ли это в конечном счете тем, что объединяло ее с покойной женщиной, чем-то иным, кроме темных волос и глаз: склонностью иногда взмывать очень высоко, будто пытаясь подняться над миром на ложе из облаков.
Имело смысл, что человек, писавший такие холодные, неприветливые пейзажи, иногда хотел избавиться от собственных мыслей. Чем больше Майя думала об этом, тем больше связей с собой находила и тем больше сомневалась в своем собственном опыте. Может быть, вся вина Фрэнка в том, что он выбирал женщин, которые порой пытались сбежать от всего мира. Она прокралась через кухню так же тихо, как и вышла, неся в руках куриные крылышки.
Но мама уже проснулась и, сидя за кухонным столом в пижаме, решала головоломку судоку. Ее телефон лежал на столе. Майин тоже – она оставила его намеренно. Девушка демонстративно приподняла пенопластовую коробку.
– Мне так хотелось крылышек!
– Тебе следовало попросить, чтобы я тебя подвезла.
– Не хотела тебя будить.
– А что, если у тебя случился бы за рулем приступ?
– Все не так серьезно, мам. У меня просто бессонница. – Майя почувствовала, будто соскальзывает назад во времени, ее тон приобретает подростковый драматизм. Это случалось каждый раз, когда она возвращалась домой. Она повесила пальто на крючок у двери, положила ключи от машины на стол.
– Поверь мне, – продолжала мама. – Отказ от транквилизаторов делает людей параноиками. Совершенно сбитыми с толку. В нашем центре многие из тех, кто принимал транквилизаторы, в конечном итоге переходят на нейролептики.
– Ты видишь это, когда печешь хлеб?
Мама нахмурилась.
– Я работаю на кухне. Ты все слышала. Суть в том, что я думаю, тебе не следует садиться за руль.
Майя вздохнула. Ей не хотелось есть, но она осознавала, что должна попытаться. Она потратила на крылышки больше, чем следовало, и оставила Барб щедрые чаевые. Она положила еду на тарелку, затем в микроволновку и стала ждать у стойки, пока она разогреется. Девушка чувствовала, что мама наблюдает за ней, и представила ее, включившей режим скорой помощи, – с прищуренными глазами, мысленно проверяющую симптомы.
Но когда зазвенела микроволновка, Майя обернулась и обнаружила, что мама не сердита и не насторожена. Ей просто нужно, чтобы с ее дочерью все было в порядке. Это все, чего она когда-либо хотела, и именно это сделало годы, прошедшие после смерти Обри, такими трудными для них обеих. Свет над столом высветил все новые морщинки на лице Бренды.
– В чем дело, моя хорошая? – Глаза Майи заблестели. – Это из-за Дэна?
Это было слишком. Комната затуманилась от слез. Бренда полюбила Дэна с того момента, как встретила его, потому что было очевидно: он сделал ее дочь счастливой. Проблема заключалась в том, что Бренда с тех пор его не видела и упоминала об этом и раньше, не скрывая обиды, вызывая чувство вины.
– Я волнуюсь, что действительно все испортила, – проговорила Майя.
Взрослея, она всем делилась со своей мамой, но многое в ее поведении в последние годы – пьянство, наркотики – требовало скрытности. Перемена в их общении происходила так медленно, что девушка и не заметила, но теперь, рассказывая маме о том, как солгала Дэну и что ее вырвало на глазах у его родителей, она почувствовала облегчение, какого не испытывала уже много лет.
Бренда была огорчена, но не винила свою дочь. В конце концов, дочь принимала транквилизатор по рекомендации доктора Барри. Пока они разговаривали, недоеденные крылышки на тарелке снова остыли.
– Что же мне делать? – спросила Майя.
Бренда тщательно взвешивала свои слова. Она потянулась через стол к руке дочери и сжала ее.
– Думаю, тебе нужно сказать ему.
Майя вздохнула, сознавая, что она права.
– Я боюсь, что он никогда больше не будет мне доверять.
– Уверена, что будет, просто для этого ему понадобится некоторое время.
Но мама не знала Дэна так, как Майя.
– Он, пожалуй, самый честный человек, которого я когда-либо встречала, – произнесла она. – Я не знаю, сможет ли он пройти через это.
– Конечно сможет, – твердо сказала мама.
Майя встречалась со многими парнями, но никогда не сходилась достаточно близко, чтобы влюбиться. После Фрэнка она боялась кого-либо подпускать. Ей нужно было быть пьяной, или под кайфом, или и то и другое вместе, чтобы ослабить бдительность, и эти психические состояния были своего рода броней. Но потом она встретила Дэна, такого открытого! Он не таил эмоций и говорил без обиняков, и она полюбила его за это. Ей потребовался год, чтобы осознать, как глубоко ее чувство, и это было похоже не столько на удар молнии, сколько на желание, чтобы он находился рядом, когда она просыпается, каждое утро, вечно, даже если это означало, что он тоже увидит ее, лежащую там и смотрящую на него в ответ. Возможно, Дэн просто был первым человеком, в которого она по-настоящему влюбилась и по отношению к которому была так решительно настроена, что он станет последним.
– Не знаю, – ответила она. – Хотя я действительно на это надеюсь.
* * *
В темноте ее глазам было легче, поэтому она легла в постель, хотя и знала, что не уснет. Она была укрыта несколькими одеялами, так как мама на ночь убавляла отопление. Новый матрас подстраивался под ее тело. Она повернулась на бок, приподнялась на локте и проверила в телефоне, не прислал ли Дэн сообщение.
Сообщений не было.
Она напомнила себе, что он зубрит перед выпускными экзаменами, и отправила ему пожелание: «Удачи тебе завтра!», за которым последовали три сердечка.
Она ждала. В темноте комната снова показалась ей своей. Мебель была новой, но запах дома, в котором она выросла, не изменился. Запах напоминал машину времени. Пахло плесенью, кофе и мылом для мытья посуды, слегка корицей, но было еще несколько ароматов, которые она не могла определить. Ей потребовалось всего мгновение, чтобы понять, что-то не так в этом до боли знакомом воздухе.
Она учуяла огонь.
Домашний, приносящий уют. Сладко потрескивающее дерево. Приятный запах в большинстве случаев, но в доме ее мамы не было камина. Ее глаза резко открылись. Она все еще лежала на боку, отвернувшись лицом к стене примерно в двух футах от нее. Но стена изменилась. Теперь она выглядела так, словно сделана из бревен. Она почти могла разглядеть завитки на дереве в мерцающем свете костра, который чувствовала спиной. Она хотела встать – убежать, – но не могла пошевелиться. Она была парализована. Она ощутила чье-то присутствие в комнате. Она не могла видеть этого человека, но чувствовала тяжесть его взгляда на своей шее, на той ее части, которую