разыгрывавшихся в тюрьме, и сложности политического положения в стране, к которому так чутко прислушивались политические узники. По-видимому, забастовочная волна в Москве улеглась. Но в Кронштадте произошел мятеж, и в Питере заволновались рабочие массы. Нам стало понятно, почему прекратились освобождения, и что нас будут крепко держать в тюрьме. Скоро получили материалы, из которых мы узнали все о Кронштадтском восстании, в частности то, что тщательно скрывалось властями, что во главе восстания было до 300 членов коммунистической партии. Непосредственно за Кронштадтом открылся съезд РКП, и началось «отступление». Вряд ли коммунисты с таким интересом следили за событиями на съезде РКП, как следили тюремные узники. Отказ от разверстки, свобода местного оборота, одним словом — НЭП был дополнен отказом Ленина от ориентации на мировую революцию. Кое у кого зародились надежды на сдвиг, на эволюцию, на реформы. Жестокая расправа с кронштадтцами, да и наше благополучное пребывание в тюрьме подрывали всякие иллюзии. По-видимому, коммунисты решили экспроприировать наши идеи, авторов же их, меньшевиков, «бережно держать в тюрьме», как выразился Ленин в своей брошюре о продналоге.
В ВЧК произошли перемены: Дзержинский назначен комиссаром путей сообщения, его заменил Уншлихт, один из вождей польской социал-демократии, в период неудавшегося похода на Варшаву, назначенный Москвой в состав Польского Ревкома. Не знаю, находится ли это в связи с переменами в ВЧК, но наша фракция получила неожиданно ощутительный удар в виде приговора Верховного Революционного трибунала по делу ростовских социал-демократов, получивших 5 лет тюрьмы с принудительными работами. Коммунисты придавали большое значение этому процессу, и в «деле» ростовцев обнаружен документ, написанный особо уполномоченным ВЧК Клайзнером, о том, что, по его мнению, судить ростовских меньшевиков должен Ревтрибунал «при специально подобранном составе исключительно твердых коммунистов — старых большевиков». Естественно, что Крыленко требовал смертной казни. Руководитель ростовской социал-демократии Б.С. Васильев ответил ему в своей речи:
— Мы не раз слышали эту угрозу и до революции от царских палачей — жандармов, и в дни Гражданской войны. И не нас, слыхавших рев льва, испугать криком другого животного…
После процесса суд решил отправить ростовцев в Таганку, и в Бутырки они заехали лишь за своими вещами. Но у нас было такое настроение, во что бы то ни стало добиться их оставления в Бутырках. Мы всей массой бросились в контору, но ворота оказались заперты. Благодаря решительному характеру А.Р. Гоца, потребовавшего у тюремной администрации их оставления в Бутырках, начальство поколебалось, и мы толпой надвинулись на ворота, сшибли стражу и очутились перед дверьми конторы. В тот же вечер в многолюдном собрании всех социалистов ростовцы рассказывали подробности о процессе.
Незадолго до того, меня неожиданно вызвал уполномоченный ВЧК Журавченко все по тому же злополучному делу. Теперь уже я не свидетель, а обвиняемый. Формулировано обвинение так: «…обвиняется в распространении докладной записки английской делегации, имеющей целью вызвать массовое недовольство в рабочей среде и содействовать успеху внутренней и внешней контрреволюции».
Докладная записка действительно существовала и была подана английской делегации группой членов Центрального комитета Всероссийского Союза служащих. Она трактует о насилиях, произведенных органами власти и коммунистической партией над союзом служащих в Петербурге, Москве, Самаре, Харькове и других местах, в результате чего уничтожена всякая тень свободы и независимости профессиональных союзов. Я должен был огласить эту записку на знаменитом митинге печатников, где неожиданное выступление нелегального В.М. Чернова сломало весь порядок дня. И вот сейчас, спустя восемь месяцев после отъезда английских рабочих, ВЧК расправляется с нами. Я заявил следователю, что являюсь автором записки и требую вызова Томского и Лозовского свидетелями для подтверждения указанных в записке фактов. Однако Журавченко отказался выполнить мои требования, и я оборвал беседу, унося с собой опасение, как бы коммунисты не скушали меня под соусом сношений с английской делегацией. Интересно, что Красин в письме к Рабочей партии Англии развязно утверждал, что преследования социалистов отнюдь не связаны с информированием ими англичан.
Голодовочный психоз
В тюрьме всегда так: голодовки принимают форму эпидемий. В одном коридоре возникает голодовка по личному поводу, мотивированная исключительными индивидуальными причинами, другой коридор тотчас же откликается голодовкой. Эпидемия от отдельных лиц распространяется на группы, от групп переходит к целым коллективам. После того, как социалисты и анархисты длительной голодовкой добились смягчения режима для себя, голодовки как орудие борьбы с Чека, приобрели популярность среди большинства заключенных, «ка-эров», «пе-деков», спекулянтов. Изредка голодовки устраивались с требованием допроса или предъявления обвинения. Обычно голодали во имя освобождения, мало интересуясь вопросом о тюремном режиме. Впрочем, тот обыватель, который в годы революции и Гражданской войны заполнил тюремные здания, в душе, вероятно, был противником расшатывания режима. Ведь когда-нибудь наступят лучшие времена, и для преступников против священного права собственности нужны будут тюрьмы настоящие, с крепкими замками и строгими порядками. Но постепенно обыватели стали заражаться приемами политических, матерых тюремных волков и стали «надоедать» Чеке своими требованиями, угрозой голодовок и самой голодовкой. Эти голодовки периодами становились так часты, что Чека, вначале нервно реагировавшая на них, понемногу приучилась все спокойнее и равнодушнее относиться к ним. Если прежде следователь приезжал уговаривать, чтобы не голодали, за день до приступа к голодовке, то сейчас, раньше чем на третий день голодовки никто из Чека не являлся. Бывали случаи, что только на шестой день приезжали впервые из Чеки для переговоров, подрывая, таким образом, значение голодовки, как орудия воздействия на Чеку. Голодовка часто становилась неразумной, заранее обреченной на неудачу, и, кроме того, это орудие борьбы было до известной степени дискредитировано. Содействовали этому преимущественно спекулянты, которые приступали к голодовке и бросали ее посередине или тянули голодовку официально 18 дней, и даже больше, тайком подкармливаясь. Чека перестала совсем обращать внимание на такие подозрительно-затягиваемые спекулянтами голодовки.
Правые эсеры относятся отрицательно к голодовкам за освобождение. Они сидят год, два, давно уже перебесились и считают, что на Чеку это уже не действует. Голодать можно только за изменение режима, — да и то лишь, если другие пути отрезаны. В эсерах, конечно, говорит опыт умудренных людей. Новички более страстно и более наивно расценивают положение. У них все кипит, бурлит, протестует. Они еще не присмирели. Они хотят вести борьбу за свободу и верят в победу. Таково настроение большинства заключенных в первый месяц. Первую голодовку при нас объявила группа толстовцев, привезенных из провинции и взятых за участие в губернском кооперативном съезде. Они сидели уже пятый месяц без обвинения и допроса. Среди них оказалось два социал-демократа, взятых в качестве толстовцев, — вот почему нам в бюро фракции пришлось заняться