Читать интересную книгу Сочинения в двух томах. Том второй - Петр Северов

Но и в июле бывают штормы, и тогда по всему побережью — на скалах, над бухтами, на путях кораблей — вспыхивают сторожевые огни.

В эту ночь ожидалась гроза. Далеко, на кубанской стороне моря, поминутно загоралось и зыбилось небо, и тяжелая, обведенная густым синим светом туча, казалось, рушится в пучину.

И все же это была хорошая ночь. На железных болиндерах, на корабле «Аю-Даг» все были довольны погодой. Медленно шел караван судов сквозь тяжелую, душную темень, и ни на одном из кораблей не горели отличительные фонари.

Флагман десанта «Аю-Даг» шел с вытравленными якорями, приближаясь к первым прибрежным косам. С орудий, поставленных на палубы, уже были сняты чехлы. Но ни ейские рыбаки на флагмане, ни мариупольские сталевары на болиндерах, ни таганрогские кожевники на мелких судах не знали, где будет высажен десант…

В глухом безмолвии лежал берег, и на черных обрывах его, в маленьких рыбачьих селениях, не вспыхивал желанный сигнал. Спокойный и задумчивый стоял командир десанта на мостике «Аю-Дага», и ему казалось, что бинокль, который он держал в руке, с каждой минутой становился все тяжелее.

Боцман корабля, Череватый Андрей, рыбак из поселка Большие Плавни, все время набрасывал лот. Он мог бы без лота назвать глубины этих мест, все окрестные мели, все камни на взморье: тысячи раз прошел он по этим путям, но порядок есть порядок, и к тому же это была война.

Десять дней не было Андрея дома. Последним он ушел из поселка, когда, ломая заборы, все в синем дыму, бронемашины оккупантов прошли по тесным проулкам. Там, в маленьком домике на скале, ждала Череватого мать. На корабле ее многие знали — высокую, строгую и седую. Она даже не простилась с Андреем, когда он уходил, а просто сказала:

— Я знала, что так будет. Твой отец тоже никогда не слушался меня. Я потеряла его… А теперь я тебя теряю.

Андрей хорошо понял, что значили эти слова, какое отчаяние в них скрыто, — единственное, что было у нее в мире — это он, хотя никогда раньше она не говорила об этом.

Теперь, когда «Аю-Даг» приближался к Большим Плавням, к родному поселку Андрея, снова — в который раз — вспоминал он тот дымный и ветреный вечер разлуки, тот пыльный, багровый шлях, по которому он ушел. Он сам не чаял так скоро вернуться, но в поисках безопасного места, то приближаясь к берегу, то снова уходя от него, корабль подходил теперь прямо к Большим Плавням. На мостике, на палубе, на спардеке почти вплотную друг к другу стояли рыбаки, и приглушенный ритм машины, от которого содрогались палубы и надстройки, был словно сердцебиением этого окаменевшего рыбачьего полка.

Стоя на лотовой площадке, Андрей следил за медленным движением пены вдоль борта. Синие вспышки молнии иногда открывали берег, и было отчетливо видно, как на высоком обрыве, на самом краю его, качались и пламенели тополя.

Сдержанный гул корабельной машины вскоре совсем затих. Волна зазвенела громче, и командир на мостике равнодушно сказал:

— Будет шторм.

Рослый и седой, он молча и сосредоточенно думал, и все четыре штурмана, стоявшие рядом, тоже молчали в ожидании приказа командира.

Пулеметные ленты, скрещенные на его груди, и гранаты, висевшие на поясе, загорались и гасли в мгновенном и зыбком свете. Он был совершенно спокоен, этот старый рыбак, только руки его в нетерпеньи сжимали бинокль. Наконец он спросил у старпома[3]:

— Кажется, у нас на борту есть люди из этого поселка?

— Есть, — сказал старпом. — Боцман Череватый. Он даже родом из Больших Плавней.

Командир наклонил голову.

— Позовите его сюда.

Через минуту Андрей поднялся наверх по крутому, узкому трапу. Командир протянул ему руку.

— Боцман Череватый? Кто остался у тебя в селе?

— Мать, — сказал Андрей.

— Сколько ей лет?

— Шестьдесят.

Опустив голову, командир прошел вдоль мостика, потом остановился, тяжело опустив руки на перила.

— Здесь в каждом сете мы оставили своих. В Больших Плавнях тоже осталось три человека. Им известно, что идет десант. Только почему-то сигнала не видно. Или они взяты… Понимаешь? Или враг в селе.

— Нужна разведка? — спросил Андрей.

— Да. Ты пойдешь в разведку. Есть у нас еще кто-нибудь из Плавней?

— Двое. Олекса Барвинок и Кречет Денис.

— Хорошо, — сказал командир. — Возьми их с собой. Если село не занято, разожги на берегу костер. Мы должны высадиться без потерь.

— Есть, — сказал Андрей и повернулся, чтобы итти, но командир придержал его за локоть.

— Даже если есть наряды, охрана, что ли, — это не страшно. Лишь бы не было крупных частей.

Олексу и Дениса Череватый нашел у фок-мачты внизу. Он тихо передал им приказ. Те молча поднялись с «бухты» троса и прошли вслед за ним на спардек. Здесь они вместе развернули шлюп-балки, и шлюпка легко скользнула на волну. Лишь теперь, отчаливая от борта корабля, Череватый услышал, как стучит его сердце. Он сидел на корме, у руля, и даже с такого близкого расстояния лица товарищей не были ему видны. До сих пор никто из них не сказал ни слова.

«Аю-Даг» уже скрылся во тьме. Неразличимым стал берег. Черный блеск весел, бесшумно взлетавших над водой, вызывал у Андрея ощущение полета, — лишь по временам шипенье пены и соленый дождь брызг возвращали его мысли к морю.

Черная тень берега выросла впереди. Андрей узнал знакомую отмель. Даже по ночам на этом причале прежде не затихала работа. Огни баркасов обычно качались на рейде. Выходили в море и возвращались рыбаки. Но сейчас безлюден и глух был берег, как будто все вымерло вокруг.

Стараясь не греметь уключинами, Денис и Олекса сняли весла. Под килем шлюпки захрустел песок. Не двигаясь, почти не дыша, они сидели некоторое время, слушая берег. Андрей первый поднялся и, придерживая гранаты на поясе, выпрыгнул на мягкую отмель. Товарищи сошли вслед за ним. Знакомой тропинкой по крутому склону оврага поднялись они к маленькому домику Андрея. Еще издали Череватый заметил в окошке слабый розовый свет, и снова услышал он стук сердца. Этот самый свет всегда горел в ее горнице по ночам, когда она ждала его с моря.

Он приподнялся на носках и тихо постучал в окно. Почти тотчас дрогнула занавеска, и в горнице ярче загорелся свет. Он услышал ее шаги, торопливые и осторожные. Она, конечно, уже знала, что это вернулся он. Товарищи остались у калитки. Андрей первый подошел к низенькому крыльцу. Он ждал, но дверь не открывалась; было слышно, как звенит в дрожащей руке крючок.

И вот он вошел в комнату. Мать, сразу же захлопнув дверь, бросилась к столу, чтобы задуть лампу, но Андрей сказал:

— Я не один…

Она посмотрела на него с испугом.

— Только сейчас проскакал разъезд…

Андрей опустился на лавку.

— Они… в селе?

Мать оглянулась на двери.

— Они оставили охрану. Сплошь эти… офицерье.

Отодвинув занавеску, он выглянул в окно. Высокое, стройное дерево в палисаднике гнулось от ветра. Дальше ничего не было видно, словно сразу же, у дома, начиналось ночное море. Мать стояла посреди горницы, и, оглянувшись, Андрей заметил, как полотенце, которое она зачем-то сняла с гвоздя, трепетало в ее руках. Он увидел ее глаза, широко открытые, непокорные, приказывающие.

— Там, на улице, мои товарищи, — сказал Андрей. — Впусти их.

Она подошла к двери и остановилась, прислушиваясь. Когда она открыла дверь, рокот гальки в прибое, как эхо обвала, ворвался в комнату.

Олекса и Денис одновременно шагнули через порог. Они сняли кепки и поклонились хозяйке, но она не ответила.

— Знать, незваные гости, — тихо сказал Денис и улыбнулся своей обычной задумчивой улыбкой. Высокий и русый, с короткими жесткими усами, с глазами цвета морской воды, он всегда был немного застенчив и робок на людях. Он отступил на шаг, когда мать Андрея обернулась к нему.

— Или у тебя матери нет, Денис? — сказала она.

— Есть, — сказал он по-прежнему тихо.

Но Андрей поспешно поднялся с лавки. Она протянула руку к нему, как бы останавливая, и не сводила глаз с Олексы и Дениса.

— Вы никуда не пойдете… Я спрячу вас… Ну, Андрюша, я же умру от горя!.. Никто не узнает. Я спрячу вас… Они убили здесь почти всех молодых и тех, приятелей твоих… Они убьют и тебя…

И вдруг она затряслась от рыдания. Но Андрею почудилось — еще громче стал шум моря. Он подошел к ней и обнял за плечи. Олекса и Денис тоже подошли. Андрей сказал:

— Я же знаю свой берег. Я каждый камень тут люблю… А теперь гитлеровцы тут, собаки. Наши идут с моря, наши! Ты понимаешь — пять тысяч человек… Мы идем, чтобы убить этих, что отрывают нас от матерей, — нет, не убить, — на куски разорвать… — Он тоже заплакал, стиснув зубы. — Прокляни меня, мать, если я буду жить в позоре, если ты палачу кланяться будешь… — он шагнул к порогу и остановился, уронив голову на косяк двери.