Читать интересную книгу Луна в ущельях - Рустам Агишев

Не успели они сесть, как к ним подошел оказавшийся в одном ряду Игорь Лебедь в безукоризненном костюме и в модных черных туфлях. Ловко поменявшись местами с одиноким старичком, он оказался рядом с Ильзой, а потом пересел к Дине. Ей, впрочем, было сейчас не до него. Уткнувшись в программу, она по-прежнему думала о Вадиме. Куда он мог исчезнуть?

Партер и балконы уже были полны, люди нетерпеливо поглядывали на сцену, по залу под тяжелой люстрой перекатывался из конца в конец сдержанный гул голосов. Наконец на сцену, тесно заставленную стульями и тонкими металлическими пюпитрами, дали свет.

2

Ильза Генриховна во все глаза смотрела туда. Ей вспомнился давний вечер в Рижской опере, когда она, восемнадцатилетней хористкой, впервые увидела свет рампы. На ней, как сейчас помнится, было платье испанской крестьянки, в руках букетик бумажных гиацинтов. Между нею и тонувшим в полутьме зрительным залом стоял дирижер. Она видела только его седую шевелюру, его тонкую палочку. Больше и не было тогда ничего на свете, только она и музыка…

А потом, в том памятном сезоне пела она партию Ольги в «Евгении Онегине», и после премьеры ее дождался у театрального подъезда Ян Стырне, такой молодой, взволнованный и неуклюжий. Они почти до утра бродили по узким мощеным улицам старого города, он рассказывал ей о Москве, звал туда. Она согласилась на время расстаться со сценой и поехала. Да, на время… оказалось — на всю жизнь. А ведь могла бы и она… Тогда, в Риге, у нее не было даже соперниц… А что сейчас? Четыре стены в нелюбимом городе да призрачная надежда перебраться назад в Москву. Как сложен мир! Лучше не думать, не жалеть ни о чем, не терзаться химерами. Пан мой — бог мой, — как говорят поляки.

Публика рукоплесканиями встретила артистов в черных фраках, уже седых и помоложе, прославившихся своими концертами в крупнейших столицах планеты. Шум и аплодисменты усилились, когда уверенными шагами взошел на дирижерский помост невысокий, кряжистый человек. Из-под нависших бровей в зал смотрели озорные, простецкие, какие-то очень русские глаза. И только посеребренная временем волнистая грива придавала его внешности особую артистичность.

Дирижер, поклонившись, повернулся к оркестру и поднял руки. Все замерло кругом, по залу прошел холодок…

Во время антракта Дина терпеливо выслушивала восторженные тирады Ильзы в адрес оркестра и пропускала мимо ушей остроты Игоря, который, как всегда, не щадил ни знакомых, ни близких. Она медленно шла по фойе и тихо улыбалась своим мыслям, покою, разлившемуся в душе после музыки. Она не взволновалась и тогда, когда, улучив момент, Лебедь наклонился и шепнул ей на ухо:

— Один наш общий знакомый так хлопал, что едва не вывалился из ложи.

— Кто?

— Вадим Аркадьевич Сырцов.

— Разве он здесь? С кем? — спокойно спросила она, однако машинально открыла сумочку и потянулась за зеркальцем.

— С кем же, с Зойкой, конечно! Впрочем, это уж известно: любовь требует — дружба отдает, — ввернул Лебедь звонкую, но малопонятную фразу.

— Видно, часто любовь маскируется дружбой, — медленно возразила Дина. — Но это звучит не слишком современно.

— А что более современно звучит?

— Когда не знаешь, за что любишь.

— Но зато отлично знаешь — за что мстишь. Не сделать ли нам так, Дина?

— Отомстить? — как бы шутя переспросила она, но глаза ее не смеялись.

— Над кем навис меч возмездия? — раздался громкий голос, и, обернувшись, они увидели Вику с Зовэном Бабасьевым.

Зовэн глядел на Дину и улыбался. Хотя Вика превосходила ростом своего спутника и рядом с ней геофизик, даже несмотря на усы, выглядел не слишком мужественным, лица у обоих были откровенно счастливые. Как все высокие девушки, Вика предпочитала в одежде горизонтальные линии, носила туфли на низких каблуках (в душе страстно мечтая о шпильках), немного горбилась, хотя на самом деле была стройна. Но несмотря на все это, даже в своем полосатом, как шлагбаум, свитере она была сегодня по-настоящему привлекательной. И Дина отметила это.

Плохо слушая друг друга, заговорили о музыке, о том, как нужна классика, о том, что она вовсе не устарела, как думают некоторые пылкие умы, и никогда не отодвинется на задний план. Лебедь стал развивать мысль, что Государственный симфонический оркестр — настолько слаженный коллектив, что вполне мог бы обходиться без дирижера.

— Это как же? — Бабасьев нахмурился. — Чтобы поисковая партия шла в маршрут без начальника? Кто во что горазд, да, дорогой?

— У них ноты на пюпитрах и столетний опыт.

— А в самом деле, они на дирижера даже как будто не смотрят, — сказала Вика, гордая присутствием женщин в прославленном оркестре.

— Не оригинально, доктор, — небрежно бросила Дина. — Еще в двадцатых годах пытались создать Персимфанс — Первый симфонический ансамбль — оркестр без дирижера. И довольно скоро отменили эту затею. Не вышло.

У входа в курительную комнату Вика остановила Дину:

— Пусть мальчики покурят, а мы походим одни. Не возражаете?

Вика не была близкой подругой, но всегда симпатизировала Дине. Сейчас она спросила без всякого предисловия:

— Почему он с ней? В чем дело, Дина?

Они шли в кругу гуляющих, и голоса их тонули в приглушенном говоре.

Дина пожала плечами:

— Видно, ему так нравится.

— Чтобы геолог руду не отличил от пустой породы? — усомнилась Вика, перефразируя известную песню. — Не может этого быть. Знаешь, давай на «ты».

— Давай, — чуть помолчав, ответила Дина.

— Теперь скажи, когда он выписался из больницы?

— Третий день.

— А к нам явился в управление только сегодня. И с места в карьер: хочу в поле! Другой бы путевочку на юг стал ладить, а этот: в поле! — Теперь Вика помолчала, задумчиво глядя перед собой. — Ничего не понимаю. Нашел тоже поле… Можно сказать, на целину набрел! Хочет взять с собой в отряд — медсестрой и поварихой. Ну ладно, это служба, у него в отряде действительно нет поварихи, но дело ведь не в этом.

В голосе Вики звучало негодование, почти горе, и Дина невольно сжала ее руку.

— Не надо их осуждать, — сказала она тихо. — Он свободный человек. Каждый ведь может ошибиться.

— Геолог ошибаться не имеет права, — убежденно возразила Вика, — ни в поиске, ни в личной жизни. Представь, он полгода в поле, а жена? Попадись ему такая, как эта вертихвостка, так изведется ведь парень вконец. Вот папа твой — сколько истоптал сапог, сколько всего нашел для страны, а все потому, что мама твоя семью берегла. Кстати, есть от него что-нибудь?

— В том-то и дело, что есть. Неважны наши дела в Москве, Вика.

— Давай не ври!

— Правда, я не вру. Расскажу после, третий звонок.

Пробираясь на свое место, Дина опустила глаза, она чувствовала на себе взгляды, и это ее раздражало. Ей очень хотелось уйти отсюда.

3

Лебедь сказал правду: Вадим сидел с Зойкой в первом ряду боковой служебной ложи почти над самой сценой, куда обычно набивалась зеленая молодежь из училища искусств. Пустокарманная эта братия и не подумала бы пустить на свои законные места чужаков, но всемогущая рука Ильзы Генриховны сделала свое дело: толстая администраторша безжалостно выдворила двух парней и посадила на их место Зойку со спутником.

Непривычно молчаливая сидела Зойка. Собственно говоря, она поначалу и не слышала ничего, думала о своем. Ей все не верилось, что она, в недавнем прошлом простая деревенская девчонка, сидит здесь, в театральной ложе, рядом с таким красивым парнем, и все обращают на них внимание. «Ох, если бы они узнали, что через неделю я отправлюсь вместе с ним в отряд и буду там кашеварить и лечить геологов, а весной пойдем по маршруту в тайгу, и по ночам в его палатке мы будем с ним совсем-совсем одни… Неужели конец одинокой жизни? И не надо слушать пьяную ругань брата. И не надо слоняться по танцулькам и наряжаться не по средствам в поисках жениха. Ох, скорей бы в тайгу!»

Эти мысли жили на Зойкином лице, прорывались в неловких намеках. Вадим ясно понимал ее непритязательные надежды, понимал все, что она думает. Ему не хотелось обманывать Зойку, но им руководило сейчас сложное и противоречивое чувство обреченности. Он отлично понимал, на что идет, появляясь на концерте с Зойкой, однако знал и то, что терять ему уже почти нечего. И только сознание чего-то не сделанного, не завершенного еще удерживало его от безрассудных шагов.

Во втором отделении исполнялась Четвертая симфония Чайковского. Поднялась дирижерская палочка, и под сводами зала полилась неторопливая задумчивая мелодия анданте. Вадим очень скоро утратил чувство реальности, к нему пришло ощущение невесомости и легкости. Где-то краешком сознания он слышал и музыку и звучащие в нем самом живые ответные голоса, и это, как одно время в больнице, опять были голоса бесприютного детства. И еще — странное ощущение вечности, дороги.