Читать интересную книгу Чайковский - Евгений Гребенко

Настал полдень тихий, знойный. Татары, выехав из-под выстрелов крепостных орудий, стояли густыми толпами; над чистым полем плавал в небе большой коршун; распустив широкие крылья, вытянув ноги, вооруженные острыми когтями, медленно спускался он на трупы и, торопливо откидываясь в сторону, будто нехотя подымался кверху, когда раненый татарин быстро взмахивал руками. По полю труском бежала какая-то пестрая собака, опустив хвост, повеся голову и длинный высунутый язык; усталая, остановилась она перед трупами, кругом понюхала поле, завыла и, поджав хвост, бросилась бежать со всех ног. Полковник, отирая потные глаза, посмотривал на север на севере никого не было - только чистая степь, раскаленная полуденным солнцем, да по степи, словно бегущие стада белых овец, мелькал порою жаркий пар на далеком горизонте.

Герцик советовал полковнику сделать вылазку; полковник не соглашался, ожидая скорой помощи.

- На что вам, к чему вам помощь, когда вы сами великий лыцарь? говорил Герцик. - Придет помощь, вы разобьете татар и все скажут: не сам разбил полковник Иван, люди помогли, еще, пожалуй, запоют песню, бабскую песню:

Ой не сама пряла

Кума помогала;

Дала куме миску пшена

И два куска сала...

Бабская песня, а запоют ее на ваш счет - и вам будет совестно, и придраться будет не за что.

- А хотел бы я послушать, кто запоет?

- Язык без костей! Любая баба запоет - что вы ей скажете! Эту песню давно поют, не стать вам, пане, запрещать ее! Запретите, еще хуже, неподобное скажут про вас, про храброго лыцаря; и в Прилуках, и в Миргороде будут петь песню, коли в нашем полку побоятся... Я вас люблю, пане мой, очень люблю . вот откуда берутся слова мои.

- Знаю, друже мой, знаю, братику Герцик, спасибо тебе; даст бог утихнет жар, я с ними переведаюсь, я докажу, что сам побью эту погань, без прилуцких дегтярей... хоть осторожность не мешает... А что запорожец?

- Сидит под караулом.

- И слава богу! Ты надоумил меня припрятать эту старую лисицу. Спасибо, брате, мне и в голову не пришло сначала, что это шпиг (лазутчик) от татар, наделали бы кисло во рту, если б оставили его на воле...

- Известно! Вы сами, пане, прежде об этом думали, да не хотели обижать лыцаря; вы сейчас и приказали, что думали...

- Экая голова у тебя, Герцик! - сказал самодовольный полковник. - Мысли мои даже знает...

- Я дрянь против вас, пане мой, а господь умудряет слепцов... И какую историю выдумал этот старик: будто покойница Марина - царство ей небесное - воскресла.

- Чудно и мне показалось это, да долг лыцарский не велел расспрашивать о бабе... А что, если она жива?

- О, боже ж мой! разве, пане, мертвые воскресают? Сам видел, как она взошла на подмостки, сам видел .. да я уже говорил вам.. всилу ушел из Сечи, и меня казнили б, если б нашли, так разлютовались эти неверы!

- Не говори так, Герцик, - грустно сказал полковник, - они христианские лыцари, а хитры бывают и люты, словно волки... Не думал я пережить моей Марины; не сдержал слова покойнице жене..

- Что с воза упало, то пропало, пане мой. Что ж, если б и осталась в живых Марина?

- Видит бог, я бы отдал ее за Алексея. Я и тогда хотел это сделать . да . бог его знает... как... Ну, да что говорить об этом! Выспрашивал ты вчера запорожца о моей дочке?

- Целый вечер . Да врет небылицы, старая лиса! Так, говорит, пришли, да и живут у меня - видимо путается в речах; он, живя на зимовнике, верно, не знал того, что вы знаете из письма кошевого и моих слов.. а выдумал сказку, для большего почету думал, что вы баба - оттого, что они всех нас, гетманцев, считают бабами - и расплачетесь при весточке о дочке и дадите ему волю делать что захочет для крымцев. Верно, получил от хана не один дукат...

- Так, так! Постой, собака! Управлюсь я с татарами, я научу его, как шутить с полковником Иваном. Что же он теперь? Ты его видел сегодня?

- Видел. Сильно загрустил, бьется об решетки, даже плачет...

- Пускай плачет, пускай плачет, от злости плачет! Понюхал пирога, да не удалось попробовать... А не худо бы и нам перекусить, Герцик.

Начало вечереть. Татары небольшими кучками стали разъезжать по полю перед крепостью; одна из них, побольше, подъехала довольно близко и окружила трупы товарищей; некоторые слезли с коней; казалось, хотели поднять и увезти мертвые тела. Гармаш прилег к пушке, приложил фитиль - и с крепостного вала грянул выстрел: ядро попало прямо в кучу; как живое серебро, разбрызнулись татары в стороны, оставя на месте еще нескольких товарищей и две длинные пики, воткнутые в землю, на пиках торчали только что отрубленные казачьи головы; кровь струилась по длинным древкам; вечерний ветерок покачивал их. в стороны и веял черными чубами...

- На коней, хлопцы! - сказал полковник, заскрежетав от злости зубами. Вот я им! А где Гадюка?

- Готовит ужин для пана, - отвечал Герцик, - да позвольте, я поеду за вами. На что вам Гадюка? Ждать долго...

- Пожалуй! Что это у тебя за перышко на шапке?

- Заговор (талисман) от иули и стрелы и всякого оружия, - отвечал Герцик, выезжая рядом с полковником из крепостных ворот.

Быстро понеслись казаки врассыпную на крымцев, и в минуту по всему полю завязалась жаркая схватка. Человек десять татар скакали прямо на полковника. Полковник с Герциком скакал на них. Шагах в двадцати от крымцев полковник выхватил из кобуры пистолет, спустил курок - вспышка; другой пистолет тоже не выстрелил; брося и этот на землю, полковник поднял руку, вооруженную тяжелою кривою саблей, сверкавшею в воздухе, как светлый рог молодого месяца, но в ту минуту две стрелы впились ему в грудь; полковник зашатался на седле, опустил поднятую саблю, а татары, схватя за поводье его лошадь и лошадь Герцика, поскакали в степь. Казаки бросились выручать своего начальника; но их было мало, а крымцы прибавлялись с каждою минутой, били казаков и теснили к крепости. Вдруг страшный вопль огласил поле: из крепости скакал чудный воин, на неоседланной и невзнузданяой дикой лошади; быстро летел он, схватя ее за гриву и поворачивая жилистою рукою во все стороны, словно поводами; голова без шапки, нестриженая, небритая, нечесаная, ноги обнажены до колен, руки до локтей, в правой руке поднят тяжелый топор.

- Где вы дели, собаки, моего пана? - страшно кричал он, ринувшись в толпу татар. - Пане мой, пане мой! Здесь я, здесь Гадюка! - кричал он, быстро опуская направо и налево тяжелый топор, от которого, как снопы от бури, валились татары. Отбив раненого полковника, Гадюка перебросил его поперек коня и помчался в крепость; но вслед за ним поскакали и Герцик и казаки, теснимые со всех сторон множеством крымцев. Уже были они у крепостных ворот, неся на плечах своих неприятеля, как с гиком ударила вбок пирятинская сотня; крымцы испугались засады, сробели свежего войска и, преследуемые в свою очередь казаками, ускакали в степь, присоединяясь к своим обозам. Пирятинцы, распустив сотенные значки, вошли в крепость, приветствуемые народом. Вместо раненого полковника, принял над крепостью начальство пирятинский сотник.

Настала ночь. На далекой степи, словно звездочки, засветились сторожевые огоньки татар; на крепостном валу казаки удвоили стражу.

В своей опочивальне, на широкой кровати, покрытой до полу азиатским ковром, лежал полковник Иван, сильно страдая от ран.

Казак-знахарь (лекарь) осмотрел раны, перевязал их и покачал головою.

- Что? - спросил слабым голосом полковник.

- Ничего, пане полковник! - отвечал знахарь.

- Нет надежды? А?

- Богу все возможно...

- Оставь это... я не баба. А по-твоему как?.. Что?..

- По-моему, плохо.

Полковник покачал головою и тихо спросил:

- А Гадюка где?

- Лежит раненый,- отвечал Герцик,

- Худо! Останься со мною, Герцик;. а вы все... Тут полковник махнул рукою - все вышли. Герцик запер дверь и подошел к полковнику.

- Слушай, Герцик, - говорил полковник, - расспроси этого запорожца о моей Марине... мне.. мне все кажется, что жива она... Казаки не поймут меня, подумают, я без характера... а ты любишь меня, слушай: если это правда... если она... - И полковник начал шепотом говорить Герцику.

Наклонясь над полковником, Герцик долго слушал, вперив свои быстрые очи на умиравшего, и страшно улыбнулся. Когда умолк полковник, он с дикою радостью прошелся по комнате, подошел к кровати, наклонился к лицу полковника, внимательно прислушивался и сказал: "Хорошо, пане, вам неприятен свет, я вас поворочу к стенке". Потом поворотил полковника лицом к стене, покрыл его синим походным плащом и, отойдя на середину комнаты, кашлянул и сказал довольно громко:

- Теперь хорошо, пане? А?

- Хорошо, - ответил полковник слабым шепотом.

- Хорошо, хорошо! - сказал Герцик. - Теперь я пойду исполню вашу волю, пане мой - слышите?

- Слышу.

Герцик вышел.

- А что? А что? - спрашивали Герцика старшины, бывшие в другой комнате.

- Ангельская душа! - отвечал Герцик со слезами на глазах - Он чует свой близкий конец и обо всех помнит.