Читать интересную книгу Суд - Василий Ардаматский

— Да нет, не мелочь.

— Он все признал? И взятку и все остальное?

— Да, признал. Есть свидетель вручения взятки.

— Что его ожидает?

— Не знаю… — пожал плечами Куржиямский. — Это ведь определяет суд.

— А когда суд?

Куржиямский опять поднял плечи:

— Это нам неизвестно.

— Так… — Ростовцев постукивал карандашом по стеклу на столе и смотрел поверх Куржиямского.

Пауза затягивалась. Куржиямский закрыл лежавшую перед ним папку и поднял вопросительный взгляд на Ростовцева:

— Все?

Их взгляды встретились, и Ростовцев сказал строго:

— Для вас подобное — это повседневность, а мне в новинку. Вспоминаю сейчас этого Ревзина, такой интеллигентный респектабельный мужчина, знает иностранные языки, меломан, и вдруг такое, как вы правильно отметили, вульгарное дело. Как это происходит с людьми?

— А вы хорошо его знали? — осторожно спросил Куржиямский.

— Ну, где там хорошо. До возникновения вопроса об устройстве его сюда видел его два-три раза в одном приличном доме, там мне его и представили. Впечатление о нем, прямо скажу, сложилось хорошее. Умен, остер на слово, многое знает, великолепно держится: солидно и вместе с тем непринужденно. И вот, представьте себе, после всего этого узнать — вульгарный преступник.

— Я понимаю вас, — сочувственно вздохнул Куржиямский.

— Ну что ж, можете не сомневаться, его рекомендателям не поздоровится.

— А рекомендатели работают здесь, у вас? — мимолетно спросил Куржиямский.

И снова Ростовцев окаменело насторожился.

— Один — да, — несколько затрудненно ответил он.

— Вы не хотите, чтобы ими заинтересовались и мы?

— Этого не требуется, — резко ответил Ростовцев и встал.

На том визит и окончился.

Куржиямский вышел на проспект Мира и, подойдя к витрине магазина, прилег грудью на перила и проговорил вслух: «Товарищ Ростовцев, я вам не верю, не верю — и все тут. Кроме всего прочего, все, что вы рассказываете, не сходится с тем, что рассказал Ревзин…»

Куржиямский спускался на эскалаторе метро. Впереди него на эскалаторе стоял старичок, державший завернутые в дерюгу лопату и грабли. «Вот этот чешет на свой честный огород», — подумал Куржиямский, и вдруг его точно по голове ударили: «А был ли у Ревзина на самом деле этот огородный участок?» Куржиямский мысленно выругал себя — это же надо было знать давно.

Выйдя из метро на следующей остановке, он сел в троллейбус, и поехал в строительный институт. Там он в течение пяти минут выяснил, что институт вообще садово-огородных участков не имеет. Но, может быть, Ревзин через институт выхлопотал себе участок в индивидуальном порядке? Но зачем Ревзину участок, удивились в институте, если у него есть дача в Валентиновке?

Ну, дела-делишки… Куржиямский приехал в отдел в полной растерянности и прямо прошел к майору Любовцеву.

— Я так напортачил, товарищ майор, что нет для меня меры наказания.

— Найдем такую меру, — обронил Любовцев. — Что случилось?

— Во-первых, у Ревзина нет огородного участка. Во-вторых, у Ревзина есть своя дача в Валентиновке. А разговор мой с Ростовцевым подтверждает все мои подозрения.

Майор помолчал, прикрыв глаза, потом сказал:

— Не похоже, Куржиямский, все это на вас, не похоже. Как вы объясните эти свои упущения?

— Да все это детали, которые непосредственно к эпизоду взятки Ревзина не относились. Был у него участок или не было — какая разница? Но все это всплыло, когда я стал думать о Ревзине шире его эпизода.

— А шире всегда надо думать в самом начале, — угрюмо заметил Любовцев.

Вот и пойми его: сам говорил — не лезь шире, оформи по стройбазе, а теперь — надо было шире брать в самом начале.

На другой день утром Куржиямский заехал в прокуратуру, нашел нужного ему прокурора и собрался рассказать ему о своих подозрениях, но узнал от него, что суд откладывается. Почему? Заболел единственный свидетель.

— А если между нами, — добавил прокурор, — то, по-моему, кто-то нажал. Интерес, по-моему, проявлен к фигуре Ревзина.

Куржиямский затаил дыхание.

— Разве с ним что-нибудь не ясно? — спросил он.

— Когда я знакомился с делом, — ответил прокурор, — у меня все время было такое ощущение, что Ревзин в этом деле случайно.

— У меня такое же впечатление, — вздохнул Куржиямский.

— Чего же вы его не потрясли?

— А он не трясется.

— Это бывает, — улыбнулся прокурор. — Ну да ладно, я ему и по этому делу не менее пяти лет буду испрашивать. В случае чего, потом довесим по другому делу…

Глава одиннадцатая

Продажу двух присвоенных автомобилей Сандалов производил через комиссионный магазин. Собственно, точнее сказать — не «через», а возле… Это была очень тонкая операция, так как машины официально не были зарегистрированы. Нужно было абсолютно точно знать, кому и сколько следует дать за дикую справку вместо техпаспорта, за подбор денежных покупателей с юга, за последующее фиктивное оформление всей сделки, и быть при этом уверенным, что никто тебя не продаст и не «объедет» при расплате. Сандалов провел тщательную разведку обстановки и вроде все сделал как надо. Он даже успел получить половину денег. Но он не мог знать, что под директором комиссионного магазина работниками ОБХСС уже давно была вырыта глубокая яма и они только ждали, когда он хоть чуть шевельнется. А именно он-то и помогал Сандалову. Директор сел. Сандалова месяц вызывали на допросы, он плел там подсказанную ловким адвокатом ахинею и не сознавался ни в чем, тем более в получении денег от покупателей, которые исчезли, будто в воздухе растворились… Но как раз в это время из республики приехал в Москву товарищ Ратуев, и постпред попросил его как-нибудь помочь Сандалову, объяснив ему, что речь идет о том самом человеке, который в прошлом году должен был помочь, в случае чего, его дочери.

Результат — приказ по постпредству: освободить Сандалова И. С. по собственному желанию в связи с состоянием здоровья, и Сандалова как не бывало…

Сейчас он ехал на юг без определенной цели, просто знал, что там тепло. Деньги у него есть, обременяющей семьи нет. И Сандалов пошел в вагон-ресторан. Единственная официантка спала, положив золотую голову на столик. Вокруг ее светящейся на солнце головы кружились мухи. В углу, где стоял похожий на иконостас буфет, с трудом бодрствовал молодой парень в белой курточке, с модными до плеч волосами, блестевшими не то от помады, не то от долгого немытья. Это был директор ресторана. Как только Сандалов уселся за столик, он подошел и представился. Они поздоровались за руку, необъяснимо почувствовав интерес друг к другу.

— Неужели правда, круглые сутки вкалываешь? — спросил Сандалов и пригласил директора присесть за его столик.

— Во всяком случае, поста не покидаем, — усмехнулся директор. — Таково передовое движение, зачатое нашими передовиками. Так это и называется — метод поездной бригады товарища Нагнибеды: чтобы пассажир, когда бы ему ни приспело поесть, мог сюда к нам пожаловать и увидеть, что мы тут все, как один, на посту.

— Сегодня ночью такие были? — поинтересовался Сандалов.

— А зачем им быть? Они ж не чокнутые, они ж еще вчера узнали, что у нас нет ни горячего, ни холодного, и бутылки взяли с собой. А у себя в вагоне, смотришь, проводница им что-нибудь и сварганит для закуски. Мы этот метод зовем Нагнибезеды… — Директор вдруг в голос рассмеялся, разбудив официантку, которая подняла голову и огляделась, увидев постороннего, села прямо, приободрилась.

— А почему же у вас ничего нет? — спросил Сандалов. — Кстати, я могу кофейку выпить?

— Ни кофе, ни чая нет. Не работает кипятильник. А ничего нет потому, что база не дала. Наша база в Симферополе, она дала кое-что на рейс до Москвы. Там должны были дать на рейс обратный, но не дали.

— А какой-нибудь воды тоже нет?

— Могу предложить… кажется, апельсиновая называется. Но недоглядел, — еще на базе в Симферополе подсунули двухнедельной давности… кислит малость. Пассажиры жаловались.

— Поди ты к черту! — резко вскочил Сандалов и покинул вагон-ресторан.

— Чокнутый, — вслух сказала официантка и снова положила на стол свою золотую голову.

Меж тем проводница уже вскипятила воду, у нее нашелся растворимый кофе, и Сандалов с наслаждением похлебывал ароматный напиток, смотрел в окно на далекие, все еще смутно видимые горы и думал уже о превратностях судьбы своей — это вообще, и о том, чем ему придется заняться практически…

Уволили его из среднеазиатского представительства по собственному желанию, в связи с состоянием здоровья. Эти дополнительные к обычным слова о здоровье вставить в приказ он упросил постпреда. Он еще не знал точно — зачем, но была какая-то туманная мысль, что он будет теперь устраиваться где-нибудь на юге. Ему вдруг захотелось тепла и чтоб зима тоже была теплая. Постпред сделал эту приписку без всяких разговоров. Господи! Сколько Сандалов сделал этому постпреду неучтимых услуг, если забыть об учтимых, чтобы он заартачился из-за трех лишних слов, никак не изменявших сути приказа?