Дойдя до конца главы, ответьте на вопросы, чтобы проверить, насколько хорошо вы запомнили слова. Многие люди терпят неудачу в этом тесте[186], и при этом они практически уверены, что дают правильный ответ, что делает данные эксперимента еще более эффектными. Как может большинство людей ошибаться и при этом быть такими убежденными в своей правоте?
Системы нейронных цепей, о которых мы говорили раньше, демонстрируют, что вся информация сохраняется в виде паттернов активации. Вы ошибочно вспоминаете о присутствии в списке слова, которого там никогда не было, поскольку оно по своему смыслу связано с другими словами списка. Скорее всего, дело обстоит так. В нейронных цепях, работающих с речью и значениями слов, паттерн, представляющий слово, которое вы, по вашему мнению, встретили, был включен в качестве части побочной активности других обработанных и закодированных слов. Если учесть, что воспоминания есть продукт постоянного нейронного обновления, то удивительно, что мы вообще помним что-то с достаточной ясностью.
В 1932 году британский психолог сэр Фредерик Бартлетт – один из немногих психологов, которые когда-либо были произведены в рыцари, – продемонстрировал, что воспоминания не являются точной копией прошлых событий, они, скорее, представляют собой их реконструкцию – вроде истории[187]. Подобно игре в «Испорченный телефон», всякий раз, когда история рассказывается и пересказывается, она изменяется. Фактически путем наводящих вопросов могут быть сконструированы абсолютно ложные воспоминания. В своей знаменательной работе Элизабет Лофтус продемонстрировала: если показать взрослому человеку эпизод с дорожной аварией, а потом задавать ему наводящие вопросы типа «Белая машина тронулась на красный свет?», испытуемый будет справедливо отрицать это (поскольку среди машин, стоявших на светофоре, вообще не было белой)[188]. Однако по прошествии нескольких недель, если вы попросите его вспомнить видеосюжет, он с большей вероятностью расскажет, что видел, как белая машина тронулась на красный свет. Упоминание белой машины при первичном опросе запечатлевается в памяти и накладывается на первичную информацию. Нейронные цепи, где закодировано воспоминание, оказываются «загрязненными» нейронной активацией цепей при последующем опросе. Аналогично, если ребенку рассказать, что он когда-то потерялся в торговом центре, он может выдать красочные воспоминания об этом событии, хотя оно с ним никогда не случалось[189].
Вымышленные воспоминания не ограничиваются молодостью и наивностью. Пиаже не раз описывал попытку своего похищения, произошедшего, когда он был маленьким ребенком[190]. Много лет спустя он живо вспоминал, как его няня отбилась от неудачливых похитителей. Однако в конце концов под давлением чувства вины няня призналась, что выдумала всю историю с похищением, чтобы родители Пиаже чувствовали себя в долгу перед ней. Половина взрослых, которым показывают фотомонтаж, где они в детском возрасте летят на воздушном шаре, вспоминают фиктивное событие и подробно описывают его[191]. Даже Элизабет Лофтус, величайший в мире эксперт по ложным воспоминаниям, не имеет иммунитета против них[192]. Когда ей было всего 14 лет, ее мать утонула в плавательном бассейне. Тридцать лет спустя, на праздновании дня рождения, дядя Лофтус напомнил ей, что она нашла тело своей матери. В течение следующей пары дней отчетливые воспоминания об этом ужасном моменте возвращались и преследовали Лофтус, несмотря на то что были иллюзорными. Ее дядя ошибся. Не Лофтус обнаружила тело своей матери, а ее тетя. Позднее Лофтус сказала: «Больше всего потрясает мысль о том, что то, во что мы верим всем сердцем, вовсе не обязательно правда».
Память как куча компоста
Все мы знаем, что можем что-нибудь забыть, но обнаружить, что воспоминание сфабриковано, – это нечто другое. Это шокирует, поскольку заставляет нас сомневаться в своем собственном разуме. Если все мы способны живо припоминать события, которые никогда с нами не происходили, то это подрывает надежность памяти и в конечном счете саму реальность нашего Я. Подобный шок возникает потому, что иллюзия себя включает представление о том, что мы знаем свое сознание и распознаем свои собственные воспоминания. Но мы ошибаемся. Причина столь болезненного воздействия ложных воспоминаний состоит в том, что многие люди не понимают, как работает память. Психологи Дэн Саймонс и Крис Шабри недавно опросили 1500 взрослых американцев и обнаружили глобальное заблуждение, которого придерживаются люди[193]. Приблизительно двое из трех взрослых (63 %) полагали, что память работает как видеокамера, записывая опыт, который позже можно воспроизвести. Половина респондентов были уверены, что как только информация запечатлена, она остается неизменной. Эта ошибочная концепция объясняется аналогией с другими способами хранения информации. Распространенная метафора, используемая для описания человеческой памяти, – это сравнение с обширной библиотекой, где хранятся тома с информацией. Это не так. Человеческая память не похожа ни на компьютерный жесткий диск, ни на доисторическую чистую табличку, на которой жизненный опыт оставляет свои следы.
Наша иллюзия себя настолько переплетена с личными воспоминаниями, что, когда мы припоминаем событие, мы уверены, что восстанавливаем точный эпизод нашей истории.
Если какая-нибудь метафора и годится для описания памяти, то это компостная куча, находящаяся в состоянии постоянной реорганизации компонентов[194]. Впечатления укладываются в мозг, как садовые отходы, сгребаемые в компостную кучу. И совсем недавние пополнения этой кучи вначале сохраняют структуру и множество деталей, но со временем они постепенно разлагаются, перемешиваются и интегрируются с остальным опытом. Некоторые события особенно выделяются и долго не разлагаются, но это редкий случай. Остальное превращается в сплошную перемешанную массу. Когда речь заходит о памяти, Дэн Саймонс напоминает нам, что «люди склонны гораздо больше доверять точности, полноте и жизненности своих воспоминаний, чем воспоминания того заслуживают»[195].
Наша иллюзия себя настолько переплетена с личными воспоминаниями, что, когда мы припоминаем событие, мы уверены, что восстанавливаем точный эпизод нашей истории, как будто открываем фотоальбом и рассматриваем старый снимок. Если мы впоследствии обнаруживаем, что эпизода никогда не было, то все наше Я ставится под сомнение. Но это лишь потому, что мы пребываем в иллюзии, что наше Я имеет надежную историю.
Вспомнить не все
В голливудской версии замечательного рассказа Филиппа К. Дика «Продажа воспоминаний по оптовым ценам»[196][197], Арнольд Шварценеггер играет роль Дугласа Куэйда, борца за свободу марсианской колонии, которому была имплантирована ложная память о том, что он является строителем, работающим на Земле. Экранизация под названием «Вспомнить все» («Total recall»)[198] – это остросюжетный триллер с заговором, полным поворотов и вывертов. К дискуссии о Я он имеет отношение потому, что личность Куэйда изменилась, когда изменилось содержимое его памяти. Именно поэтому Элизабет Лофтус так ужаснулась, узнав, что у нее тоже бывают ложные воспоминания. Это означает, что мы не обязательно являемся теми, кем себя считаем. Наша личность есть сумма наших воспоминаний, но оказывается, что воспоминания текучи, изменяемы сопутствующими обстоятельствами, а иногда и просто фабрикуемы. Таким образом, мы не можем доверять им, и наше чувство Я скомпрометировано. Обратите внимание, что это приводит нас к очевидному парадоксу: без ощущения Я воспоминания не имеют смысла, и в то же время Я представляет собой продукт воспоминаний.
Возможно, именно поэтому не существует воспоминаний о младенчестве. В младенческом возрасте мы не обладаем Я, т. е. способностью интегрировать свои переживания в осмысленные истории. У нас нет ощущения Я, в которое мы могли бы интегрировать новый опыт. Оно требует опыта – в частности, перенятого у старших. Приблизительно около двух лет дети начинают говорить с родителями о прошедших событиях. Дети, чьи родители проводят много времени, разговаривая с ними и обсуждая прошедшие события в возрасте от 2 до 4 лет, гораздо лучше помнят свою жизнь в 12–13 лет.
И это не просто проблема языка, важен способ обсуждения событий с детьми. Структурируя ранний опыт своих детей, родители обеспечивают им возможность организовать их переживания в осмысленные истории, потому что проще помнить истории, когда мы становимся в них главным персонажем. Взрослым необходимо организовать переживание и его контекст в единое цельное представление о событии, имеющее смысл для ребенка, что приведет к надежному кодированию и хранению информации в мозге ребенка[199]. Десятилетия психологических исследований доказали, что смысл и контекст существенно улучшают припоминание.