узлы и разные железяки. Справа на полке — Пахом помнил — стояла керосинка. Но она была пуста. Пахом ставил «жигуленка» за гаражом, а в гараж Серега загонял свою «тойоту». Барыня как никак! Еще какая-нибудь птичка нагадит! Фи! А на «жигуленок» можно валить! Зашел в дом, достал из рюкзака куриный окорочек, пирожки, зеленый лук и хлеб. Отрезал несколько ломтей хлеба. Нож был тупой и больше мял, чем резал. Поздний ужин затянулся далеко за полночь. Торопиться ему было некуда, а спать не хотелось. Да и как-то одному в полной темноте со своими мрачными мыслями! Дорогой он прикупил бутылку водки. Много курил. Было какое-то опустошение и безмыслие. Да и не хотелось ни о чем думать, что-то планировать. Осилил полбутылки. Почувствовал, что захмелел и бухнулся на кровать, не раздеваясь, только туфли снял. Прислушивался к тишине. Скреблись мыши. Это была железная панцирная кровать, на подобных десятилетиями спали жители страны Советов, пока им на смену не стали приходить сборные деревянные с фабричными матрасами. Каждый раз, когда Пахом двигался, раздавался сильный скрип. Он вспомнил про парочку, которая снимала дачку, представил их ночные бдения. Потом пришел сон, крепкий и без сновидений, по крайней мере, без обычных кошмарных снов, когда он бродит неизвестно где, теряет свои вещи и никак не может найти их. Лучше не вспоминать!
Проснулся полдесятого. Убрал с глаз долой ополовиненную бутылку. Сжевал пирожок с яйцами и луком. У пирожка был какой-то особый вкус, не такой, как у тех, которые он покупал. Вышел из домика, разделся по пояс и долго мылся из рукомойника, что висел на столбе. Под ним на чурке стоял таз с отбитой в нескольких местах эмалировкой. С остервенением чистил зубы, три раза выдавливал пасту на зубную щетку. Истратил чуть ли не полведра воды, когда полоскал рот. Стало лучше. Тщательно побрился, много вылил на щеки, подбородок и шею туалетной воды «Настоящий полковник». На этикетке был изображен бравый вояка, который считал себя сердцеедом. Теперь полный порядок! Приклеил накладные усы. Посмотрел на себя в зеркало и рассмеялся. Увидел бы его сейчас кто-нибудь из знакомых! Ни за что не узнают!
В солнцезащитных очках он был теперь похож на Джеймса Бонда, только моложе и красивее, подольстил он себе. Да его сейчас мать родная с трудом узнает. Он сам себя не узнает. На шпионов, известно, никто внимания не обращает. А если обращают, так только на плохих шпионов. Его миссия в Чернореченске пока чисто шпионская. Бросят на такого типа быстрый взгляд: «А! шпион!» и тут же забывают об его внешности. Начисто! Спроси их потом:
— А как он выглядел? Внешность какая?
— Ну, как? Большие черные очки, усики, шорты. Ну, там нос, рот, уши, само собой. Как все выглядят. Ничего особого.
— Форму губ, лица, носа, ушей запомнили? Что-то характерное?
— Да что-то не припоминаю. Ну, на шпиона очень похож. По телеку как-то показывали.
И всё! Вот что такое настоящий шпион!
Пошел к школе. Напротив школы через дорогу была автобусная остановка. Такой козырек, закрытый сверху и с боков и со скамейкой в виде буквы П. На столбе расписание движения автобусов. Народ приходил, ждал автобуса, уезжал. Кто тут на тебя обратит внимание? Стоит парнишка, по-обычному укомплектованный, ждет своего рейса. Бросили быстрый взгляд и тут же забыли. Вот если бы клоун какой-нибудь стоял!
Перед парадным входом в школу, над которым большими зелеными буквами написано «Добро пожаловать!», фонтан, бьющий тремя струями, рассыпающимися мелким дождем. По периметру фонтан был огорожен большими светлыми камнями с черными отметинами, как на березе. Если подойти близко, то тебя окропляло мелкой сыростью. С трех сторон стояли деревянные скамейки, а за ними кустарник, который подстригала грузная женщина в синем халате и ядовито желтых резиновых перчатках. У нее было свирепое выражение лица.
Курильщики уходили за кусты, чтобы их не видели. Но там не только курили и матерились вволю. Кто-то приносил пиво, а кто и покрепче. Уединялись влюбленные парочки. Женщина два раза на дню ходила туда с красным пластиковым ведром, совком и метлой, собирала окурки, пустые бутылки, попадались и девчачьи трусики. Может, их впопыхах позабывали надеть? А может быть, считали, что теперь это совершенно лишнее.
Прозвенел звонок. Это уже была третья перемена. Может, Пахом проглядел, а, может, и сегодня их не было в школе, но никто из четверки не показался. Заходить в школу Пахом не рискнул. Он поднялся с автобусной скамейки, снял очки и стал рассматривать выходящих. Первыми, как обычно, шумно вылетали младшеклассники. И вот он увидел его, это был Дрищенко, долговязый, с маленьким ротиком, длинным горбатым носом и длинными тонкими руками, болтавшимися как веревки. На нем была серая рубашки и джемпер с узорами. Дрищенко остановился на крыльце и, сунув руки в карманы, стал оглядывать школьный двор, на котором резвились детишки. А вот и другой вышел. Максимов. Он едва доставал Дрищенко до плеча, был белобрыс. Рот у него постоянно приоткрыт, голова наклонена вперед и втянута в плечи. Появилась Саня. На ней серая рубашка с короткими рукавами, синенькие джинсики. Троица спустилась с крыльца и направилась к выходу. О чем они говорили, Пахом, конечно, слышать не мог. За ними бежал Филиппов, сильно согнув руки в локтях и прижав их к бокам, кулаки быстро двигались вверх-вниз. Рот его был открыт. Он запыхался.
Пахом быстро надел солнцезащитные очки, сел на скамейку и выхватил из кармана мобильник. Сидит фраерок, ждет автобус, слушает музончик, рассматривает фотки. Но не сводил с них взгляда, изучал каждое движение, каждый жест, как естествоиспытатель изучает поведение муравьев, часами не отходя от муравейника и не замечая времени. Они вышли за чугунную ограду, Дрищенко пнул кирпичную кладку, достал сигареты, протянул сигарету Максимову, Стариковой, засунул себе в рот сигарету, потом сломал пачку и бросил на тротуар. Филипп замахал руками и заматерился. Совсем страх потерял!
— Оставлю! — сказал Дрищенко. — Ну, последние если! Не покупал еще!
Филипп выпустил длинный плевок перед ехавшим «жигуленком».
— Оставит он! Мне целую надо! Я бычком не накуриваюсь. Как будто не знаешь!
Они стояли посреди тротуара, не обращая совершенно никакого внимания на проходящих мимо. Филипп огляделся и, увидев Пахома, стал переходить дорогу. Резко затормозила «хонда», водитель стал зло сигналить, Филипп показал ему средний палец. У Пахома учащенно забилось сердце. Он удивился этому. С чего бы это? Вообще-то это плохо. Значит, он не может контролировать себя. А это никуда не годно. Да, стальные канаты вместо нервов заиметь бы не мешало.
Он