Читать интересную книгу Дело чести - Джеймс Олдридж

Он атаковал «42», который штопором пошел вниз — все ближе и ближе к земле — и исчез в столбе пламени. Но «Гладиатор» тоже входил в штопор. И вдруг Квейль увидел, как из кабины «Гладиатора» выбросился летчик — черный муравей — и как парашют раскрылся белым облачком.

Оглядевшись вокруг, Квейль заметил, что один «42» спикировал к парашюту. Он увидел белые дымки и трассирующие пули. Видел, как парашют вспыхнул, потом превратился в черную кляксу и молнией понесся вниз, оставляя за собой полоску дыма, а черная фигура летчика с высоты двух тысяч футов, рассекая воздух, полетела на черную землю.

Квейль сделал боевой разворот и упал камнем. Он не спускал глаз с «КР—42», который расстрелял парашют. Тот вывел самолет из пике и теперь набирал высоту. Квейль несколько довернул самолет, чтобы встретить врага в лоб. Как только «КР—42» оказался в его прицеле, он резко нажал спуск.

Он стрелял и стрелял и шел на «42» прямо в лоб. «Гладиатор» дрожал от стрельбы. Квейль шел на «42» прямо в лоб, пока охватившая его ярость не стала стихать, — тогда он поднялся вверх, сделал крутой разворот и с новым бешенством устремился на врага сверху. Но «КР—42» в облаке черного дыма уже падал бессильно на землю.

Итальянские истребители уходили, и Квейль увидел двух «Гладиаторов», которые повернули домой.

Кто же, думал Квейль, выбросился на парашюте? Он был слишком далеко от других, чтобы видеть, что с кем случилось. Еще раз оглянувшись, он последовал за двумя «Гладиаторами», шедшими впереди. Он был так взбешен поступком летчика, расстрелявшего парашют, что на глазах у него выступили слезы ярости. Он испытывал неудовлетворенность от того, что только сбил «42». Этого ему было мало. Хотелось видеть гибель самого летчика. «Если бы только он был поближе ко мне, я бы всадил пулю прямо в него», — думал Квейль.

Он приземлился последним, сделав перед посадкой крутую петлю над аэродромом. Его корчило от острой боли в желудке, когда он вылез из кабины и ступил на землю… Рэтгер и Вильяме, регулировщик и сборщик, подбежали к нему.

— Вы ранены, мистер Квейль? — озабоченно спросил Рэтгер.

— Нет. Только живот болит. А сам я в порядке.

— Слава богу. А мы уж боялись, что вы на этот раз не вернетесь, — сказал Рэтгер.

— Правда? А кто не вернулся?

— Мистер Херси. Видели, как он упал на землю, охваченный пламенем. И мистер Ричардсон.

— Ричардсон выбросился на парашюте, но итальянец расстрелял его, — сказал Квейль.

— Ублюдки… Сволочи. Сукины дети, — выругался Рэтгер.

— Да, — безучастно подтвердил Квейль.

Он направился к автобусу, где сидели другие, поджидая его.

— Мы думали, что тебе конец, — сказал Тэп.

— Нет. Видели, что случилось с Ричардсоном? — спросил Квейль.

— Хикки видел. А это ты сшиб негодяя, который это сделал?

— Да.

— Подумать только. Расстрелять парашют! Бешеные собаки, подлые твари.

Юный Констэнс был взбешен еще больше Квейля. Он растягивал слова по-оксфордски, и смешно было слышать ругательства, произносимые с оксфордским акцентом.

— А как сбили Херси? — спросил Квейль. Херси — как они будут теперь летать без него!

— Больно уж много на него насело. Черт возьми, я обалдел, когда они кинулись на нас сверху, — ответил Тэп, как только автобус затрясся по ухабам.

— Это моя вина, ребята. Надо было держаться выше, — сказал Хикки.

— Ты нас предупреждал, Хикки, — возразил Квейль.

— А сколько мы сбили? Ты сколько сбил, Квейль?

— Двух наверняка. А может, еще одного.

— Всего, значит, шесть и все истребители, — сказал Хикки. — Вот в штабе-то обрадуются, когда я доложу.

— К черту штаб. Чего от нас можно требовать? А что еще будет, когда придут живодеры-немцы? — разразился Тэп. — Нам еще предстоит удовольствие.

Квейль смотрел на Стюарта, Констэнса, Финна. Это все, что осталось от юной смены. Тяжело было думать об этом. Теперь, со смертью Херси, из старых кадров остались только Хикки, Тэп и он сам, Квейль. А эти ребята еще вроде как посторонние… Квейлю они представлялись до сих пор новичками. Это был младший класс в эскадрилье… а теперь будет старший…

— Удалось тебе сбить кого-нибудь сегодня, Финн? — спросил он белокурого юношу, с улыбкой смотревшего на него.

— Одного.

— О, значит, получил боевое крещение.

— Да. И Стюарт тоже.

— И ты тоже?

— Да, — сказал Стюарт. Квейль чуть не в первый раз слышал голос этого молчаливого юноши.

— Ну, и как было дело?

— Я оказался под ним. Правду сказать, для меня было сюрпризом, когда я увидел его.

— Это всегда бывает сюрпризом, — сказал Тэп. — Во всяком случае для меня. Для меня это всегда сюрприз.

— Я теперь буду расстреливать каждого итальянца, выбросившегося на парашюте, — сказал Финн. — Подумать только, бедный Ричардсон…

— Толку в этом мало, — спокойно заметил Хикки. — Этот итальянец — исключение. Мы не можем становиться на путь кровавой мести.

— Возможно, что ты прав, — согласился Финн.

— Да, конечно, — сказал Хикки.

Квейль все еще не мог прийти в себя от мысли, что их осталось всего шестеро. Разговор теперь был общий, все сплотились в один кружок. Раньше, когда были живы Херси и Ричардсон, эскадрилья разбивалась на группы — он, Тэп, Херси и Хикки, — все старики, и иногда Ричардсон; они почти никогда не интересовались тем, что говорили другие. А теперь слушаешь их поневоле.

Хикки поехал в штабной блиндаж, а остальные отправились в гостиницу. Квейль отнес летное снаряжение к себе в номер и поспешил в госпиталь. Наступали долгие сумерки. Он шел к Елене не потому, что она просила его об этом. Он шел потому, что она нужна была ему сейчас — сейчас, когда он думал о Ричардсоне и Херси и о разговоре в автобусе. Ведь это была катастрофа. Надо было растворить в чем-нибудь то, что мутило его. Если бы он мог вопить до потери сознания и грызть землю, это помогло бы, — он читал что-то в этом роде, — это было бы вовсе неплохо. Но сейчас ему хотелось видеть Елену. Просто знать, что она существует как что-то реальное. Он нашел ее в приемной, — она упаковывала бинты в небольшую сумочку.

— Елена, — сказал он быстро, — не можете ли вы уйти? Нам надо поговорить.

Он нервно дернул ее за халат. Она взглянула на него: он смотрел на нее невидящими глазами. Она поняла, что ему нужно. Нетрудно было понять.

— Минутку.

Она скрылась в маленькой комнатке и вышла оттуда уже без халата.

— Идемте, — сказала она. — Но надолго я не могу. На несколько минут.

Они вышли из госпиталя. Машинально направились к площади, где были казнены греческие солдаты. Там они прислонились к стене, к которой прислонялся Квейль в тот вечер, когда расстреливали солдат. Он думал об этом теперь. Сцена казни вновь предстала пред ним, но на этот раз не греческие солдаты подвергались расстрелу, а Констэнс и Соут. Елена молча наблюдала за ним. Резко повернувшись к ней, он сказал:

— Нам надо пожениться.

Она только посмотрела на него.

— Это единственный выход. Я знаю, чего я хочу.

— Да? — протянула она. И улыбнулась ему.

— Да, Елена. Вы сами знаете, что это так. Говорите, что хотите, но это так.

— Сказать легко, сделать трудно, — возразила она. — Это очень трудное дело, Джон.

— Почему? Да все равно. Мы это сделаем. Почему нет?

— Это просто невозможно, Джон. Я не хочу потом раскаиваться.

— Мы должны это сделать. Я знаю, что будут трудности. Но я попрошу Хикки уладить дело. Вы можете тогда вернуться в Афины, если пожелаете. Почему мы не можем это сделать?

— Вы отдаете себе отчет в том, что собираетесь делать? Вы знаете, что вас ждет, если вы женитесь на гречанке?

— А что?

— Я не ребенок. Я видела, как вы относитесь к грекам… Нам обоим будет трудно. А когда вы уедете отсюда…

— Мы будем только счастливы, если уедем отсюда, — нетерпеливо сказал Квейль.

— У меня здесь семья. Вы забываете. Я и хотела бы, но не могу.

— Зачем столько рассуждений?

— Это не рассуждения. Вы знаете, что если захотите, я не откажу вам ни в чем. Но я должна быть благоразумной. Должна сдерживать вас. Мы должны считаться со многим. Мы создадим себе трудности, если я пойду вам навстречу, не считаясь ни с чем. Вы знаете мои чувства к вам. Я знаю ваши чувства ко мне. Но дело не так просто.

Она высказала это с такой прямотой, что он удивленно посмотрел на нее.

— Я еще не сказал, что люблю вас. Я не хотел пользоваться этим словом, чтобы выразить то, что я чувствую. Но это так. Я знаю, что это так. Я люблю вас и хочу, чтобы вы были моей женой.

— И я хочу, Джон. Правильно. Но это не так просто. Дайте мне подумать. Пожалуйста…

— Разве вы еще не думали?

— Думала… Но дайте мне еще подумать… теперь, когда вы высказались. Пожалуйста, Джон.

— Сколько времени вам надо?

— Не знаю. До завтра. До сегодняшнего вечера. До тех пор, пока я обдумаю.