Читать интересную книгу Ночная певица - Наталия Медведева

Садомизация мальчика являла собой часть натурального процесса взросления, превращения в мужчину. Взрослый мужчина всегда любовник, а мальчик возлюбленный. Это просто настоящий ритуал инициации. Отношения эти узаконены как юридически, так и социально, если остаются в установленных рамках. То есть с 18 лет юноша должен отвечать стандартам мужчины, исполняя активную сексуальную роль. Либо с женщинами, либо с мальчиками. Поэтому неправильно заключение Мишеля Фуко (скончался от СПИДа в 1984 году), что греческая сексуальная этика есть выражение индивидуального морального кодекса, "правило меры, контроля себя, которое каждый устанавливает свободно и автономно". (Сам Фуко тоже, естественно, был…) Ничего подобного! Пассивность после 18 лет у греков осуждается. Невозможно себе представить, как отношения мужчины-женщины могли не быть затронуты этим менталитетом, где добродетель, то есть благо, измеряется только мужественностью! Потому что гетеросексуальные отношения являлись лишь инструментом для репродукции. Греки запирают своих женщин по домам! И лишают их цивильной жизни, в то время как римляне оставляют женщине важную роль в формации будущих граждан. Еще более требовательный, чем Греция, презирающий "мягкотелость", то есть проявление слабости, Рим республиканский возводит сексуальность в государственного значения дело. (И даже до прихода христианской морали можно сказать, что языческая этика уже уступает место браку и репродукции.) Римлянин воспитывался для семьи и государства. Сексуальная этика римлян куда менее усложнена и рафинирована — римский самец обладает менталитетом насильника. Никакой образовательной роли в педерастии не признается, потому как подросток обязательно должен был бы исполнять пассивную роль, а этого римляне и представить себе не могли. "Мальчик — это мужчина, набирающий силу, и как таковой никогда не должен преклоняться". Тем более подростковость длится всего до четырнадцати лет, и с этого момента мальчики считаются мужчинами и гомосексуальные отношения позволительны только с рабами или проститутками. А любить раба было бы абсолютным нонсенсом.

Но поэтому знатоки греческой культуры и считали всегда, что "прикосновение Рима" было губительным для Греции и Египта, Сирии и Малой Азии. Первый римский энциклопедист, основатель публичных библиотек, Варрон, "источник неиссякаемого света" для самого Виргилия, недаром замечает, что в течение 170 лет у Рима не было даже статуй! С другой стороны, отношение греков к этим самым статуям очень странно: да, они могли "бросить" нечто, вроде "Кто не видел Зевса Фидия на Олимпе, зря жил!" — но и добавить, что "такие, как Фидий (то есть скульпторы), не достойны быть гражданами!" (Ханна Аренд в "Кризисе культуры"). Собственно, это и понятно — величие отдается не исполнителю, а персонажу, за его собственное величие. Потому что самая большая угроза существованию завершенных произведений искусства рождается из менталитета тех, кто их создает. А произведения искусства должны существовать всегда, быть бессмертными! В этом и заключается какое-то бесстрастное и имперсональное отношение к искусству.

Оскар Уайльд, сам, разумеется, обожавший греков, объясняя завуалированную любовь Шекспира к мальчику-актеру в его сонетах, говорит: "Ренессанс принес в себе соперника платонизму. Платон, как и все греки, признавал две любви: сенсуальную, "играющую" в женщине; такая любовь интеллектуально стерильна, потому что женщина, обладая качествами воспринимающими, как получатель, все берет и ничего не дает, за исключением природных возможностей (биологиче-ских). Интеллектуальная же любовь или романтическая дружба эллинов, которая удивляет нас сегодня, рассматривалась как спиритически плодотворная, стимулирующая мысль и благо, виртуозность, в понимании древних, разумеется…" И поэтому "рафинированность греческой культуры приходит к нам именно через этот романтический (идеальный) медиум бесстрастной дружбы", выражающейся в привязанности между мужчиной и юношей. То есть сам великий Платон любил юношей, а до взросления, по всей вероятности, был любим мужчиной… Сократом? Недаром его и обвинили в коррупции молодежи! Шуточки, конечно. В коррупции не в сексуальном смысле, разумеется, раз все они любили юношей… Правда, в XIX веке ценители античной Греции "прощали" Платону любовь к юношам на основании того, что современный читатель якобы легко перенесет сегодня ту любовь в любовь к женщине, да и сам Платон, уверяли они, живи он в современном мире, совершил бы эту транспозицию. Но этого не скажешь об Оскаре Уайльде. Он даже в лицемерной Англии XIX столетия осознал, что именно "согласие с самим собой" (принцип Сократа, сформулированный Платоном), а для Уайльда признание своих сексуальных предпочтений), и освободило его искусство, и дало возможность расцвету в нем критических способностей. Человек "может совершить грех против общества и тем не менее именно через этот грех осознать свое собственное отличие" (в качественном смысле).

Но вернемся из этих времен античной Греции, когда все творилось во имя иммортелизации мира как космоса и его величия, к нашей женщине в кафе-аквариуме. Во времена, когда все делается во имя жизни индивидуума! Но поэтому она с позиции этого самого индивидуума, который ненасытен и которому все мало и хочется еще и еще, сокрушалась: "Как же так, ведь кого бы я ни назвала в искусстве нравящегося мне, все они оказываются… педерастами! И даже отечественное искусство, покрытое такой паутиной неясности, насчитывает немало таких вот персонажей… Чайковский вот, знакомый с детства, даже Есенин был бисексуален, а Кузмин уж и вообще ходил с накрашенными глазами…

Обществу масс, в котором массы населения и есть общество, предшествовали просто общества и общества высшие. Берущие свои основы при дворах эпох абсолютизма. В любом из них — будь то Версаль Людовика XIV, превращенный в логово куртизанок и интриганов, или салонно-лицемерное общество XVIII века дореволюционной Франции маркиза де Сада — конфликт выражался всегда между обществом как таковым и индивидуумом. А любое движение современного искусства всегда начиналось с восстания художника (самое яркое проявление индивидуализма) против общества. В отличие от революционеров, художник в первую очередь обвинял общество в филистерстве. То есть в состоянии духа, при котором судят в терминах сиюминутной утилитарности и материальной ценности (в назывании цены!). То есть в отсутствии духовности, человечности! И всегда получалось, что именно отверженные либо отвернувшиеся сами, то есть группы, полностью не принятые, именно эти качества в себе и сохраняли. И поэтому среди этих групп можно назвать как художников, так и гомосексуалистов.

Легко поэтому представить и понять силу Пазолини, несущего на себе двойное бремя отверженности — и как поэт и как гомосексуалист! — желающего "сплести гимн грязи и нищенству" против вульгарности буржуазии и "громко вслух высказать свое презрение ее полиции, судам, телевидению, журналам…". И поплатиться за это жизнью! В то же время у Пазолини нет ни одного произведения, посвященного исключительно гомосексуальной теме! У Шекспира только в сонетах есть намек на эту "запретную", в эпоху Ренессанса, любовь, в первую очередь мы его знаем как автора "Быть или не быть!" У Оскара Уайльда "Портрет Дориана Грея" — извечная тема художника: искусство версус жизнь. И даже в его "Де Профундис" — собственно, письме к возлюбленному юноше, то есть "документе" сексуальной принадлежности Уайльда, — вовсе не гомосексуализм центральная идея эссе, а общечеловеческая: боль от предательства! Элегия утраченному величию, столкновение с унижением… Как бы ни взглянули мы на творчество художников-гомосексуалистов в списке нашей женщины, окажется, что не своим сексуальным выбором они велики, а именно человечностью, подогретой двойным расхождением с обществом и принятыми "вкусами". Отверженностью! В которой больше этой человечности, чем в тех, кто полностью принадлежал и составлял эти общества — будь то королевский двор, республика или демократия!

Но общество масс, как и его культура, все прибирает к рукам! И вот уже волна моды на СПИДовые романы прокатилась по всему миру. За исключением книги француза Сериля Кораля, по которой он сам снял фильм и в котором же играл главную роль (навряд ли шел в России, "Ночи диких"), другие произведения на эту тему, включая и знаменитого Эрве Гибера, останутся все-таки в "гетто" сексуальных меньшинств. Ни один художник, будь он хоть гермафродит (!), не согласится на роль гермафродита-писателя! Писатель-сельскохозяйственник, писатель-аквалангист, писатель-онанист… Это смерть для искусства — быть загнанным в загончик, в участок, отгороженный от общечеловеческого, от искусства вообще. Так же как и определение "элитарного" искусства, которое дают поэзии ее знатоки и исследователи, для самих поэтов никогда не может являться позитивным признаком. Поэт пишет не для исследователей, а для человечества! (Если он вообще для кого-то пишет…)