богатство или нищета; жизнь или смерть – все может быть. В
таких ситуациях все приемы самозащиты, даже откровенно безнравственные, по крайней мере – объяснимы.
Однако в повседневной жизни, «в пространстве, насыщенном пылью обыденности» [5], с. 790, защитный принцип «Я не виноват!» срабатывает даже тогда, когда людям и защищать-то вроде бы нечего, и обороняться не от кого, и более того – когда их вообще ни в чем еще не обвиняют.
Чаще всего «Я не виноват!» подразумевает перестановку: «Виноват не я.» (а кто именно – мне неизвестно и совершенно безразлично). Что ж, эта позиция объяснима и сполна характеризует личность, живущую по принципу «уклоняйся от зла», ибо зло, как известно, наказуемо. В сознании же человека зло часто ассоциируется (и вполне обоснованно) с понятием «вина», поэтому в его представлении быть виновным – значит быть причастным к злу. И, наоборот, коль нет вины, значит нет угрозы наказания. Для натуры мнительной, с амбициями, наказанием может явиться уже сама гнетущая мысль, что его, «кристально чистого» человека, вдруг да заподозрят в причастности к происшествию, пусть даже – мелочному.
Естественно, никому не хочется, чтобы окружающие, а тем более близкие люди, думали о нем плохо; редкий человек безразличен к своему авторитету. Однако поддержанию его вряд ли способствует упреждающее «Я не виноват!» как реакция на внезапную мысль: «А вдруг подумают…» Скорее – наоборот, оно свидетельствует лишь о том, что данный человек в глубине его «стерильной» души никогда не верил и не верит в достаточность своего авторитета даже в кругу хорошо знакомых людей, а потому и спешит огласить алиби, намекнуть на личную непричастность к случившемуся.
Вообще говоря, есть что-то очень несимпатичное, даже отталкивающее в этих, мелочно-порядочных, людях. Они пользуются каждым удобным случаем, чтобы оттенить чистоту своей нравственности и настороженно охраняют ее от загрязнения еще на «дальних подступах».
…Одна из сотрудниц небольшого сработавшегося коллектива, придя домой, не досчиталась в кошельке крупной банкноты и, не перебрав мысленно всех возможных вариантов исчезновения денег, заявила наутро об этой пропаже своим сотрудникам. Пример, кстати, не столь уж редкий. Как всегда, вначале – сочувствующее молчание сослуживцев, затем – их советы: тщательно пересчитать содержимое кошелька, вспомнить, где могла открывать его ранее и т. д. Затем все дружно припоминают «не наших», побывавших вчера в кабинете, попутно оценивая их порядочность по принципу: «мог – не мог». И вот, когда уже перебрали всех вчерашних визитеров, один коллега вскользь, как бы между прочим, заметил, что ничего не может добавить к сказанному, ибо вчера находился в отгуле. Конечно, это было тонко заявленное алиби!
Вдумаемся всерьез в это, казалось бы, невинное, но весьма кстати подброшенное заявление. Оно не так уж безобидно, как это может сразу показаться. Его подтекст заключается в том, что уважаемый коллега, по существу, оставляет за пострадавшей стороной право подозревать в содеянном любого, исключая себя, конечно. Да, порядочным это не назовешь. Пример, хотя и мелочный, но очень прозрачный: в нем отчетливо просматривается упреждающее действие самости, сокрытой в человеке «до времени».
Однако невозможно бросить тень на всех и каждого, пусть даже и косвенно, как в данном случае, и при этом не запятнать себя. Но этих-то нравственных пятен, посаженных на свою белоснежную репутацию, наш коллега просто не замечает. Он пребывает в благостном состоянии от сознания своей доказуемой непричастности к злу. Все же остальное – для него не столь уж важно. Люди подобного рода, разумеется, никогда не возьмут на себя вины ближнего своего, ибо это уже было бы деланием добра, что обывателю нейтральной зоны шкалы жизненных ценностей практически несвойственно.
Нет, я отнюдь не намерен на такого человека «вешать всех собак», обвинять его в злорадстве или душевной черствости. Вполне возможно, что он не станет радоваться (даже в душе) чужой беде, но он непременно, и в первую очередь, возрадуется (и даже не в душе) своей непричастности к этой беде, причем независимо от масштабов и тяжести последней. В общем, хоть потоп, но, главное, – не по моей вине.
Удивительно, право, что такая реакция нам абсолютно не кажется странной. Она воспринимается вполне естественно, привычно и даже с оправданием. Как нам «по-человечески» понятны и близки откровенные вздохи облегчения или радостные крики чьей-то души, связанные с тем, что «это случилось, слава Богу (!), не на моем участке» (милиционер) или «это, к счастью (!), произошло не в мое дежурство» (врач). Можно привести множество других примеров подленького торжества, когда циничная радость превалирует над осознанием последствий случившегося, в том числе и для человека, причастного к ЧП. Впрочем, реакция эта внешне может быть и не столь уж явной и бесстыдной, она может корректно скрываться под угрюмой маской якобы внутреннего сопереживания. Приличествующие случаю формы участия, как то: соболезнование, сочувствие, готовность помочь и т. д. – есть голос разума, реакция вторичная, осмысленная. Первичным же будет успокоительный голос самости из животных глубин человеческой души: «Радуйся! Виноват не ты!».
В рассмотренных выше примерах фигурировали люди, действительно невиновные в случившемся. Они неприятны лишь своим старанием подчеркнуть это или неумением скрыть радость по этому поводу, но не более того. По крайней мере, они не лжесвидетельствовали. Однако в повседневной жизни мы сталкиваемся с людьми, действительно виноватыми, и даже внутренне осознающими свою вину, но не признающими ее ни при ком.
Повторюсь, я не имею в виду вины, влекущей юридическую ответственность, когда поведение человека в значительной мере корректируется животным страхом перед наказанием по Закону. Нет, речь идет только и только о ситуациях, в которых поведение человека оценивается лишь по нравственной шкале. Но даже в этих условиях, когда человеку не грозит, к примеру, тюрьма, денежный штраф или иные санкции, он тем не менее всеми правдами и неправдами станет отрицать свою причастность к случившемуся. Загнанный в угол, он постарается оправдать ее какими-нибудь надуманными причинами: неблагоприятным стечением обстоятельств, чистой случайностью, пагубным влиянием извне и т. д. – в общем, теперь уже будет доказывать, что он не виноват в… своей вине! И вся эта изощренность – вместо честного покаяния, нравственно возвышающего личность на целую «повинную голову», которую, как известно, и «меч не сечет»!
Поскольку сознательное греховное действие всегда мотивировано, то невольно возникает вопрос: во имя чего, какого мотива, человек готов принять на душу еще один грех, в данном случае – грех обмана и лжесвидетельства? Не побоюсь тавтологии: только во имя своего «незапятнанного» имени. Иными словами, в угоду гордыне, считающейся одним из тягчайших грехов в христианстве.
Здесь один грех свершается во имя сокрытия греха другого, здесь цель и средства ее достижения одинаково греховны. Однако с «нравственной» позиции человека, к которому наши рассуждения