Владислав поднял брови и отрицательно помотал головой.
- Нет, опека сказала, что ее нашли и будет суд. Даже два, кажется. Уголовный и по лишению прав. Но я ее лично не видел.
Оксана вздохнула. «Интересно, он действительно не понял вопрос или настолько естественно сделал вид, что не понял. Не о том же спрашиваю. Не- ужели не помнит, как год назад дома не ночевал. А что, может быть. Свидание наше первое не помнит, с кем ночь провел, не помнит, и о том, что от него духами женскими смердело за километр, тоже не помнит. Вот такая короткая память на события».
***
После процесса на четыре часа судья под видимым предлогом задержала представителя опеки. И пока секретарь бегала и ставила печати на не имеющем особого значения определении, задала вопрос, который ее волновал добрую половину дня:
- Лариса Ильинична, у меня тут дело, в котором интересы несовершеннолетней могут быть затронуты, хочу с вами проконсультироваться. Есть ли смысл опеку подключать или нет.
Специалист хмыкнула, уж она-то знала, что судья Савельева крайне редко нуждается в чьих-либо советах.
- Какое дело?
- Расторжение брака с разделом имущества, но у них там еще опекунский договор заключен…
- Нестеровы что ли? – и, дождавшись кивка, продолжила: - Помните по весне публикации о том, как парень ребенка чуть живого в контейнере нашел? Ну, так вот это был Владислав.
Судья вспомнила угрюмого взъерошенного мужчину со складками между бровей и покачала головой.
- Тогда почему у девочки такая фамилия с отчеством?
- А, это в больнице постарались, - усмехнулась представитель опеки.
- В больнице постарались, а супруга, кажется, думает, что имеет место вселенский заговор.
- Ага, индюшка тоже думала, а потом в суп попала. Мамашку девочки нашли. Через неделю уголовный процесс по ней будет, и, кстати, мы иск подали о лишении ее прав.
- А ваш кто рассматривает?
- Не знаю еще.
Судья быстро постучала пальцами по клавиатуре.
- Отписали уже. Ох, жалко не мне. Посмотрела бы я на эту девушку. У Панюшкина дело, на двадцать пятое сентября назначено.
Глава 14, в которой каждый старается в меру своих сил и возможностей
На улице стояла типичная для конца июля жара. Две недели экстремально палящего солнца, плавящего асфальт и дробящего камни в пыль. Воздух плыл, дрожал, искажая окружающий мир, показывая его зыбкость. В такую погоду сидеть бы дома в тени штор или в кабинете под вентилятором, но нет - лейтенант Ситников Станислав Егорович, участковый Липовецкого сельского поселения, вынужден был стоять у раскалённой металлической калитки и во все горло кричать:
- Мария Филипповна!
Блохастый пес вяло гавкнул и спрятался в куцей будке.
- Мария Филипповна!
Участковый грохнул ногой по забору. Настроение было отвратным, и молодой человек еще раз от души пнул гофрированный металл. Звук разорвал знойную тишину улочки.
- Мария Филипповна!
В будку полетел камень. Ударился о шифер покатой крыши и покатился вниз. Собака снова вяло гавкнула.
- Померла ты там что ли, коза старая?! – выругался участковый и добавил несколько нелицеприятных, но ценных для лингвиста эпитетов в адрес хозяйки дома. - Иди уже сюда, швабра трухлявая.
В отдалении наконец-то зашуршал гравий. Кто-то, не очень стараясь поднимать ноги, шаркал к источнику шума.
- Кто там балагурит средь бела дня? – прокаркала женщина, действительно внешне больше похожая на метлу для мойки палубы, чем на представительницу прекрасного пола. Вся обрюзгшая, неопрятная, всклокоченная, в засаленном халате с разными пуговицами и в стоптанных зимних ботинках на босую ногу, она вызывала отвращение. – А, это ты Стасик?! Ну что, как не родной, проходи.
Участковый закатил глаза. Обращаться к нему по имени-отчеству местные жители отказывались наотрез. У них язык просто не поворачивался называть Станиславом Егоровичем сопляка, который еще десять лет назад рвал штаны на заборах да таскал абрикосы из соседских садов. Подумаешь, целый институт закончил, формой обзавелся, папочкой кожаной, что ж ему в ножки кланяться? Вот старый участковый был, тот - да. Всегда знал, кто сарай вскрыл, сено поджег или солярку с трактора слил, а этот, гляньте, бумажки пишет, протоколы составляет, а толку - ноль. Ну, нашел пару воров, нет бы дать с ними по-людски поговорить, вразумить, так сказать, - в районный центр повез. Целый суд над несчастными учинили. Ради чего, спрашивается? Не иначе, перед начальством выслуживается. Звездочек хочет. Не понимает дурень, что звездочками сыт не будешь. А умным был бы, так ему бы, как прежнему, и молочко с яйцами каждый день носили, и курочку домашнюю, и телятинку по осени, а так - сидит, как дурак, на одной зарплате и ни гу-гу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
- Калитку откройте, Мария Филипповна, - Станислав потер обгоревший на солнце нос, потом вспомнил, что этот жест не придает ему грозный или хотя бы деловой вид, и убрал руку за спину.
- Конечно, конечно! Эт Рома заперся. Уж говори ему не говори, нечего у нас красть-то, он все равно, зараза такая, замок вешает, - женщина порылась в карманах халата, выудила ключ на лоснящейся от грязи веревке и открыла замок. – Ты чего по жаре такой приперся, че нашел, кто сетку спер?
- Сетку вашу я давно нашел и вам уже несколько раз говорил: ее супруг ваш продал. Свидетели были.
- Свидетели соврут - недорого возьмут. Говорю тебе: не мог муж сетку продать, он ограждение должен был из нее делать, чтоб курей выгуливать. А теперь они в огород лазят, помидоры клюют, сволочи. У меня два ведра поклеванных помидор, что с ними делать, ума не приложу!
- Мария Филипповна, мне поговорить с вами надо. И с супругом вашим, он дома?
- Не, на заводе он в смене. Пошли, скажешь, че хотел, не на солнце же париться.
Станислав покрепче сжал папку и зашагал по знакомой тропинке. Эх, сколько раз он тут бегал пацаном, сколько раз сидел на летней кухне, жуя теплый белый хлеб и запивая парным сладковатым молоком. У родителей Вероники была корова, а у его - нет. И огород у родителей Вероники был большой, настоящий, с картошкой, помидорами и холмиками бахчи. Каждый вечер он помогал таскать подруге воду и лить ее на шипящие черные грядки. У его мамы не было огорода. Кусты малины, клубники, крыжовника, пятачок с зеленью и три елки - вот и все богатство родительского двора. Его мама была фельдшером, она не умела доить корову и вести хозяйство, а отец девять месяцев из двенадцати пропадал в море. Стас ужасно завидовал Веронике и не понимал, отчего она вздрагивает каждый раз, когда хлопает входная дверь…
На этот раз молока ему не предложили. Он сел за стол, застеленный жирной клеенкой, хотел было положить на него папку, но передумал. Нашел глазами полотенце серое, высохшее неровным комком, намеревался взять, чтоб протереть себе место для работы, но заметил торчащие из заломов ткани тараканьи усы и не стал. Достал из папки нужные бумаги, положил все это себе на колени и, преодолевая внутреннее сопротивление, начал:
- Я тут по поводу вашей дочери. Она обвиняется по статье сто шестой Уголовного кодекса, через часть третью статьи тридцатой, – произнося бездушные цифры, ничего не значащие для собеседника, Станислав абстрагировался, настраивался на рабочий лад: это просто дело, просто работа, рутина. Опросить, собрать материал и дать характеристику. Все. Если же он начинал думать, что все это делается в отношении Вероники, разум буксовал. Он сорок минут пялился на поступивший из города запрос. Слова и цифры отказывались складываться в единое целое. А это целое отказывалось утрамбовываться в мозг. Какое убийство?! Какого ребенка?! Это явная ошибка. Тут явно что-то перепутали, недопроверили, приняли одного человека за другого. Потому он позвонил и попросил уточнить информацию, прислать чуть больше данных. И вот по почте прилетела отсканированная явка с повинной. Стас узнал Вероникин почерк: сложно не узнать, как пишет та, с кем ты сидел вечерами, помогая делать уроки…