Читать интересную книгу Тень каннибала - Андрей Воронин

Народ встретил происшествие дружным ржанием. Жеке Малахову было не столько больно, сколько обидно. Всякий раз, когда мишенью для шуток становился он сам, а не кто-нибудь другой, у него пропадало чувство юмора. Обиженно надув губы, Жека обозвал приятелей козлами и полез в свои брошенные неподалеку джинсы за сигаретами. „Эй, Малаха, — крикнули ему, — а мячик?“ „А я тут при чем? — сосредоточенно раскуривая сигарету, буркнул Жека. — Пускай автор сам за своим произведением лезет. Больно мне охота в дерьме бултыхаться!“

Он на всякий случай проверил валявшиеся в траве пустые бутылки, не столько надеясь отыскать глоток портвейна, которого, как он знал, не осталось ни капли, сколько для того, чтобы не видеть, как один из его приятелей под шуточки остальных лезет в воду, раздвигая камыш и брезгливо поднимая длинные костлявые ноги. Ему почему-то ни к селу ни к городу вспомнилась аналогичная ситуация, свидетелем которой он стал недавно. Только тогда был не пруд, а кусты и лежал в этих кустах не мячик, а Тюхина знаменитая шапка. Микрорайон гудел от слухов о маньяке-людоеде, и Жека, плевавший на эту болтовню с беспечностью молодости, сейчас вдруг почувствовал себя очень неуютно: он-то наверняка знал, что трепотня старух на скамеечках у подъездов и перешептывания домохозяек в общественном транспорте имели под собой самую что ни на есть реальную основу.

То, что осталось от двадцатилетней Ирины Васнецовой, заявление об исчезновении которой поступило в милицию полторы недели назад, плавало всего в трех метрах левее и ближе к середине пруда, чем улетевший от приятелей волейбольный мяч. Бледное, обескровленное, раздувшееся от воды нечто, еще совсем недавно бывшее милой вагоновожатой одного из московских трамвайных парков, тихо покачивалось на поднятой копошившимся неподалеку подростком мелкой волне, уставившись в голубое майское небо пустыми провалами глазниц. Над камышом жужжали мухи, вокруг кишела мелкая водяная живность, спеша угоститься тем, чем пренебрег убийца. Из-за того что тело целиком находилось в воде, запах был не очень сильным, однако и его хватило для того, чтобы полезший за мячом подросток заявил:

— Офигенная вонь на этом Круглом!

— Болотный газ, — авторитетно пояснил кто-то.

— Сероводород, — подхватил другой.

— Говноводород, — заключил Жека Малахов, испытывая огромное облегчение.

Труп пролежал в воде еще сутки, прежде чем его обнаружил бизнесмен Самохвалов, который выгуливал в районе Круглого своего ротвейлера Гришку. Гришка происходил от чемпионов породы и, вероятно, поэтому страдал многочисленными пороками, присущими представителям благородных, но вырождающихся семейств. Кормили его как на убой, но благородный Гришка тем не менее никогда не упускал случая сожрать на улице какую-нибудь дрянь, начиная от конфетной обертки и кончая чьими-нибудь фекалиями, за что и получил от хозяина подпольную кличку „Говноед“. Обидного смысла этого прозвища Гришка не понимал и потому откликался на оба своих имени естественно, только в тех случаях, когда у него вообще была охота на них откликаться.

Побегав немного вокруг пруда в поисках очередного лакомства, Гришка вдруг замер на берегу, по-, вернув похожую на черно-коричневый валенок морду в направлении противоположного берега. Ноздри его чутко затрепетали, а вялые лопухи ушей тревожно задвигались, временами становясь топориком. Вдруг он сорвался с места и с шумом и плеском устремился в камыши, не обращая никакого внимания на окрики удивленного хозяина. Бизнесмен Самохвалов действительно пребывал в крайнем изумлении: как правило, Гришку невозможно было загнать в воду никакими силами.

Через некоторое время причина стала ясна: судя по доносившимся из зарослей камыша звукам, Гришка что-то с аппетитом жрал. Сорвав глотку в попытках докричаться до этого благородного ублюдка, бизнесмен Самохвалов разулся, снял брюки и, ругаясь страшными словами, полез в пруд за своим, с позволения сказать, домашним любимцем. В его действиях был резон: в пруду могла плавать какая угодно зараза, а тратиться на ветеринара Самохвалову не очень-то хотелось.

Когда он увидел, что именно жрал Гришка, его немедленно вывернуло наизнанку, да так, что он не удивился бы, заметив в камышах собственные кишки. Последующие десять или пятнадцать минут превратились в сущий кошмар: в лобастой Гришкиной голове явно замкнуло какое-то реле, и он вознамерился во что бы то ни стало защитить свою находку от посягательств хозяина и любой ценой завершить начатый пир. Задыхаясь от трупной вони, увязая в тине, путаясь ногами в скользких корнях камыша, наступая на какие-то гнилые коряги и поминутно рискуя оставить в зубах у своего любимца часть какой-нибудь из конечностей, Самохвалов пытался отогнать пса от его добычи. В голове у него при этом все время крутилась мысль о спрятанном в гараже пистолете и о том, что он сам, лично, за свои собственные — и немалые, черт подери! — деньги натренировал чертова барбоса на активную защиту. Если у этого крокодила по-настоящему поехала крыша, то Самохвалов в данный момент рисковал разделить участь того, что плавало в мелкой воде у него перед глазами.

В конце концов он вернулся на берег, подобрал в кустах брошенный кем-то здоровенный и кривой березовый кол и двинулся на Гришку, мысленно доводя себя до яростного исступления. В принципе, сделать это было нетрудно: мало того, что этот вырожденец жрал человечину, так у него еще и хватило наглости рычать на собственного хозяина!

Будь на месте Самохвалова кто-то другой, ему бы наверняка не поздоровилось. Но, увидев приближающегося с огромной дубиной в руках хозяина и безошибочно уловив исходившие от него волны ярости, Гришка сплоховал. Поджав обрубок хвоста и трусливо отвернув в сторону перемазанную морду, поднимая водопады брызг, огромный пес пустился наутек.

В тот же вечер бледный от пережитого потрясения Самохвалов, нацепив на Гришку стальной намордник и ошейник с обращенными внутрь шипами, сдал своего пса приехавшим по его вызову собачникам, а микрорайон получил новую пищу для сплетен и пересудов.

Двадцатого мая сантехник Петр Андреевич Крылов спустился в теплоузел, чтобы там, в тишине и уюте, употребить бутылочку вина, перепавшую ему в одной из квартир в качестве гонорара за ремонт подтекающего сифона в ванной. До теплоузла он так и не добрался, потому что, спустившись в подвал, чуть было не наступил на распростертое на земляном полу зверски изуродованное тельце одиннадцатилетней девочки. Хуже всего было то, что девочка была знакома Крылову: она жила в соседнем подъезде и иногда играла вместе с его сыном Петькой. Звали ее, кажется, Леной, а вот фамилии новой жертвы местного людоеда Петр Андреевич не знал.

Бутылка выпала из разом онемевших пальцев и с глухим треском разбилась о выступавший из сырого земляного пола обломок бетона. Дешевое вино брызнуло во все стороны и стало впитываться в землю, по дороге смешиваясь с кровью. Но Петр Андреевич не обратил на это внимания: пятясь, спотыкаясь и едва не свалившись со ступенек, он бросился прочь из подвала.

Двадцать четвертого мая не вернулся с дискотеки пятнадцатилетний Олег Грязнов. Его аккуратнейшим образом отделенную от тела голову на следующее утро обнаружили в мусорной урне, все остальное бесследно исчезло. Местное отделение милиции буквально осаждали разгневанные жители, среди которых было очень много матерей и отцов, не хотевших, чтобы их дети превратились в чей-то ужин. Сотрудники милиции, проходя по улицам, прятали глаза обстановка складывалась такая, что даже самые толстокожие из них начали ощущать некоторую неловкость.

В тот же день полковника Сорокина вызвали наверх и после непродолжительной беседы открытым текстом пообещали „семь шкур с него спустить и голым в Африку пустить“. Полковник, который за время своей работы в правоохранительных органах наслушался таких обещаний более чем достаточно, довольно дерзко ответил, что такая крутая мера вряд ли будет способствовать скорейшему раскрытию преступления. Ему посоветовали не умничать, а лучше браться за работу, с чем полковник и был отпущен восвояси.

Вернувшись к себе, полковник собрал срочное совещание, на котором его подчиненные в полной мере испытали на себе то, что сам он недавно испытывал в кабинете у начальства. Меча во все стороны громы и молнии, Сорокин отлично понимал, что впустую тратит время и нервные клетки: все, что можно было предпринять, было сделано. Участковые и оперативники не знали покоя; район, в котором совершались преступления, денно и нощно патрулировался всеми силами, которые можно было бросить на это дело; ежедневно в местное отделение милиции доставлялись десятки подозрительных типов, которые при ближайшем рассмотрении неизменно оказывались не теми, кто был нужен сыщикам. Десятки оперативников сутками томились в засадах, в результате чего были взяты с поличным четверо квартирных воров и веселая компания гастролеров из Казани, промышлявших в столице вульгарным гоп-стопом и знать не знавших, в какое осиное гнездо занесла их нелегкая; количество квартирных краж, преступлений на бытовой почве, пьяных дебошей и хулиганских выходок в районе в период с марта по май волшебным образом снизилось на семьдесят пять процентов по сравнению с таким же периодом прошлого года. Разумеется, никаким колдовством здесь даже не пахло: просто переодетых в штатское сотрудников милиции в микрорайоне стало едва ли не больше, чем жителей. Кто-то из столичных щелкоперов, безумно раздражавших Сорокина своей привычкой лезть без мыла во все дырки, назвал то, что происходило в микрорайоне, террором. Несмотря на раздражение, Сорокин вынужден был признать, что журналист прав: население микрорайона было в самом буквальном смысле терроризировано проделками маньяка, которые раз от раза становились все более изуверскими. Мерзавец словно развлекался, водя за нос милицию и попутно удовлетворяя свой аппетит.