Таким образом, домик в Льюишеме — последний вариант. Не только потому, что он вечно кишит смятенными душами (по сравнению с ним даже автострада покажется безлюдным местом), но и потому, что мне неохота обсуждать свои неудачи в присутствии Ричарда. Он почему-то думает, что я лгу Джеймсу. «Кажется, ты не сторонница искренности в отношениях, Кэти», — однажды заметил преподобный, когда я пыталась срочно починить машину Джеймса (я взяла ее без спросу и поцарапала). Ричард удивленно поднял бровь, когда я намекнула, что вовсе не лгу — просто не открываю жениху всей правды.
Хм. Пожалуй, если я переступлю порог домика в Льюишеме сегодня, то подвергнусь опасности самовозгорания.
Ладно, дам Джеймсу еще один шанс. Ведь он не может взять и перечеркнуть четыре года совместной жизни из-за одного неудавшегося званого ужина. Я знаю, что жених по-настоящему любит меня. Иначе отчего он терпел мои выходки так долго?
Смело подхожу к двери и нажимаю кнопку звонка.
— Чего еще? — кричит Джеймс с третьего этажа.
— Впусти меня, — умоляю я. — Мне очень жаль. Я все объясню…
— Ничего не надо объяснять, — говорит он таким ледяным тоном, что губы у меня буквально примерзают к мембране. — Джулиус все прекрасно сформулировал. Либо ты — либо мое место в банке.
Что?
Что?!
Я не верю своим ушам.
— Ты предпочел какого-то старого потаскуна любимой женщине?
— Прости, Пышка, — говорит мой жених (точнее, бывший жених). — Но ведь другого выхода не было. Я не могу потерять работу.
— Ты предпочел потерять меня?
Повисшее молчание весьма красноречиво, и мои глаза наполняются слезами. Джеймс сделал выбор.
— Прекрасно, — говорю я сдавленным голосом. — Понимаю.
На самом деле я ничего не понимаю. Буквально только что Джеймс любил меня — а потом вышвырнул за дверь.
Даже ветер не меняется столь быстро. Джейк никогда не бросил бы Миландру так поспешно. Он приказал бы Джулиусу заткнуться или вызвал банкира на дуэль.
— Кстати, — добавляет Джеймс, — не могла бы ты сунуть кольцо в щель для писем? Раз уж ты загубила мои шансы на повышение, давай решим еще несколько проблем…
Я рассматриваю свое обручальное кольцо. Разумеется, роскошное — целый пучок сверкающих бриллиантов. Оно буквально вопит: «Укради меня!» — когда я гуляю по Илингу. Не могу сказать, что оно мне нравится, но Джеймс настоял, чтобы мы пошли в «Эспри». С моей стороны было бы неблагодарностью признаться, что мне приглянулось колечко с маленьким изумрудом, которое я видела в антикварном магазине. Джеймс обожал выставлять кольцо напоказ и хвастать, что он потратил на него двухмесячную зарплату. По крайней мере он был счастлив, но, честно говоря, больше всего на свете я боялась потерять проклятую штуковину.
Я стягиваю кольцо и зажимаю его в ладони. Потом меня осеняет.
— А где моя записная книжка?
Джеймс фыркает.
— Твой гениальный роман, в котором ты так деликатно отзывалась о моей матери?
Никогда, никогда не сочиняй, когда злишься.
— Э… да, — отвечаю я. — Прости.
Джеймс где-то роется.
— Сначала кольцо, — требует он.
Оскорбительно сознавать, что Джеймс считает меня способной удрать с кольцом. Очень хочется запустить им в щель для писем и на пару месяцев уехать в Грецию. Но потом я вновь вспоминаю о романе. Пусть он представляет собой всего лишь несколько набросков в ученической тетрадке, но я не могу потерять свое творение. Возможно, это, как и считает Джеймс, жалкая писанина, но, в конце концов, она моя, и мне не терпится вновь погрузиться в фантастический мир прекрасных героев, балов и маскарадов.
Я открываю почтовый ящик и бросаю кольцо. Оно падает на коврик.
— Теперь можно получить тетрадку?
В динамиках слышится щелчок. Я отхожу от двери и смотрю на кухонное окно. Моего жениха — точнее, бывшего жениха — сегодня трудно назвать предсказуемым, но не нужно быть ясновидящей, чтобы понять, что Джейк и Миландра вот-вот полетят вверх тормашками.
Но я даже представить не могла, что получу свой роман в виде конфетти.
На мгновение я слишком ошеломлена, чтобы осознать, что случилось. Вокруг возникает снежный вихрь, маленькие белые хлопья пляшут на ветру и летят по всей Эллингтон-Кресент. Одни приземляются на крышки мусорных баков, другие, словно осенние листья, опускаются на капоты припаркованных машин, третьи падают в канаву. Лиловые чернила расплываются в грязной воде… Я молча стою на месте. Отчего он поступил так жестоко? Не важно, насколько сердит Джеймс, — как он мог уничтожить труд, на который я потратила много недель? Как мог сознательно растоптать мои мечты и надежды, будто они — пустое место?
Я наклоняюсь и подбираю с тротуара пригоршню обрывков. На одном из них едва различимо имя Джейк. Чернила расплылись — виной тому не то дождь, не то слезы, которые катятся по щекам.
Погибли прекрасные романтические грезы — пусть они были наивны, но помогали мне бороться с жизненными трудностями, которых становилось все больше и больше. Джейк и Миландра были для меня живыми людьми — я их практически видела, знала, как они говорят, что любят есть, какие их любимые цвета! Они были моими друзьями.
Такое ощущение, что Джеймс их убил.
— Ну что? — кричит он через щель для писем. — Неприятно, когда кто-нибудь нарочно уничтожает то, над чем ты горбатилась несколько месяцев? Кстати, не хочешь ли присесть на кактус? Это так бодрит!
Я вытираю слезы. Не стоит унижаться. Даже не удостоив бывшего жениха ответом, сгребаю несколько клочков бумаги, скатываю их в мокрый шарик и бросаю в лужу. Нет смысла ползать по тротуару, как дура. «Сердце разбойника» утрачено навсегда. А заодно — дом и жених.
Надо вызвать такси и погрузить вещи. Но я понятия не имею, куда все это везти, поскольку, судя по всему, лишилась не только жениха, но и лучшего друга.
Листаю телефонную книжку и размышляю, кому бы позвонить. Нужен человек, который не прочь будет принять заплаканную, сопливую Кэти, у которой погублена вся жизнь, и дать ей приют на несколько дней. Человек, который охотно назовет Джеймса ублюдком, будет подносить мне чай и источать сочувствие.
Олли? Ни за что. Если он намерен и дальше проявлять сочувствие в том же стиле, то к вечеру я покончу с собой.
Сестра Холли? Я некоторое время раздумываю. Смогу ли я пережить несколько дней в темной квартирке в Кембридже? Сестра обожает математику и длинные психоаналитические разговоры со своими друзьями интеллектуалами. Поскольку философ из меня такой же, как и спортсмен, сомневаюсь, что выдержу.
Мэдди? Сумею ли я изложить случившееся в присутствии преподобного Ричарда? Честно говоря, предпочту повеситься.