Можно это, конечно, называть сращиванием, но оно уж очень специфическое. А временный союз… это до поворота. Пока болонки не укажут путь к хозяйским (государственным) закромам. Что и происходит со стремительной скоростью на всех уровнях экономики и политики.
И последний расчет — расчет на интеллектуальное превосходство — тоже, господа хорошие, несостоятелен. Маленькие у болонок головки. И мозги маленькие, жалкие и трусливые. Басни про их могучий интеллект до смешного напоминают домыслы доперестроечной интеллигенции о том, что там (в КГБ) «тоже не дураки сидят». Где результаты их интеллектуальных бдений? Где безопасность? Или она свелась к тому, чтобы поставить охранника у дверей своего особняка? Так на это мощный интеллект не требуется.
Остается образованность. Серьезный вроде бы аргумент. Тут «чистые», конечно, опережают. Но дети–то, спрашивается, на что? Ведь дети мафии тоже обучаются нынче в элитарных заведениях и зубрят английский, может быть, даже более старательно, чем наследники бывшей номенклатуры. По крайней мере, мы уже не раз слышали от педагогов, работающих с «новыми русскими», что ребенок из мафиозной среды (а таких родителей нетрудно опознать по множеству признаков) обычно приходит в школу с меньшим культурным багажом, но зато потом быстро набирает очки и вырывается вперед.
Почему? Во–первых, потому что они генетически более витальны (сочетание амбиций и храбрости явно продуктивнее, чем невротизирующее сочетание амбиций и трусости). Во–вторых, «крутые» и с собственными детьми обращаются круто. За двойки расправа бывает суровой. И в–третьих, как это ни удивительно, но люди, в свое время не осилившие школьную программу, испытывают тайный трепет перед образованностью. Сколько бы они ни хорохорились, изображая презрение к мозглякам–интеллигентам, это не избавляет их от застарелого комплекса второгодников. И потому образованные дети для них — символ реванша.
Вот и получается, что волки по всем статьям превосходят болонок. И результат борьбы предрешен. Но когда питаешь на сей счет иллюзии, создается впечатление, будто все происходящее есть лишь следствие роковой ошибки или чьей–то злой воли. И достаточно эту ошибку исправить (например, втолковать болонкам, что они должны объединиться и отстоять в борьбе с волками государственные интересы), как морок, преследующий нас столько лет, рассеется, и мы наконец выйдем на верную дорогу.
Но не может болонка стать государственником! Даже если очень захочет. «Это же собачка, hund, она не может сорок страниц на машинке», — так отвечал у Ильфа и Петрова директор цирка сценаристу, который требовал, чтобы дрессированная собака выучила наизусть конспект «Капитала» Маркса. А она, хоть и была говорящей, но умела произносить всего три слова: «любовь», «елки–палки» и «фининспектор».
Глава XII
ХРАНИТЕЛИ
Человеческая психика так хитро устроена, что умеет до последнего момента с помощью самых разных уловок отгораживаться от опасности. Конечно, не от всякой — иначе род людской давно бы прекратил свое существование — а от той, которая на глубинном, бессознательном уровне ощущается как непобедимая. Когда же эта опасность подступает так близко, что не заметить ее просто невозможно, психика совершает последний и стремительный трюк. Она вдруг перестает воспринимать опасность как несомненное зло и даже начинает видеть в ней положительные стороны (из серии «Все не так однозначно»). А потом и провозглашает это зло благом. Как из рукава фокусника, появляются веские аргументы, яркие образы, исторические аналогии. Каждое лыко в строку.
Все это мы можем сейчас наблюдать на примере отношения нашего общества к угрозе криминализации. Вот уже 10 лет в массовом сознании живет убаюкивающая иллюзия, что как–нибудь пронесет, зачем драматизировать… Начиналось вообще с того, что никакой мафии у нас нет. (Вспомните реакцию на статью Л.Гурова «Лев готовится к прыжку»). Теперь, правда, и дошкольники не сомневаются в существовании мафии, но все равно нельзя сказать, что общество полностью отдает себе отчет в реальном положении дел.
А положение дел, как нам кажется, таково, что единственная на сегодняшний день устойчивая, разветвленная и, судя по всему, жизнеспособная система в России — это мафия. Причем мафия не в расширительном толковании слова: дескать, все они — правительство и вообще власть — сплошная мафия. А в самом что ни на есть буквальном смысле.
У «структурированных уголовников» имеется все, что необходимо для управления страной. Не только деньги и волчья хватка, способствующие в борьбе за власть. С развитием теневой экономики развивалась и теневая культура. Которая, кстати, вышла на свет первой, пока «базис» еще томился к тени. Вышла — и одержала стремительную победу.
Из чего главным образом соткана сегодняшняя массовая культура? Какие сюжеты, образы, ориентиры в ней преобладают? И что противопоставила этому официальная власть? Мы думаем, что каждый живущий здесь человек ответит без подсказки.
Более того, власть с начала перестройки усиленно поощряла уголовную тематику в искусстве. Расчет понятен: это помогало расшатать старую систему приоритетов. Вообще, когда вспоминаешь недавнее прошлое, возникает впечатление, что лидеры перестройки были хорошо знакомы с психологической технологией NLР (нейролингвистическое программирование). Один из важнейших принципов этого метода заключается в том, что сначала утверждается нечто безусловное и легко проверяемое. А затем, когда пациент расслабляется, проникнувшись доверием к психотерапевту, тот осторожно вкрапливает в эти легко проверяемые утверждения другие. Те, которые проверить нельзя. Постепенно удельный вес вторых становится больше, и пациента вводят (а порой, по выражению авторов метода, даже «вталкивают») в так называемое измененное состояние психики, в котором человеком легко манипулировать.
Если проследить за развитием криминальной темы в перестроечную и постперестроечную эпоху, то мы убедимся, что технология NLP применялась вполне грамотно. Сначала в массовое сознание было вброшено множество правдивых и страшных фактов о лагерях. Мало того, что эту информацию каждый легко мог проверить и, собственно говоря, какими–то ее фрагментами уже владел, ему еще и усиленно помогали ею овладеть. Факты были обильно документированы и проиллюстрированы. Потом пошли «вкрапления». Смысл их сводился к следующему:
Преступностью поражено всё общество.
Она тотальна.
Если кто не ворует, то только потому что ему нечего украсть.
Карьера валютной проститутки самая привлекательная для нынешних школьниц.
Армейская «дедовщина» распространена повсеместно, и т.д. и т.п.
Дальше — больше. От тотального — к тоталитарному: ничего удивительного, что «в этой стране» сплошная преступность. В тоталитарном государстве, где все стрижены под одну гребенку, иначе и быть не может.
Чувствуете, как меняется пропорция проверяемых и непроверяемых утверждений? Но в том–то и дело, что на этом этапе люди уже не нуждаются в такой проверке. Мало того, находясь в состоянии этакого интеллектуального транса, они болезненно реагируют на любую попытку поставить хоть что–то под сомнение.
Постепенно добрались до того, что для множества живущих здесь людей считалось незыблемым, а главное, неприкосновенным: до революции, до большевиков, до Ленина. Нравится это кому–то или не нравится, но именно тут находилась сфера сакрального. Задача была непростая, ибо революционная эпоха была как бы закапсулирована, отделена в массовом сознании от 30–х и последующих годов. Неслучайно до перестройки никому и в голову не приходило называть вождей КПСС большевиками.
И был найден очень изящный ход (в NLP вообще большое внимание уделяется изяществу исполнения). Слово «большевик» стало применяться ко всем партийцам, в том числе и к современным «номенклатурщикам». А поскольку «номенклатурщики» у очень многих людей симпатии не вызвали, то «сталинские соколы» и брежневские «геронтократы», пристегнувшись к образу большевиков, как бы заразили его своими свойствами, вызывавшими всеобщую антипатию. Название взяли — свойства отдали. Капсула была разгерметезирована.
Ну, а затем был применен прием старый, как мир. Еще реформаторы древности, низвергая кумиров, знали, что очень эффективно объявить их не только бессильными шарлатанами, но и махровыми преступниками. В наш просвещенный век эта архаическая техника тоже сработала безотказно. Большевики были объявлены сначала преступниками, нарушавшими моральные нормы, после чего их , уже не церемонясь, приравняли к уголовникам, к уголовной банде.
Параллельно с этим множество людей, числившихся раньше в разряде преступников («теневики», фарцовщики, расхитители государственной собственности, власовцы, советские шпионы, сбежавшие за границу, люди, торговавшие государственными секретами и проч.) были названы кто самым предприимчивым, кто — славным борцом за Белую Идею, кто — смельчаком, который, рискуя жизнью, вырвался из тоталитарного плена, чтобы прокричать на весь мир правду об ужасах советского ада. Причем в этом не было какой–то особой демонической злонамеренности. Простая логика жизни подсказывала подобные выводы. Раз большевики — преступники, то те, кого они карали, конечно же, лучшие люди. Зло, оно ведь борется с Добром!