Читать интересную книгу Цивилизации Древнего Востока - Сабатино Москати

Один из наиболее проницательных современных египтологов Дж. Уилсон замечательно уловил и просуммировал некоторые аспекты этого общества: «Один из элементов психологии египтян, который хотелось бы подчеркнуть, – это надежность, чувство уверенности и особого подъема, которые способствовали уверенности каждого египтянина в себе, учили наслаждаться жизнью такой, какая она есть, и проявлять терпимость к различным отклонениям от жесткой и негибкой нормы. Египтянин не был интроспективен и никогда не проявлял жесткой требовательности к себе и к другим, потому что был свободен от страха. И при этом он был творцом собственной судьбы, создал гордую, богатую и успешную культуру и сумел пережить период внутренних беспорядков, вернувшись затем к полной, спокойной жизни. Возможно, этим ощущением безопасности и чистой судьбы египтяне обязаны своей географической изоляции; возможно, его корни – в плодородной черной почве; прогрето оно добрым африканским солнцем, а усилено контрастом между жизнью в долине и тяжкой, скудной жизнью окружающих пустынь. Или, возможно, нам уже не понять, откуда на самом деле возникло это чувство. Тем не менее оно несомненно существовало и придавало египетской цивилизации характерную жизнерадостность. Догматически это выражалось в убеждении, что только Египтом правит настоящий бог, что реальный сын солнечного бога будет вечно властвовать в Египте и защищать его. Чего же, в таком случае, было бояться египтянам?»

Какое же отношение к смерти соответствует подобной жизненной концепции? Это очень важный вопрос, и именно здесь наиболее ясно видна разница между египетским образом мыслей и месопотамским; более того, в этом они противоположны. Египетское мышление основано на том, что за могилой знакомое земное существование возобновляется, только в более совершенных формах. Вспомните на мгновение, как представляла своих мертвых Месопотамия: эти несчастные живут в вечном сумраке, вынуждены есть прах и пить грязную воду; эти всеми брошенные неупокоенные духи заняты лишь тем, что тревожат живущих. А теперь представьте соответствующую египетскую картину, оставленную нам художниками на стенах древних гробниц. Мы видим умершего за столом среди близких, в окружении слуг и друзей. Его туалетом занимаются умелые слуги. Он с женой играет во что-то, напоминающее наши шашки. Его развлекают прекрасные музыканты и танцовщицы. В других сценах он ловит рыбу с челна или охотится на антилоп с луком и стрелами. Круг повседневной жизни продолжается: крестьяне пашут и собирают урожай, ремесленники занимаются своим делом, художники высекают статуи или режут драгоценные украшения. В сценах на стенах гробниц присутствует даже доля юмора: вот пастух отвлекся, и вор потихоньку уводит одну из коров; обезьянка хватает за руку слугу, потянувшегося к корзине с фигами; а вот крокодил терпеливо ждет рождения малыша гиппопотама, чтобы им полакомиться. Сцена за сценой наглядно демонстрируют нам, что египтянин проецировал на загробный мир радостную и благополучную жизнь собственного мира.

Исторический очерк

На протяжении всего своего длинного пути египетская история демонстрирует одновременное существование двух противоположных тенденций: центробежной (она легко объясняется чрезвычайной длиной территории страны) и центростремительной (вся она располагается вдоль одной реки, в одинаковых условиях природы и хозяйствования).

Насколько мы можем установить, самая древняя фаза египетской истории отмечена движением от разнообразия к единству. Еще до появления письменных документов весь этот регион был разделен на сельскохозяйственные районы. В дальнейшем эти районы играют значительную роль во всех событиях: с одной стороны, они активно стремятся к автономии, но одновременно проявляют тенденцию к объединению в группы-конфедерации. Так, около 3000 г. до н. э., на пороге письменной истории, мы видим две такие конфедерации, два соперничающих царства: одно на севере, в громадной Дельте, разделяющей нильские воды на рукава перед впадением в море; второе на юге, на узкой полоске земли вдоль реки до первого порога. Это разделение также очень важно для египетской истории и всегда будет оставаться одним из решающих факторов. Дело в том, что эти два региона различаются по географическим и историческим условиям: север, обращенный к Средиземному морю, открыт для общения и обмена с другими великими культурами, располагавшимися вдоль моря; юг, обращенный к Африканскому континенту, больше замкнут в нем и больше вовлечен в его цивилизацию.

Более того, когда царства объединяются, разница между двумя частями не просто превращается в историческую особенность; она сохраняется и в сознании людей, и во внешних проявлениях власти. Двойная царская корона представляет собой сочетание красной короны северного царства и белой – южного; а официальный титул фараона звучит как «властелин Верхнего и Нижнего Египта».

Это титулование заслуживает нашего внимания еще и по другой причине. Оно сохраняется на протяжении всей истории Египта, даже во времена его максимальной экспансии, и представляет принципиальный контраст по отношению к месопотамскому титулу «властелин четырех концов земли»; это разница между решительным утверждением всеобщей монархии и власти, нацеленной в первую очередь на усиление и безопасность границ. Конечно, при этом тоже подразумевалось верховенство над соседними странами, но скорее в смысле верховного господства, нежели владычества и присоединения. В этой разнице взглядов – ключ к пониманию политики, которую Египет проводил на протяжении всей своей долгой истории.

Принято различать в египетской истории три крупных периода: Древнее, Среднее и Новое царства. Такую периодизацию нельзя назвать чисто формальной, поскольку каждое из трех царств соответствует определенному периоду процветания; эти периоды перемежаются более или менее короткими периодами кризиса и в конце концов сменяются жестоким упадком. Можно сохранить и хронологическое разделение на династии, введенное древним историком Мането: несмотря на неточность и несовершенство, это деление указывает на некую смену фаз, которую, безусловно, принимали современники.

На заре истории два египетских царства объединяются под властью великого монарха, которого Мането называет Менесом. Личность этого человека до сих пор вызывает определенные сомнения. Единственный бесспорный факт – это достигнутое им единство, положившее начало Древнему царству (ок. 2850–2320 до н. э.). Начиная с этого момента в Египте существует только одна столица: это Мемфис, в северной части страны.

В этот период обретает форму концепция монархии; рассмотрим же ее характерные черты и сравним их с тем, что считалось верным в Месопотамии. В Месопотамии суверен считался представителем бога на земле и лишь в исключительных случаях получал божественные атрибуты; в Египте фараон сам был богом, воплотившимся, чтобы править миром. Вследствие этого диалог между богом и царем, такой оживленный и порой мучительный в Древней Месопотамии, смолкает и заменяется единением более высокого уровня. Теперь, чтобы узнать волю небес, уже не нужно спрашивать; эту волю естественным образом изрекают уста фараона, всем прочим остается лишь повиноваться ей.

Правление, основанное на подобных принципах, не может не быть абсолютным и централизованным. Фараон располагается на верхушке бюрократической пирамиды, а самый высокопоставленный член бюрократического аппарата – визирь, фигура активная и весьма внушительная, исполнитель воли воплощенного бога. От фараона, кроме всего прочего, берет начало и значение жизнь всего общества. Типичная для Месопотамии картина – строители каналов и храмов, возглавляемые самим царем. В Египте картина одновременно похожая и иная: похожая в том, что рытье каналов также имеет принципиальное значение для сельскохозяйственной жизни; а вот храму здесь нашелся соперник – другое сооружение, тоже религиозного характера, но с совершенно иной функцией, а именно пирамида.

Это усыпальница бога-царя, в которой он будет продолжать свою вечную жизнь; таким образом, царь – не только строитель, но и объект строительной деятельности. Наиболее знаменита своими пирамидами 4-я династия; в этот период они становятся настолько величественными и грандиозными, что совершенно буквально представляют собой результат труда целых поколений. Для греков вид этих громадных масс ассоциировался с тяжким принудительным трудом под властью ненавистного тирана. Но считать так – значит неверно понимать менталитет того времени. Гробница была неотделима от культа фараона, вернувшегося в круг богов, и ее величие должно было соответствовать его божественному достоинству. Какой благочестивый египтянин захотел бы уклониться от участия в таком деле?

Богатство письменных источников, оставленных ранними династиями, не соответствует богатству их же материальных памятников. Дошедшие до нас фрагменты анналов доказывают, что такой жанр существовал, но почти ничего не рассказывают о тогдашних событиях. Мы можем, правда, определить три основных направления военной активности: на юг в Нубию, на запад в Ливию и на восток в Палестину. В последнем направлении египтяне оставили после себя многочисленные археологические следы; уже во времена 2-й династии в одной из надписей упоминается фараон Перибсен, который «разорил Азию». Однако самую подробную информацию мы получили не из царских надписей, а из длинной надписи на стенах гробницы одного из военачальников фараона Пепи I из 6-й династии, в которой этот офицер описывает свои деяния. Этот документ интересен не только своей замечательной информативностью, но и тем, что это документ нового типа. Здесь не царь пишет о своих свершениях, стремясь донести свою славу до потомков, а один из его подданных подробно описывает свою жизнь и дела – событие неслыханное в Месопотамии. Делает он это с двоякой целью: он хочет обеспечить себе достойное место не только в памяти потомков, но и, самое главное, в жизни грядущей. Наш военачальник пишет: