как и вообще интерес ко всему народному, и намного усложнил ее проблематику. Однако политическая окраска нет-нет да и проявлялась в воплощении «украинской темы».
«Смирение» и «активность» – эти качества были не случайно взяты во главу угла двух противоположных точек зрения на «малороссиянина».
В обстановке усиления общественных противоречий, когда у всех еще в памяти была пронесшаяся над страной пугачевская буря, Украина стала все более приковывать к себе воображение консервативно настроенных литераторов. Русский крестьянин был под боком, его хорошо знали… но там, под полуденным небом, в белых опрятных хатках, в согласии и довольстве жили, должно быть, совершенно особые люди, сохранившие непочатый кладезь патриархальных добродетелей… Украинское селение стало изображаться как лучшая опора «самодержавия, православия и народности», естественная основа существующих общественных отношений, залог спокойствия и мира. «Много есть деревень на свете, но под кротким небом Малороссии всякая деревня есть сокращенный эдем»[110], – утверждал И.Г. Кульжинский, один из нежинских «наставников» Гоголя, в книге «Малороссийская деревня» (1827).
Кротость нрава, склонность к «приятной» меланхолии, сладкая задумчивость, незлобивость, чувствительность сердца стали непременными атрибутами «образа малороссиянина».
В драматургии и театре ввиду визуального характера этих жанров и видов искусства эта тенденция проявилась особенно отчетливо. В первые десятилетия девятнадцатого века на столичной и провинциальной сцене (в том числе в труппе Штейна, а затем Млотковского) часто давалась пьеса А.А. Шаховского «Казак-стихотворец». Эта «анекдотическая опера-водевиль» насквозь была пронизана верноподданническим духом. Ее главный герой казак Климовский, «любовник, стихотворец и воин», участвовал в Полтавской битве, проливая кровь «за веру и отечество» и теперь, осиянный блаженный спокойствием, возвращается к односельчанам, к возлюбленной. Он «кроток в мире», как поется в одной из песен водевиля, робок, стыдлив. Он прощает тысяцкого Прудиуса, который хотел переманить невесту Климовского да и самого «любовника, стихотворца и воина» чуть было не подвел под арест. «Нам добро, никому зло, то законное житье», – повторяет Климовский свою любую поговорку.
Была еще одна характерная тенденция изображения украинца, которая в театре проявилась, пожалуй, сильнее, чем в литературе. Она состояла в глубоком окарикатуривании образа украинца, в откровенных и циничных насмешках над ним.
Образы «хохлов»-недоумков появлялись в произведениях уже хорошо известного нам Григорьева 1-го. Впрочем, столь же часто встречались у него насмешки над цыганами, евреями, татарами и прочими «инородцами». Григорьев 1-й и сам охотно шаржировал в украинских ролях. В сезон 1841/42 года он выбрал для своего бенефиса в Александринском театре комедию Г.Ф. Квитко-Основьяненко «Шельменко-денщик». Пьеса не имела и не могла иметь большого успеха, отмечал летописец петербургских театров А.И. Вольф, «потому что петербургские актеры, а в особенности бенефициант, исполнявший главную роль, говорили коверканным русским, но не малороссийским наречием. Таким образом вся соль украинского юмора испарилась»[111].
Коверканье, искажение украинского языка тоже считалось одной из примет «образцового» исполнения «малороссийских ролей».
Изображение украинца как покорного, кроткого поселянина, а также грубые, фарсовые насмешки над ним встречали отпор в передовых кругах русского и украинского общества. Лучшие произведения об Украине – преимущественно романтического склада – были объективно направлены против обеих тенденций и восходили к традициям, упроченным еще «Энеидой» Котляревского. Ярче всех в ряду этих произведений засверкали повести Гоголя, в которых образ Украины – дивной, волшебной страны, овеянной преданиями, населенной красавицами дивчинами и удалыми парубками, потомками героических запорожцев, – был поднят до поэтического символа.
При этом гоголевский текст был свободен от упрощения, открывал и сталкивал противоречия в самом их активном персонаже. Так Вакула из «Ночи перед Рождеством» упрям, непокорен, добирается до самой царицы, и он же – «самый набожнейший из всего села человек». Однако это противоречие было еще мало заметно для современников. Всех взволновала удаль, сила, поэтичность народа, в котором многие видели до этого только «что-то приятно меланхоличное»… Шаблон, принятый в изображении «малороссиянина», оказался изрядно скомпрометированным. Он стал еще более нетерпим позднее, с появлением первых реалистических произведений Т.Г. Шевченко, рисующих горе и унижение «бедной вдовицы», крепостной Украины[112].
Понятно, что в Харькове малейшие проявления реакционной тенденциозности в решении «украинской темы» чутко улавливались и встречали отпор. Здесь еще сохранились поэтические народные обычаи, чудесно воспетые Гоголем: праздновали Ивана Купала, щедривки, веснянки… Здесь, с кафедры Харьковского университета, звучало слово профессора И.И. Срезневского, отводившего упреки в неполноценности украинского языка и культуры. «В своих талантливых лекциях, – вспоминал В.И. Пашков, – он проводил идею сближения славянских народов, объединения их в одну семью и оказал влияние на русскую, польскую и украинскую учащуюся молодежь, сближая ее своим предметом»[113].
Харьковский театр оказался в центре этой сильной и страстной идейной борьбы.
Еще анонимный автор изданного в Харькове «Украинского вестника на 1817 г.» в связи с представлением «Казака-стихотворца» в Полтаве приводил «мысли самих малороссиян о сей пьесе». Многие из них при объявлении повторного спектакля сказали: «Чего идти в киатр? Хиба слухать як за наши гроши да нас же будуть и лаять?»
Спустя два-три года против А. Шаховского выступил автор «Энеиды». В «Наталке-Полтавке» Котляревский специально заставил своего героя Петра посмотреть «Казака-стихотворца» на харьковской сцене и вынести пьесе решительное осуждение. Шаховской «дуже поперевертав слова», – говорит Петро. «Наколотыв гороху з капустою», – прибавляет другой персонаж «Наталки-Полтавки» – Возный[114].
Писал о «Казаке-стихотворце», этой «пародии на Малороссию», и Гребенка. В 1840 году, присоединяясь к «оценке этой так называемой оперы», которую уже сделал И.П. Котляревский в «НаталкеПолтавке», Гребенка советовал: надо «г. Млотковского попросить – ради публики – уволить Козака-стихотворца в бессрочный отпуск… пора ему отдохнуть на лаврах; он устарел, голубчик, прошло его время, право, прошло!.. Давайте нам пьесы Котляревского, комедии Основьяненка, нашего народного писателя…»[115]
В такой обстановке протекала работа Щепкина и Соленика над украинскими ролями.
2
В те годы было несколько артистов, с успехом исполнявших украинские роли. Это уже известные нам Жураховский, Зеленский, Домбровский, Дрейсиг (о последнем даже говорили, что «малорусский репертуар» был его специальностью). Но никто из них не мог сравняться со Щепкиным и Солеником.
Оба, несмотря на внешние различия, необычно подходили к воплощению этих ролей – своей непритворной веселостью, простодушным лукавством, не скрывавшим глубины чувства, – словом, всем своим талантом и актерским темпераментом. Оба хорошо знали Украину, горячо любили ее и, что также являлось очень важным фактором, в совершенстве владели украинским языком.
Не удивительно, что исполнение Щепкиным и Солеником украинских ролей оказалось полемически заостренным против обычной трактовки «образа малороссиянина».
С. Аксаков называл в числе главнейших заслуг Щепкина и то, что он «перенес на русскую сцену настоящую малороссийскую народность, со всем ее юмором и комизмом». «До него мы видели в театре только грубые фарсы, карикатуру на певучую, поэтическую Малороссию, Малороссию, которая