Читать интересную книгу Ёлка для Ба - Борис Фальков

— Не слыхал о таком писателе, — заметил Ю.

— Это иллюстрирует качество ваших институтских программ, филолог, парировал отец. — И твоё качество, преподаватель литературы. Ну и, возможно, твои намерения возражать ради самого возражения. Что, братец, готовишь бунт? Погоди ещё, не время, послушай дальше: твой бунт тогда потянет на погром. Ведь мы подходим к твоему священному, к отмеченному во всех программах Пушкину. О лилипутах ты ещё не забыл? Отлично. Тогда скажи, есть ли в ваших программах следующие слова Пушкина Александра Сергеевича, которого вы просто обязаны изучать со всеми потрохами: «С неизъяснимым участием прочли мы написанный рукой женщины… пардон… признание женщины, столь необыкновенной, с изумлением увидели, что нежные пальчики, некогда сжимавшие окровавленную рукоять уланской сабли, владеют и пером быстрым, живописным и пламенным». Цитата из журнала «Современник», слыхал про такой? Там же была напечатана и повесть Александрова «Записки кавалерист-девицы». Девицы, по её собственному признанию, имевшей сына. Хотя признание обвиняемого ещё не доказательство его вины, но мы обязаны уважать его: запишем. При самом нежном участии Пушкина девица дальше написала и опубликовала следующие творения: «Северный ключ», «Черемиска», «Невыгоды третьего посещения» и самое главное из них, «Игра судьбы или противозаконная любовь, случившаяся на родине автора». Подчёркнуто, как видим, что сюжет взят из собственного опыта, и снова: запишем. Девица ненавидела свой пол и мечтала «отделаться от него, отмеченного проклятием Божиим!» Запишем и запишем. Кстати, она была так уродлива, что ещё одна писательница — Панаева… тоже не знаешь такой, Ю? Она была соавтором Некрасова в романе «Три стороны света»… не читал? Ну да, ваша программа ограничивается тем, что «в лесу раздавался топор», прямо-таки образец русской могучей речи. Так вот, Панаева вспоминала: «она — Дурова — была среднего роста, худая, лицо земляного цвета. Форма лица длинная, черты некрасивые, она щурила глаза, и без того небольшие. Волосы были коротко острижены и причёсаны, как у мужчин. Манеры её были мужские: она села на диван, упёрла одну руку в колено, а в другой держала длинный чубук и покуривала». Пушкин и сам долго не знал, как себя с нею держать. Но любопытство разбирало, и вот однажды он, прощаясь, поднёс к губам её руку. Она выхватила и покраснела: «Ах, Боже мой! Я так давно отвык от этого!»

— Пожалуйста, пользуйся эзопием, — вставил Ди.

— На какие же гадости ты намекаешь? — вспылил Ю.

— Не я, не я. Но постой, скончалась наша героиня в 1883 году. А Пушкин в тридцать седьмом. Когда Каспару Хаузеру, мы не забыли о нём, о нет, было шестнадцать — по его утверждению? В двадцать восьмом. Значит, он родился в двенадцатом году, то есть, в Отечественную, когда наша писательница была уже, так сказать, в… уланском строю, так? Пушкину тогда же было только тринадцать, и, стало быть, он никак не мог, хм… Но! Ведь это по утверждению самого Хаузера ему было шестнадцать в двадцать восьмом, а если чуточку меньше? Юноши склонны преувеличивать свой возраст. Как положиться вообще на его слова, слова урода, а он всеми был признан таковым, и правильно признан, вспомним лишь, какой успех он имел у дам. И если он приврал года три, то Пушкин вполне мог бы быть его отцом. Прошу прощения Ю, на этот раз — это шутка. Значит, двенадцатый год, Кутузов возит Дурову в своём обозе, пересуды за их спиной указывают на…

— На чушь, — заявил Ю. — На дикую ересь.

— Почему же? Возьмём наружность Каспара: землянистое лицо. Оно от долгого пребывания в пещере? Может быть. А может и наследственное. Маленькие глаза, тоже от пещеры, что ли? Плохо говорит по-немецки — под влиянием отсутствия среды, или просто он не немецкого происхождения? Соберём доказательства в одну…

— Твоего Хаузера убили, — сказала мать. — Прежде, чем всё это наговаривать, ты бы установил главное, профессионал: мотив. Зачем его убили. А тогда уж и остальное будет ясней.

— Да сколько угодно мотивов! Например, он мешал писательской карьере. Что, если бы в кругах читателей стало известно, что писательница упрятала своего младенца в пещеру, собственно — закопала в землю? А как получить Георгиевский крест, как пройти экспертизу, долженствующую установить мужской пол испытуемой, если бы в протоколе фигурировали роды?

— Господи, но зачем же всё это было самому Пушкину? — пробормотал Ю.

— Да ведь о Пушкине я пошутил и сознался в этом! Интересно, что ты, несмотря на это, принял шутку всерьёз, и значит, что-то в этой версии всё же есть, надо бы вернуться к ней попозже… Зачем нужно? А затем, что он был неуёмно… пытлив, наш поэт.

— Как же теперь быть с версией Фейербаха, очного свидетеля? — Ди пожевал губами, это могла быть и улыбка.

— Мои ничуть не хуже, — отрезал отец. — Что нам, в конце концов, до князей Баденских? У нас свои князья, поближе, наши. Дело кровное, и нам всегда есть дело до Кутузова, или, скажем, Сандро Сандрелли.

— Почему-то год и день смерти Хаузера совпадают… — рассеянно заметила Изабелла.

— … с годовщиной его появления на свет, — подхватил отец. — Верно, это не только символично, тут и след. Запишем и его, и займёмся же наконец вплотную нашими уродами из цирка.

— Уже можно смеяться? — горько вопросил Ю. — Я знаю, почему они тебе поперёк горла стали. Получающие пенсию по врождённой инвалидности вызывают твою ревность, поскольку по твоему мнению они… они не заслужили её, в отличие от тебя, ведь так? Даже не ревность: ненависть, так?

— Это я у всех вызываю…

— У меня родилась идея, — вдруг громко проговорила Ба, и замолчала.

Все семь разноцветных пар глаз впились в её серые. А потом медленно опустились и уставились на руки Ба. Посмотреть было на что: эти руки безостановочно протирали фаянсовую тарелку с пастушками, только что висевшую на стене и вот, неизвестно каким образом, очутившуюся на коленях Ба, которая, кажется, всего этого вовсе не сознавала. Жуткий холодок прополз по крахмальной скатерти между чашками, призвякнули на блюдцах ложечки…

— Отличная идея, — повторила Ба. — Мы ведь тоже можем стать очными свидетелями изучаемого предмета. И, следственно, уже ни в чём не уступим Фейербаху.

— Как это? — брякнул отец: шутка зашла дальше, чем он предполагал.

— Для начала, — сказала Ба, пробуждаясь от своего странного сна, — ты должен подать свою версию происшествия в законченном виде.

— Но ведь это была… так, пустая комедия, — возразил отец, и Ди в знак согласия метнул своих зайчиков в сторону Ба. — Маленькое развлечение за завтраком.

— Ну, и продолжим развлекаться, — повела она плечами. — Не все ещё окончили завтрак.

— Ладно, — согласился отец и тоже повёл плечами. — Чтобы поставить точку, версия будет столь же безумной, как и её исходные. Младенец, найденный на Базарной площади, есть тот самый ребёнок, который заменил Каспара Хаузера в предназначенной тому могиле. Благодетель, сотворивший это, был сам Фейербах, который и был за то убит впоследствии вместе с им спасённым Хаузером. Убийцы, скорей всего, действовали по поручению родителей, точнее, родительницы Каспара: какой-нибудь дрессировщицы или наездницы, какой-нибудь Дуровой, желающей спасти свою карьеру. Или наоборот, в пику ей, в отместку за то, что по её настоянию были вынуждены тайно закопать ни в чём не повинного другого младенца.

— И кто же эти преступники? — спросила Ба. — Вернее — подозреваемые в исполнении преступления?

— Коллеги наездницы, разумеется.

— Господи, — вмешался Ю, — пусть будет хоть Сандро Сандрелли, закопавший труп своими… ногами, лишь бы вы уже кончили эту… комедию. Её пора кончать.

— И мне пора, в тиянтир, — заявила Валя. — Сегодня днём там «Оптимистическая трагедия».

— Кончить изложение рабочих версий, значит: перейти к допросам и очным ставкам, — заметил отец.

— Вот именно, — Ба вдруг встала, продолжая тем не менее протирать тарелку, — идея моя и состоит в том, чтобы пригласить Сандро Сандрелли к нам и устроить домашний концерт. Сборы публики, и соответственно — денег, я беру на себя. И, разумеется, музыкальное сопровождение.

— Ты забыла, — встревоженно заговорил Ди, — что ребёнок…

— А, — махнула рукой Ба, — ведь устраиваем же мы ему регулярно ёлку.

— Можем, стало быть, устроить разок ёлку и для Ба, — прошептала мать.

Вероятно, идея восхитила одного меня. Но зато так, что я не смог усидеть за столом, когда Ба отправилась в свою спальню, сопровождаемая общим молчанием. Старинное право залезать с утра в её постель пригодилось и сейчас: пока она ходила по спальне, протирая безделушки на трюмо, и само зеркало тоже — особенно тщательно, полки и тумбочку у кровати, я бродил за ней. Когда же она открыла шкаф и начала перебирать бельё, я стал разглядывать в зеркале своё отражение. Чем больше я его изучал, тем меньше оно мне нравилось. Честно говоря, я бы пригласил не Сандро, а мотоциклиста, смысл его полётов был куда мне понятней, чем стрельба по блюдечкам. Пригласил, разумеется, с приложенным к нему жанниным меховым животом.