Иван Москвичев, возмечтавший сделать из Венеры Землю. Он «…олицетворял собою нынешнее население Венеры, угнетенное тяжкими природными условиями… Он давал Земле семнадцать процентов энергии, восемьдесят пять процентов редких металлов и жил как собака, то есть месяцами не видел голубого неба и неделями дожидался очереди полежать в оранжерее на травке».
Елена Завадская, член Мирового Совета, «…была категорическим противником тех условий, в которых работал Москвичев и двадцать тысяч его товарищей. Она была также категорическим противником городов на болотах, подземных взрывов и новых могил, над которыми черные ветры будут петь легенды о героях. Короче говоря, она летела на Венеру, чтобы внимательно изучить местные условия и принять необходимые меры к деколонизации Венеры. Миссию же землянина она понимала так, что на чужих планетах нужно ставить автоматические заводы. Москвичев все это знал. Завадская висела над ним, как ножницы парки, угрожая всем его перспективам. Но, кроме того, Завадская была хирургом-эмбриомехаником; она могла работать без кабинета, в любых условиях, по пояс в болоте, а таких хирургов на Земле было еще очень мало. На Венере же они были незаменимы. И Москвичев помалкивал, явно надеясь, что впоследствии все как-нибудь обойдется».
И многие, многие другие — родом из будущего.
«Они обрисованы вполне реалистично, без всякой внешней приподнятости, торжественности, — отозвалась о героях „Возвращения“ Ариадна Громова, писатель-фантаст, в те годы известный. — Говорят герои Стругацких тоже простым, ничуть не возвышенным языком, частенько чертыхаются, еще чаще смеются и острят — у них прекрасно развито чувство юмора».
«Возвращение» не только населило будущее людьми настоящего (в отличие от футуристических гуманоидов Ефремова), оно дало советской интеллигенции мир, в котором хотелось бы жить и работать. Стругацкие очень мало пишут о политическом устройстве, экономике и, разумеется, совсем ничего не пишут о войнах. Мир — един, воевать некому и не с кем, нищета и подавляющее большинство болезней исчезли под натиском научно-технических достижений. Никто не задумывается всерьез о материальном достатке, поскольку все необходимое обитатель Полдня может получить без проблем. Излишества же в этом мире давно вышли из моды.
А вот о чем авторы говорят много и со вкусом, так это высшая ценность новой цивилизации — творческий труд. Люди влюбляются и строят отношения, как было сто, пятьсот, три тысячи лет назад. Но даже любовь в этом мире уступает пальму первенства творчеству. Оно — альфа и омега Полдня. На нем всё сходится и под него всё подстраивается. Весь мир — колоссальный отлаженный механизм, благоустроенная общественная машина — каждым поворотом любой шестеренки, каждым движением маховика, каждым включением тока, бегущего по проводам, обслуживает творческий процесс. И он идет в невероятном темпе, вызывая даже разговоры о «вертикальном прогрессе». Ученые ставят блистательные эксперименты, пытаются победить смерть, инженеры совершенствуют технику, врачи излечивают больных с четырьмя переломами позвоночника, десантники «берут» планету за планетой.
Дети, по большей части, отделены от родителей и отданы на воспитание искусным педагогам в интернаты. В этом Стругацкие, пожалуй, шли за Ефремовым. Родители могут спокойно работать — их отпрысков научат находить смысл жизни в творчестве. Правда, впоследствии писатель «четвертой волны» Эдуард Геворкян, испытавший влияние Аркадия Натановича, возразил Стругацким в рассказе «Прощай, сентябрь!». Отделение от родителей, посчитал он, отсутствие родительской любви помешает детям вырасти полноценными личностями, способными на создание полноценной семьи. Возражение, несомненно, серьезное. Но в годы, когда «Возвращение» только-только появилось на свет, многие советские интеллигенты, утомленные беспросветными тяготами быта, возней с подгузниками и пеленками, искренне восхищались такой вот всеобщей интернатской системой.
14
Чем же «Возвращение» вызвало такие восторги?
Конечно, не только обаятельными героями и духом будущего.
Серьезную роль тут сыграл и новый стиль письма звездного дуэта.
В «Возвращении» Стругацкие очень внимательны не только к людям, но и к предметам. Они собирают общую картину из тысячи мелочей, выписанных чрезвычайно тщательно. Они подают вещи с графической четкостью, не жалея деталей. Техника (вплоть до бытовой), транспорт, космические полеты. Полемизируя с Ефремовым, Стругацкие в чем-то оказываются близки к той схеме, которую выработал как раз Иван Антонович: всякой сфере «общественной активности» они посвящают особый фрагмент, с той разницей, что фрагменты эти являются полноценными самостоятельными рассказами. Не напрасно Ариадна Громова писала: «Мир Стругацких вообще отличается пластичностью, предметностью, он гораздо более ощутим, реален, обжит, чем величественная панорама „Туманности Андромеды“…» Такая подробная проработка деталей полностью себя оправдала: на протяжении нескольких десятилетий советские интеллектуалы мыслили будущее примерно в картинках «Полдня», то есть братья Стругацкие создали полотно, в котором надолго увязло массовое сознание образованного класса.
Но за феерический успех «Мира Полдня» Стругацким пришлось заплатить немалую цену: в художественном смысле «Возвращение» уступает «Пути на Амальтею». Не только из-за отсутствия сюжетной целостности: пространство «Полдня» давало вещи целостность иного рода — полнокровную мощь правдоподобной утопии. Просто авторам приходится слишком многое рассказывать и объяснять в ущерб развитию действия, в ущерб рельефности характеров. Рядом с драйвовыми, законченными в сюжетном смысле текстами попадаются фрагменты, выполненные в замедленном темпе, представляющие собой всего лишь отдельную зарисовку. Конечно, в едином ансамбле все они работают, но изъятые из этого единства, немедленно теряют блеск и превращаются в тусклый ком связующего раствора. Поскольку они соседствуют с рассказами, «работающими» самостоятельно, имеющими художественную Ценность и социальный смысл вне «ансамбля», коллекция в сборке вызывает неровное ощущение. Сбивающийся ритм — то медленнее, то быстрее — приключенческие эпизоды и объемные научные пояснения, любовная история и картинки сельскохозяйственного производства… Конструкция составлена из слишком разнородных элементов. В этом смысле «Возвращение»-1960 эстетически намного ровнее и гармоничнее, нежели «Возвращение»-1967.
16 июля 1960 года Аркадий Натанович предлагает ввести в «Возвращение» «маленькие рассказики из нынешней жизни — для контраста и настроения — a la Хемингуэй или Дос-Пассос». Предложение было Стругацким-младшим принято, однако результаты этого труда в дело не пошли. Борис Натанович с грустью сообщает: «Особенно жалко мне сейчас тех самых „маленьких рассказиков из нынешней жизни a la Хемингуэй или Дос-Пассос“. Мы называли их — „реминисценции“. Все реминисценции эти были во благовременье написаны — каждая часть повести открывалась своей реминисценцией. Однако в „Детгизе“ их отвергли самым решительным образом, что, впрочем, понятно — они были, пожалуй, слишком уж жестки и натуралистичны. К сожалению, потом они все куда-то пропали, только АН использовал кое-какие из них для „Дьявола среди людей“. На самом деле в „Возвращении“ они были бы на месте: они давали ощущение почти болезненного контраста — словно нарочитые черно-белые кадры в пышноцветном роскошном кинофильме».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});