– Что за мерзость? – первым нарушил молчание Кубович. – Болезнь, что ли, какая?
– Кто ж знает? – пожал плечами Ивашуров. – После Удара какой только дряни в мире не прибавилось. Но я все же склоняюсь к тому мнению, что это все военные в своей лаборатории постарались. Грибник – он же с ними как-то связан был. Может, и в экспериментах участвовал – вот и аукнулось…
– А дальше что было? Или все на этом? – спросил Ван.
– Да какой там… Для Выжгоры все еще только-только начиналось, – ответил Игорь Антонович. – Дарья и не помнила, как до дома добралась. Обычно-то у нее на дорогу полчаса уходило, а тут за десять минут примчалась. Нашла деда да все ему как на духу и рассказала. Сергеич, понятное дело, всполошился – ну а кто в такой ситуации спокоен останется? И тут он, я так считаю, сглупил. Ему бы обдумать все, проникнуться и сидеть молча в тряпочку, а то и свалить оттуда потихоньку – жизнь-то дороже. А он – сходку срочно собрал и все как есть рассказал, – Ивашуров горестно вздохнул, осуждающе покачал головой. – Ох и трусливы люди бывают в своем невежестве да тупости, – помолчав немного, медленно заговорил он. – Взбеленился народ. Орут, руками машут. Морды красные, глаза выпучены, рты распялены… Ты, говорят, виноват. Ты этого Грибника прикармливал, внучка твоя припасы ему таскала, с рук на руки передавала, одним воздухом с ним дышала. Получается – заболеть тоже могла и на себе заразу по селу разнести. А если и не разнесла еще – то сама больна. Тут, орут, один выход – убить ее, пока не поздно, и тело сжечь. А тебя – в избе до поры запереть, чтоб видно было, болен ты или нет. Сергеич видит – плохо дело. Пробовал успокаивать людей – куда там… Рыпнулся он было из клуба, Дарью предупредить, чтобы в лес бежала – да не тут-то было. Связали его и в избу отволокли. Рвался он, рвался – да разве освободишься? Уж и плакал и умолял – бесполезно. И потом, лежа на полу в сенях, куда его в спешке бросили, слышал он несколько выстрелов на другом конце села и понял, кому эти выстрелы предназначались…
К Грибнику никто не пошел – понадеялись, что и без них сдохнет. Но он пришел сам. Жутко ему, наверное, было в одиночестве сидеть, самому себя бояться. И то сказать – как представлю я, что один в глуши сижу, и вдруг из меня начинает этакая дрянь лезть – не по себе становится… – поежился Сказочник. – И жутко, и неизвестно, что дальше ждать, и насколько далеко все это зайдет, во что я превращусь в конечном итоге. Тут уж лучше ружье брать и пальцем ноги на курок жать… – он умолк, словно представляя себе всю эту картину, и Данилу, глядя на него, тоже стало не по себе.
И впрямь. Сидишь один, как сыч, помощи ждать неоткуда, впереди – только неизвестность… И постепенно обрастаешь, превращаешься… Его передернуло от отвращения. Лучше уж пулю в голову, чем мерзость такая.
– Грибник пришел через месяц, – помолчав немного, вновь заговорил Ивашуров. – Встретили его у околицы, ружья наставили и велели назад уматывать. Зрелище и впрямь было тошнотворное. К тому времени щупальца эти на целую ладонь отросли и, извиваясь, во все стороны торчали. Сергеич, которого тогда уже освободили, говорил, что некоторые из мужиков портки намочили, да и сам он чуть было не обделался. Стоит на дороге эдакая… копна, и поверхность ее вся сплошь шевелится, извивается, в кольца сворачивается, волнами ходит… И от того, что это вот существо еще совсем недавно было обычным человеком, с которым ты, бывало, при встречах словом перекидывался и за руку здоровался, – от осознания этого до самых кишок ужасом пробирало.
– Пристрелить надо было, и всего делов, – проворчал Кубович. – Или сваливать оттуда к чертовой матери, да побыстрей. Известно же – если дрянь какая заведется, то уж не вытравишь…
– Легко тебе говорить, – покосился на Кубовича Счетчик. – С насиженного места сниматься… И куда идти? А пристрелить – как бы хуже не стало. Неизвестно ведь, с чем дело имеют?..
– Вот и Сергеич так же мне сказал, – подтвердил Сказочник. – Он хоть обиду на соседей и затаил, да что ж сделаешь, если общество так присудило? В деревеньках, в глуши, когда кругом на сотни километров тайга и такие же деревушки, – оно так. Каждый человек от соседа зависит, а еще больше – от общества. И если идти больше некуда и не к кому – любое общественное решение примешь и смиришься. А куда было идти ему?
– А что этому Грибнику понадобилось? – спросил Семеныч. – Зачем пришел?
– Хлеба, – просто ответил Ивашуров. – Жить-то ему чем было? Пока присылал Сергеич посылки – жил. Существовал, вернее. Худо, бедно, впроголодь… А как кончились передачи – так и зубы на полку. Своего – ничего, только грибы, да только долго ли на них протянешь?
Данил с Сашка переглянулись. Знакомая ситуация…
– Ну и что? Дали ему хлеба?
– Пока Сергеич дома под надзором валялся, селяне другого человека на его место поставили, – продолжил Сказочник. – А тот мужик, видать, не так добр был, как прежний председатель, да и глуп, если честно. Заорал он Грибнику в ответ, чтоб тот к себе убирался. Ничего, говорит, тебе тут не светит. Жри, говорит, свои грибы, у тебя их много должно быть, ты часто по лесу ползал.
Грибник постоял еще с полминуты, посмотрел на нового председателя, а потом и говорит – тихо так, спокойно, уверенно: «Грибы, значит? Ладно. Да только смотри, как бы ты сам ко мне через неделю за ними не приполз…» Развернулся да назад пошел. А всех, кто этот его ответ слышал, до самой глубины души ужас пробрал.
Как сказал Грибник – так и случилось. Этот самый мужик первым в селе свалился. Слабость, голова трещит, ломота в костях. И уж как тело все чешется, – мочи нет. Чесать начинаешь – кожа расползается и из трещинок кончик щупальца торчит, а не чесать – так они сами кожу прорывают и дальше растут. Чем он только, бедолага, вывести их не пробовал – ничего не выходит. Срезал даже. Не больно совсем, кожа словно онемевшая – а из среза дрянь какая-то сочится и снова мелкий кончик этого самого щупальца лезет… Следом за мужиком, понятно, соседи той же дрянью покрылись… Поняли тогда, что беда в село пришла – да поздно. Кинулись на хутор к Грибнику – а на месте дома пепелище. И его самого след простыл…
Сказочник замолчал.
– Проучил, значит, – пробормотал в наступившей тишине Семеныч. – Правильно. Жлобство и дурость надо учить.
– И что, так вся деревня и… – подал голос Кубович.
– Не знаю, – пожал плечами Игорь Антонович. – Говорю же – я после того раза больше в Выжгору не совался. В тот день – как сейчас помню – я вечером пришел и пока по улице шагал к Сергеичеву дому, все удивлялся, куда это люди делись и почему половина домов заколочена стоит? Хотя еще год назад ни одной брошенной избы не было. А как он мне рассказал, что у них творится, – я даже на ночлег останавливаться не стал, тут же собрался. Но Сергеич – он был живехонек. И, видимо, не зря Грибник про грибочки свои талдычил. Потому что Сергеич – единственный, не считая Дарьи, кто грибки эти кушал. И заболеть бы ему этой дрянью одним из первых – так нет… Уберег, получается, его Грибник.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});