Читать интересную книгу Внутренняя линия - Владимир Свержин

— Да, это я.

— Я начал готовить вам лекарство, но вспомнил. — Аптекарь замялся. — Не знаю даже, как сказать…

— Говорите как-нибудь! Я понимаю немецкий.

— Дело в том, что несколько дней назад сюда приходил пожилой господин восточной наружности. Он оставил здесь микстуру из наростов корня, — фармацевт посмотрел на бумажечку с записью, — тань-гуань. Он утверждал, что корню много более ста лет. Честно говоря, я не знаю, что бы это значило. Но господин был очень убедителен и сказал, что именно сегодня утром около моей аптеки упадет в обморок некий русский по фамилии Згурский. — Аптекарь окончательно сконфузился. — Он просил передать это вам.

— Тань-гуань, — тихо проговорил генерал. — Корень дерева бо-му. Глазам своим не верю! Когда приходил этот восточный господин?

— Примерно дней этак десять назад.

— В это время я еще и не предполагал ехать в Прагу.

Он замолчал, словно погруженный внутрь себя, потом медленно произнес:

— Времени нет…

— Владимир Игнатьевич, не беспокойтесь, берегите себя! Мы успеем, еще раннее утро.

— Нет-нет, я не о том. Это Лун Ван сказал двадцать лет назад. Он утверждал, что времени не существует, и все происходит, как бы так выразиться, везде и всегда.

— Не понимаю.

— Признаться, я тоже. Однажды перед самой отправкой в Порт-Артур я зашел к Лун Вану — он как раз готовил снадобье из этого корня… Средство очень сильное. Китайцы верят, что, если его принимать регулярно, оно сделает человека бессмертным. Как раз тогда мы поспорили с Лун Ваном. Я говорил, что вечная жизнь невозможна, со временем организм изнашивается. А он сказал, что времени — нет… Откройте, пожалуйста, сосуд!

— Он замотан. Печать… — начал Комаровский.

— Я вижу. Сломайте печать и посмотрите — там, внутри пергамента, в который обернут пузырек, должна быть подпись.

— Да! — разворачивая кусок чисто выскобленной кожи, кивнул штаб-ротмистр. — Так и есть. «6 января 1904 года. Капитан Згурский». Владимир Игнатьевич, вы хотите сказать, что подписали этот пергамент двадцать лет назад?

— Именно так.

— А кажется, что и чернила-то едва просохли!

— В разгар нашего спора Лун Ван вдруг поднялся и вышел. Как мне представилось — в соседнюю комнату. Отсутствовал чуть больше пяти минут. А когда вернулся, сказал, что отправил лекарство мне. Я спросил — зачем? Лун Ван ответил, что в нужный час оно укрепит мои силы. Но когда я возвратился в посольство, денщик божился, что лекарства мне не доставляли. И я тогда списал это на нерасторопность слуг великого лекаря. Потом отъезд, война…

Згурский поглядел на глиняную бутылочку, украшенную иероглифами:

— Да, тот самый… Невероятно! Но оставим это. — Он откупорил лекарство. — Принесите мне воды. У нас слишком много дел, чтобы распутывать китайские головоломки.

Май 1924

Дзержинский прикрыл уставшие глаза. День выдался скверным. Партийная дискуссия, навязанная Львом Троцким, его настоятельное требование превратить три четверти работоспособного населения страны в бойцов и командиров трудовых армий требовали осторожности и умения маневрировать, не противореча никому и поддерживая тех, кто нужен. Резкому и жесткому председателю ОГПУ такое искусство было чуждо, и необходимость учиться ему вызывала раздражение, граничащее с яростью.

Резоны, которыми оперировал Троцкий, были понятны всякому истинному революционеру. Для мировой революции необходимо максимальное напряжение сил. Для максимального напряжения сил нужна железная дисциплина, а самая лучшая, самая крепкая дисциплина — в армии. Опыт подобных формирований у Троцкого уже имелся: еще в гражданскую войну сведенные в монолитный войсковой организм десятки тысяч бойцов трудового фронта вынуждены были под угрозой трибунала совершать настоящие чудеса там, где наемные рабочие без лишних слов разбежались бы, капитулировали перед врагом и суровой природой.

Однако нутром Дзержинский чувствовал, что такие экстренные меры в мирное время будут опасны для государства и революции.

Ему, как никому другому, приходилось работать с поступавшей с мест информацией о крамольных разговорах среди пролетариата, недовольстве крестьян, надвигающемся голоде… Папки с донесениями громоздились у него на столе, подобно баррикадам на Красной Пресне. Теперь по его баррикадам вела огонь не кучка царских сатрапов, а вся мировая буржуазия, полная ненависти к стране Советов.

Дзержинский придвинул к себе очередную папку. Донесения агентуры Коминтерна: «По запросу касательно операции «Картель». Неизвестный, скрывшийся под безликим псевдонимом SR-77, докладывал из Праги: «Наблюдение, установленное за объектом, показало, что подполковник Шведов был встречен на пражском вокзале бывшим штаб-ротмистром, Евгением Александровичем Комаровским. Этот офицер известен своей антисоветской направленностью и активной работой в эмигрантской среде. Обладает значительными финансовыми средствами, благодаря наследству. Разработка представляется бесперспективной.

Через два дня из Парижа к Е.А. Комаровскому прибыл неизвестный, судя по выправке, старший офицер или генерал. На лацкане костюма носит фрачный значок в виде коронованной буквы «Д», зовут Владимир Игнатьевич. Утром следующего дня приезжему стало дурно. Ему была оказана помощь в ближайшей аптеке, после чего он и штаб-ротмистр направились в антикварную лавку на Златой улице, где работает бывший генерал-майор Спешнев — председатель Братства участников Луцкого прорыва, в прошлом — офицер штаба 8–й армии».

«Похоже, рыбка клюнула, — улыбнулся Дзержинский, переворачивая лист. — Хорошо бы теперь узнать, кто такой этот таинственный Владимир Игнатьевич… Так, что это? Ориентировка на Комаровского. Воронежский кадетский корпус, Александрийский гусар… О-о, участник Ледяного похода, адъютант Корнилова. Немало, немало. Что тут еще? Ага, забавная история. «Во время революции 1905 года на улице вступился за молодую девушку, фрейлину вдовствующей императрицы Александры Федоровны. Схватился один против пятерых, был ранен ножом в лицо. Чтобы скрыть уродливый шрам, императрица именным указом разрешила Комаровскому ношение бороды». Что ж, интересный субъект».

Дзержинский отодвинул папку, вновь устало прищурил глаза и нажал кнопку электрического звонка, вмонтированного в столешницу. Секретарь отворил дверь и застыл на пороге, ожидая распоряжений.

— Гражданину Джунковскому звонили?

— Так точно, Феликс Эдмундович! Он уже выехал, скоро должен быть.

— Хорошо.

Секретарь не уходил.

— Что-то еще? — поглядел на него председатель ОГПУ.

— Вечерней почтой доставили из Ленинграда донесение по товарищу Орлинскому. И еще — срочный звонок по поводу Згурской…

— Да-да, я помню. Это по делу профессора Дехтерева. Так что с ней — нашли?

— Да. — Секретарь замялся. — Она проживала в Елчанинове под чужой фамилией. Ее опознал особоуполномоченный ГПУ, Василий Гуц.

— Гуц… Гуц. Я что-то помню. Это из старой гвардии?

— Да, — подтвердил секретарь. — Но он убит.

— Згурской?

— Вряд ли. Он и еще один сотрудник ГПУ убиты из наградного револьвера начальника Елчаниновской милиции Судакова.

— Кто таков?

— Судаков Петр Федорович. В прошлом — красный командир. За удаль, проявленную в боях с белыми, приказом наркомвоенмора награжден именным оружием. Трижды ранен. С середины девятнадцатого года — начальник Елчаниновской милиции. Нареканий и взысканий по службе не имел. Кандидат в члены партии. За искоренение бандитизма в губернии был представлен к ордену Красного Знамени, однако награждение еще не производилось.

— Вы уверены, что именно он стрелял в наших сотрудников? — На скулах Дзержинского заиграли желваки.

— Наверняка сказать нельзя, но стреляли из его нагана. К тому же и он, и Згурская с дочерью исчезли в неизвестном направлении.

— Так. — Председатель ОГПУ сжал губы и начал стучать костяшками пальцев по столу. — Так, — с нажимом повторил он после недолгой паузы. — Вероятно, сами того не желая, мы нащупали хвост очередной белогвардейской гадюки… Подтверждается ли, что это тот самый краском Судаков, а не самозванец?

— Да, он уроженец Елчаниново. Его в тех местах знают с детства.

— И ты говоришь, он был награжден лично Троцким?

— Так написано.

— Интересная ситуация получается. — Дзержинский еще хотел что-то сказать, но не успел — в приемной раздались по-армейски четкие шаги.

— Феликс Эдмундович, к вам господин… гражданин… товарищ Джунковский.

— Просите, пусть войдет.

Бывший шеф корпуса жандармов, бывший губернатор Москвы вошел быстро, отодвинув, будто едва заметив, секретаря.

— Добрый вечер, Владимир Федорович!

— Добрый вечер, Феликс Эдмундович. — Руки бывшего товарища министра внутренних дел и председателя ОГПУ сомкнулись в рукопожатии. — Вижу, не забываете старика.