиную. Геннадiй Петровичъ сталь прощаться. Онъ помнилъ наставленiя своего войскового старшины, когда тотъ отпускалъ его въ Петербургъ: — «когда будешь кому-нибудь «наносить» визитъ, такъ на визитѣ, братъ, не засиживайся… Десять минуть и вставай, цѣлуй ручки дамамъ, щелкай шпорами умѣренно. Не звени ими легкомысленно, какъ какой нибудь шалый корнетъ, но соблюдай прiятность звука».

Геннадiй Петровичъ поцѣловалъ руку Ольги Петровны, «умѣренно, соблюдая прiятность звука», щелкнулъ шпорами и пошелъ къ барышнямъ. Женя молча покраснѣла, Шура сказала: -

— Мама просила передать вамъ, когда будете въ Гатчинѣ, милости просимъ къ намъ. Мы рады видѣть у себя друга дяди Димы.

Едва закрылась дверь за Гурдинымъ, Женя завертѣлась, закружилась по залу, подбѣжала къ матери и, уткнувшись лицомъ ей въ грудь, весело разсмѣялась.

— Мама!.. Мамочка, — сквозь смѣхъ едва выговаривала она, — ты знаешь?.. Онъ ска-залъ… сказалъ… изъ ви-инта!.. стрѣлялъ. Изъ ви-инта… Это-же очаровательно!.. Такъ, говорить, казаки винтовку называютъ.

Женя убѣжала изъ гостиной.

— Господи, какая дурочка, — улыбаясь, сказала Ольга Петровна.

* * *

За обѣдомъ было скучно. Послѣ того, что было въ сочельникъ — пропасть разверзлась между Шурой и Володей и, какъ ни старались они скрыть это отъ другихъ, это чувствовалось. Володя свою злость вымещалъ на сестрѣ.

— Видалъ твоего вербнаго херувима, — кривясь отъ злости говорилъ онъ. — Сотникъ!.. Сотникъ Гроба Господня!.. Какая пошлость!.. Сотникъ… Центурiонъ… Мама, я совѣтую тебѣ быть осторожнѣе съ прiемомъ такихъ херувимчиковъ. Гурiй глазъ не сводилъ съ его эполетъ. Женя была такъ пунцова, точно сейчасъ отъ плиты. Соблазнять Гурiя всѣ эти погончики, темлячки и шпоры и запросится онъ въ военщину.

— Что худого? — тихо сказала Ольга Петровна. — Братъ Дима въ Туркестанѣ, Тихонъ Ивановичъ въ Донскомъ полку… Что худого? Живутъ… Бога благодарить надо, какъ живутъ. Никому не мѣшаютъ, всѣмъ помогаютъ… Въ любви со всѣми и согласiи.

— Видалъ, — сказалъ Володя. — Застылъ дядюшка Тихонъ Ивановичъ въ мертвомъ эгоизмѣ. Землицу прiобрѣтаетъ, скотинку разводитъ, работниковъ держитъ…

— И слава Богу. И самъ работаетъ и другимъ питаться даетъ.

— Крѣпостникъ!

Послѣ обѣда обѣ двоюродныя сестры заперлись у Жени. Кличка «вербный херувимъ» обидѣла и задѣла Женю.

Женя сидѣла на стулѣ у письменнаго стола. Шура легла на маленькiй диванчiкъ.

— Шура, это очень обидно, что Володя сказалъ… Сотникъ Гроба Господня?.. По моему, просто глупо. Сотникъ — это чинъ. Мнѣ Геннадiй Петровичъ объяснилъ — это все равно, что поручикъ. У казаковъ — сотникъ. А… вербный херувимъ?.. Зачѣмъ?.. Зачѣмъ?..

— Чепуха, Женечка, никакъ это не подходитъ.

— Представь, я тоже такъ думаю… У Геннадiя Петровича усы… Ты замѣтила, какiе прелестные усики и какъ они въ тонъ его бровямъ и волосамъ… Ты, какъ художница должна была замѣтить это и оцѣнить… У вербныхъ херувимовъ… У херувимовъ вообще, бываютъ когда усы? И еще ты обратила вниманiе? — Волосы?.. У херувимовъ какiе то рыжiе завитки, кудряшки, а у него… Какой проборъ и какъ красиво вьются съ правой стороны. Зачѣмъ это Володя, право?..

— Вербный херувимъ и совсѣмъ глупо.

— Правда?.. Ты замѣтила, Шура, какъ Володька сказалъ: — охо-отничьи разсказы… Съ какимъ ядомъ… Точно Геннадiй Петровичъ сочинялъ… А помнишь, на елкѣ, кто лучше всѣхъ разсказалъ страшный и таинственный разсказъ… Ты замѣтила, какъ онъ любитъ и чувствуетъ природу… Не знаю, какъ тебѣ, а мнѣ онъ очень… оч-чень понравился… Такой цѣльный… Не такой, какъ Володя съ его учеными словами… «Соцiализмъ»… «Демократiя»… «Эгоизмъ»… Мелкобуржуазный подходъ къ жизни»… «Ты прозябаешь, Женя»… А самъ!.. Сколько горя отъ него мамѣ и папѣ? и главное — все это неправда!.. Я чувствую, что все это несправедливо. А онъ?.. — Женя мечтательно улыбнулась. Несказанно красива была эта новая у нея улыбка, — угадай про кого я говорю?..

— Угадать не трудно… Фiалки…

Женя серьезными, большими, темно-синими глазами посмотрѣла на Шуру.

— Шурочка, милая… А что, если это и правда… Судьба?.. Ты, какъ думаешь, это не можетъ быть любовь?.. По настоящему… Ты не любила никого…

— Полно, Женя, ты его всего два раза видала.

— Положимъ — три.

— Ну даже, три. Развѣ ты его знаешь. И какъ еще онъ то къ тебѣ относится.

— Это-то уже я знаю… Попросилъ мои фiалки… И Дима… Не такой онъ человѣкъ, чтобы послать къ намъ въ домъ, не зная кого.

— Ну, хорошо… Но, подумай… У насъ на носу выпускные экзамены. До любви-ли тутъ?.. Ты готовишься стать артисткой… Знаменитостью!.. Какая же тутъ любовь къ сотнику Гроба Господня, къ вербному херувиму?

— Не смѣй, Шура!.. Не смѣй, душка!.. То одно — это совсѣмъ другое… Я и мамѣ этого не скажу… Только тебѣ… Такъ уже попрошу не смѣяться надо мною.

— Хорошо… Прiѣзжай въ это воскресенье въ Гатчину, опять съ субботы.

— А что?..

— Я думаю, что «онъ» будетъ у насъ съ визитомъ.

— Милка, ты сама прелесть!..

XIV

Широкая, прямая Богговутовская улица бѣлымъ проспектомъ шла между аллей молодыхъ березъ и тополей. Все было въ серебряномъ инеѣ. Пескомъ усыпанная пѣшеходная дорожка золотистой лентой шла подъ блестящимъ бѣлымъ сводомъ. Высокiе снѣговые сугробы лежали по сторонамъ. Сады закрывали пустыя съ заставленными ставнями, точно крѣпко уснувшiя дачи. Оснѣженныя вѣтви кротекуса, сирени, жасминовъ, голубыхъ американскихъ елей лежали тяжелыя и дремотныя. Вездѣ былъ дѣвственно чистый снѣгъ, не нарушенный ничьими слѣдами. Въ этой зимней тишинѣ иногда вдругъ свалится съ вѣтки большой кусокъ снѣга и разсыпется съ едва уловимымъ шорохомъ.

Нѣсколько извозчичьихъ санокъ проскакало съ поѣзда. Кирасиръ въ бѣлой фуражкѣ съ голубымъ околышемъ въ Николаевской шинели проѣхалъ, за нимъ какiя то дамы и лицеистъ въ треуголкѣ. Барышни съ Гатчинскими гимназистами быстро шли по золотистой дорожкѣ и паръ струился за ними. Въ зимней тишинѣ голоса были веселы и звонки. Вдоль улицы, гдѣ не былъ разъѣзженъ снѣгъ, на лыжахъ скользили барышня и съ нею молодой человѣкъ въ каракулевой шапкѣ. Барышня шла ловко, едва касаясь палками, молодой человѣкъ путался концами лыжъ и не въ тактъ работалъ руками. Оба весело смѣялись.

Геннадiй Петровичъ, придерживая лѣвой рукой шашку, шелъ быстро и легко. Онъ былъ въ высокихъ шагреневыхъ сапогахъ, шпоры чуть позванивали на пескѣ. Завитокъ волосъ у праваго уха и кончики усовъ были сѣдыми отъ инея. Морозъ подгонялъ его. Казалось смѣхъ и радость шли съ нимъ. Синее небо было высоко и неизъяснимо прекрасно. Золото солнечныхъ лучей плескало на снѣговые просторы, на деревья и сады. Морозный воздухъ распиралъ легкiя и жемчужнымъ паромъ вырывался изо рта. На усахъ ледяныя сосульки налипали, алмазная крупа легла на рѣсницы и отъ этого все подернулось радужною игрою. Пахло елками, смолою, чистымъ снѣгомъ, свѣжимъ деревомъ и легокъ былъ этотъ чистый, точно хрустальный, воздухъ.

Геннадiй Петровичъ шелъ скоро. Молодежь бѣгомъ обогнала его. Гимназисты играли въ снѣжки, кидались бѣлыми разсыпчатыми бомбами, взапуски гоняясь другъ за другомъ, перебѣгая съ одной стороны на другую. Отъ ихъ крика, смѣха, отъ рѣзвой и молодой ихъ игры веселѣе и радостнѣе становилось на сердцѣ Геннадiя Петровича.

Морозъ былъ сердитый и уже не разъ и не два Геннадiй Петровичъ потиралъ то носъ, то уши рукою въ пуховой перчаткѣ.

«Клингъ-клянгъ», — какъ-то особенно мелодично въ морозномъ воздухѣ прозвучалъ сзади него предостерегающiй звонокъ велосипедиста.

Геннадiй Петровичъ посторонился, мысленно скомандовавъ себѣ: — «поводъ право»…

Надъ самымъ его ухомъ раздался привѣтливый голосъ: -

— Здравстеуйте, Геннадiй Петровичъ. Молодой офицеръ вздрогнулъ и приложилъ руку къ фуражкѣ. Мимо него мягко прошуршали резиновыя шины колесъ. Бѣлая шапочка изъ гагачьяго пуха, бѣлая вуалька, трогагельно заиндевѣвшая у рта, бѣлая кофточка и свѣтло сѣрая юбка въ складкахъ — проплывали мимо. Маленькiя ножки нажимали педали, велосипедъ легко катился по мягкой дорогѣ. Совсѣмъ близко отъ его лица было несказанно милое лицо съ большими голубыми глазами, привѣтливо улыбавшимися изъ за бѣлой вуали съ мушками. Тонкiй станъ былъ прямъ, и плавно то сгибалась, то выпрямлялась нога подъ юбкой.