Кара-Нингиль и Ак-Бибэ. Так они мчались два дня и две ночи, пока не достигли Чолпан-Тау.
― Теперь мы дома, ― говорил радостно Джучи-Катэм. ― Аланча-хану нужно ещё идти неделю, прежде чем он нас догонит. Отдохнём у Байгыр-хана и опять в путь, через Голодную Степь.
Кара-Нингиль молчала. Её занимало больше всего то, что где они не проезжали, все цветы умирали сейчас же, точно за ними по пятам летела сама смерть. Это было страшное проклятие, которое она уносила с собой из Зелёного Города.
― Что ты молчишь, царица? ― спрашивала ласково Джучи-Катэм.
― Я не царица, а Кара-Нингиль... Царица умерла... там, в Зелёном Городе умерла.
X
Байгыр-хан сначала не узнал беглецов, а потом обрадовался. Раньше борода у него была белая, потом пожелтела, а сейчас была зелёная, как мох, которым обрастали деревья на Чолпан-Тау.
― Мы в гости приехали, ― сказал Джучи-Катэм. ― Кара-Нингиль соскучилась по тебе.
Старик посмотрел столетними глазами на Джучи-Катэм и только покачал головой: царицы о дву-конь не ездят. Потом Джучи-Катэм рассказал всё Байгыр-хану и ничего не скрыл.
― Наши несчастья только велики для нас самих, а если смотреть на них издали, то делаются всё меньше и меньше, ― ответил старик. ― Был Узун-хан, была Кара-Нингиль, теперь Аланча-хан, а после него кто-нибудь другой... Весной одна трава, осенью другая, а на будущее лето третья. Труднее всего быть царём для самого себя... и бояться нужно тоже одного себя.
Сначала Кара-Нингиль обрадовалась, когда увидела Байгыр-хана, пещеру, в которой жила с ним маленькою девочкой, Кузь-Тау с её развалиной на самой вершине и все те места, где бегала беззаботным ребёнком. На горах цветов не было, и это её радовало: нечему умирать при её появлении. Кузь-Тау стояла голою каменистою шапкой, и по ней едва лепились только чахлые кустики. Но потом в Кара-Нингиль сделалась опять такою задумчивой и совсем равнодушной. Она любила сидеть у огня и смотреть туда, далеко вниз, где разлеглась жёлтым ковром Голодная Степь, а потом припоминала те песни, которые когда-то пел ей Байгыр-хан.
Через два дня, когда лошади отдохнули, Джучи-Катэм сказал:
― Кара-Нингиль, пора ехать.
― Куда? ― удивилась Кара-Нингиль. ― Я останусь здесь с Байгыр-ханом, а ты уедешь с Ак-Бибэ...
У Джучи-Катэм опустились руки. Как он ни уговаривал, как ни упрашивал, как ни умолял Кара-Нингиль, она оставалась непреклонною.
― Мне здесь хорошо, ― повторяла она упрямо одно и то же.
― Царица, опомнись!
― Я уже опомнилась.
― Ведь, каждый час дорог... Если тебе не жаль себя, то пожалей меня с Ак-Бибэ.
― Оставьте меня одну, а сами спасайтесь...
Джучи-Катэм со слезами умолял Кара-Нингиль, но она была равнодушна и к слезам.
― А! так ты вот как поступаешь со мной? ― зарычал он на неё в страшной ярости, как раненый зверь. ― Тогда я свяжу тебя, как упрямую овцу, и увезу насильно!
― Вяжи, если твоя рука подымется на такое дело, но я живая не дамся.
― О, когда так, то я тебе сделаю самое страшное, Кара-Нингиль... Клянусь тебе моею седою бородой, что сделаю то, о чём ты и не думала.
― Что же ты сделаешь?
― Что я сделаю?.. Я останусь здесь с тобой и буду ждать и своей, и твоей смерти. Аланча-хан безжалостно убьёт обоих, но я постараюсь умереть раньше, чтобы ты видела мою смерть и казнилась... Ты этого сама хочешь, Кара-Нингиль!..
Теперь Кара-Нингиль со слезами умоляла Джучи-Катэм бежать, пока есть время, а её оставить здесь, но Джучи-Катэм оставался непреклонным, как скала.
Прошёл день, прошёл другой, а Кара-Нингиль оставалась совсем равнодушною к увеличивавшейся опасности. Ей было только жаль Ак-Бибэ, которая старалась плакать потихоньку от всех, ― ведь, Ак-Бибэ была ещё так молода и ей так хотелось жить.
Джучи-Катэм казался спокойным, но часто припадал ухом к земле и слушал, ― чуткое ухо батыря слышало дальше волчьего.
― Погоня...
Кара-Нингиль даже не оглянулась.
― Кара-Нингиль, погоня! ― повторил он.
Она оставалась неподвижною.
― Царица, погоня! ― ещё раз повторил он, и Кара-Нингиль рассмеялась.
Ак-Бибэ громко плакала и рвала на себе волосы в отчаянии.
― Если мы уйдём сейчас, то нас не нагонят, ― уговаривал Джучи-Катэм. ― У них лошади устали, а у нас свежие... Через день мы будем вне всякой опасности.
Не успел Джучи-Катэм договорить последнего слова, как в горах показались уже всадники. Их было много, и они спускались с горы в долину. Джучи-Катэм осмотрел свою саблю, копьё, лук со стрелами и сказал:
― Смерть близко...
Тогда на Кара-Нингиль напал страх: ведь её могут живую взять в плен и привести в Зелёный Город жалкою невольницей.
― Джучи-Катэм, убей меня, ― молила она. ― Лучше смерть, чем позор взятой в плен царицы...
Теперь засмеялся Джучи-Катэм: бежать было поздно.
Погоня была уже близко, так что можно было рассмотреть высокие бараньи шапки наездников, длинные пики с развевавшимися на них конскими хвостами и блеск оружия, ― это была старая ханская стража, первой изменившая Кара-Нингиль. Прищурил глаза Джучи-Катэм и узнал Аланча-хана, который ехал в средине стражи на белом аргамаке.
― Я не хочу здесь умирать... ― заявила твёрдо Кара-Нингиль. ― Давай лошадей и едем на Кузь-Тау. Там есть отличная защита.
Джучи-Катэм повиновался. Со страха Ак-Бибэ лишилась чувств, но Джучи-Катэм перекинул её поперёк седла и повёз с собой. Кара-Нингиль уговорила ехать с ними и Байгыр-хана, который сначала не хотел оставлять своей пещеры. Когда ханская стража подъезжала к этой пещере, три лошади, как кошки, карабкались на страшную кручу Кузь-Тау, Даже издали было страшно смотреть на них, и сердце сжалось у самых храбрых.
Когда беглецы взобрались, наконец, на самую вершину, Джучи-Катэм поставил на стену старой башни свою пику с конским хвостом и, махая шапкой, крикнул вниз Аланча-хану:
― Эй, вы, трусы, кто желает оставить здесь свою глупую голову?.. А тебе, Аланча-хан,