Читать интересную книгу Черный сорокопут - Алистер Маклин

Раскладушка оказалась достаточно прочной, под моей тяжестью она не разорвалась, как можно было ожидать, так что на сей раз мерить своим корпусом пол не пришлось. Я еше немного постонал, а после подпер голову локтем и продемонстрировал им, как умеют страдать истинные англичане - с поджатыми губами и молча. Чтоб подчеркнуть драматизм сцены, я время от времени закрывал глаза.

Профессор Визерспун запинаясь излагал, что произошло - по меньшей мере, свою версию того, что произошло. У него получалась довольно убедительная комбинация из несрабатывающих шифров, плохо сбалансированных сейфов и шатких полов, лишающих сейфы устойчивости. Мэри внимала ему в предгрозовом молчании. Если она играла, то столь блистательно, что оставалось лишний раз констатировать: в ее лице сцена лишилась великой актрисы. Учащенное дыхание, сжатые губы, трепещущие ноздри, стиснутые кулаки - все это доступно моему пониманию. Но чтоб так побледнеть, надо было вложить в свою игру толику сердца. Когда профессор закончил, мне показалось, что она накинется на него, нисколько не страшась гигантской фигуры Хьюэлла. Но она сумела овладеть собой и лишь произнесла ледяным тоном:

- Очень благодарна вам обоим за то, что доставили мужа домой. Это свидетельствует о вашей доброте. Не сомневаюсь: произошел несчастный случай. Спокойной ночи.

Ее речь не оставляла лазеек для дальнейших словесных игр, так что им пришлось убраться, выкрикивая на ходу, что завтра - как они надеются мне наверняка станет лучше. На что они надеялись в действительности, осталось тайной, во всяком случае, они забыли объяснить, каким образом мой перелом излечится за одну ночь. Еще целых десять секунд Мэри смотрела им вслед и лишь тогда прошептала:

- Он устрашает, ничего не скажешь. Выходец из первобытных эпох.

- Да уж, красотой он не блещет. Боишься?

- Еще бы, конечно.

Она постояла без движения еще пару секунд, вздохнула, развернулась и присела на краешек моей кровати. Долго она всматривалась в мое лицо, как бы преодолевая сомнения или решаясь на смелый шаг, потом прохладными ладонями коснулась моего лба, прошлась пальцами по волосам, опять глянула на меня сверху вниз, опираясь на руки; она улыбалась, но улыбалась безрадостно, и ее глаза газели потемнели от тревоги.

- Я виновата перед тобой, - прошептала она. - Плохо складывается дело, правда, Джонни? - Раньше так она ко мне не обращалась.

- Ужасно. - Я поднял руки, обнял ее за шею и пригнул к себе; она ткнулась лицом в подушку и не сопротивлялась. Она еще не очнулась от шока, какой, вообще говоря, неизбежен при первых контактах с Хьюэллом. А может, просто потворствовала больному сподвижнику... Щека ее была нежна, как лепесток цветка, и пахло от нее солнцем и морем. Я прижался губами к ее уху и прошептал:- Проверь, они на самом деле ушли?

Она замерла, словно ударенная электричеством, потом рывком поднялась, подошла к двери, приникла к одной щелочке, к другой и полушепотом доложила:

- Оба они в профессорской комнате. В данный момент ставят сейф на место.

- Погаси свет.

Она прошла к столу, прикрутила фитиль, сложила руки над лампой этаким куполом с прорезью и дунула. Комната погрузилась в темноту. Я содрал с ноги те ярды медицинского пластыря, которым они облепили мою злополучную травму, да еще как плотно! Отдирать пришлось чуть ли не с кожей, чертыхаясь от боли. Теперь можно было встать на ноги, чтоб экспериментальным путем проверить правую ногу. Пара прыжков... Что ж, прыгаю я не хуже, чем обычно. На том же уровне. Лишь большой палец ныл. На него-то как раз и пришелся главный удар-. Ему-то больше всего досталось от этого дуэта: сейф плюс переломившаяся подметка. Я повторил свой эксперимент. По-прежнему о'кей. Я сел и принялся обуваться.

- Что ты делаешь? - в сердцах спросила Мэри. Мягкая сочувственная нота, как заметил я с печалью, начисто исчезла из ее голоса.

- Элементарную проверку, - ответил я беззлобно. - Надеюсь, ножка моя по старой дружбе мне еще послужит.

- Но кость... Я думала, у тебя перелом...

- Быстрое исцеление под воздействием природных факторов. - Я еще разок опробовал ногу, теперь в ботинке. Порядок! И тогда я поведал ей свою историю болезни.

Выслушав меня, она сказала:

- Охота тебе была меня дурачить?

Жизнь приучила меня к женской несправедливости, посему я пропустил этот выпад мимо ушей. У нее, конечно, хватит ума оценить собственную неправоту в обращении со мной на ранних этапах, от ее собственной хвори до моей. Но, разумеется, сейчас она видит, какие преимущества я получил, притворившись калекой. Она между тем вернулась к своему ложу, кинув мне мимоходом:

- Ты велел мне сосчитать китайцев - сколько их заходит в барак, сколько выходит.

- Ну и?..

- Их там восемнадцать.

- Восемнадцать! - А я-то насчитал - там, в пещере, - восемь.

- Восемнадцать.

- Не заметила, выносили они оттуда что-нибудь?

- При мне они не выходили. Во всяком случае, пока не стемнело.

- Ясно. Где фонарик?

- Под подушкой. Вот он.

Она повернулась к стенке, и скоро я услышал ровное спокойное дыхание. Но я знал: она не спит... Разорвал, пластырь на лоскутки, обклеил ими стекло фонарика, оставив посередине маленькое отверстие в четверть дюйма диаметром. Затем обосновался у щели, позволявшей: наблюдать за профессорским домом. Вскоре после одиннадцати ушел Хьюэлл, отправился, видимо, к себе домой. Там зажегся огонь, но вскоре, минут через десять, погас.

Я подошел к шкафу, где бой сложил наши шмотки. Манипулируя тоненьким лучом модернизированного фонарика, я отыскал в конце концов темно-серые фланелевые брюки, синюю рубашку. Быстро переоделся. Ночную прогулку в белоснежном наряде полковник Рейн не одобрил бы. Затем я возвратился к кровати Мэри и тихо проговорил:

- Ты ведь не спишь, верно?

- Чего ты хочешь? - Ни малейшего тепла в голосе, ну прямо-таки ни малейшего.

- Послушай-ка, Мэри, не дури. Чтоб надуть их, я вынужден был надуть и тебя. Не мог я поступить иначе в их присутствии. Тебе ведь должно быть ясно мое нынешнее преимущество: я мобилен, а они считают меня лишенным подвижности, демобилизованным и деморализованным. Как еще мог я действовать? Стоять в дверях при поддержке Хьюэлла с профессором и весело распевать: "Не огорчайся, малышка, я всего только развлекаюсь"?

- Наверное, нет, - обронила она немного погодя. - Ну и чего ты хочешь? Разъясни мне это!

- Честно говоря, речь идет о другом, о твоих бровях.

- О чем, о чем?

- О бровях. Ты блондинка, у тебя светлые волосы, а брови черные. Они настоящие? Я имею в виду цвет.

- Ты не свихнулся?

- Я просто хочу покрасить лицо в черный цвет. Тушью. Вот я и решил, что у тебя...

- Надо было прямо так и спросить, не умничая. - Как бы там ее интеллект ни стоял за "простить", другая его половина голосовала "против". - Никакой тушью я не пользуюсь. Тебя устроит обувной лак? Он в верхнем ящике справа.

Я дрогнул при мысли о ваксе или лаке как атрибутах маскарада и отстал от нее. А через час - так и вовсе с нею расстался. Я соорудил на своем ложе грубое подобие спящего, обошел дом со всех сторон: нет ли там любопытных, и исчез, условно говоря, черным ходом, изловчившись скользнуть под тростниковую стенку-ширму. За сим не последовало ни воплей, ни окликов, ни стрельбы. Итак, Бентолл на воле, никем не замеченный и крайне этим довольный. На темном фоне меня нельзя было разглядеть и за пять ярдов, хотя унюхать, стоя по ветру, удалось бы на расстоянии вдесятеро большем. Такой уж бывает обувной лак.

Первая часть моего путешествия осуществлялась в промежутке между нашей обителью и профессорской. На этом участке не имело ни малейшего значения, функционирует моя нога или нет. Любому наблюдателю, обосновавшемуся в профессорском доме или в рабочем бараке, моя персона нарисовалась бы черным силуэтом на фоне светлого моря или белого песка. Посему я перемещался сперва на локтях, руках, коленках, стремясь уйти за дом, подальше от чужих глаз.

Очутившись за углом, я медленно и беззвучно поднялся на ноги и пошел, тесно прижимаясь к стене. Три больших шага - и я оказался у задней двери.

Свое поражение я осознал мгновенно. С фасада дверь была нормальной деревянная дверь на петлях, - вот я и предположил подсознательно, по инерции, что задняя дверь такая же. На деле же она оказалась бамбуковой ширмой. От первого же прикосновения она прошуршала эхом далеких кастаньет. Зажав в руке фонарик, я застыл у двери. Минуло пять минут, ничего не произошло, никто не явился. Легкий ветерок тронул мое лицо, бамбук снова проговорил свой сдавлен но-гремучий монолог. Минуты за две я подобрал штук двадцать бамбу-чин одну к другой, не сотворив из этой акции шумового действа, за две секунды проник в дом и еще две минуты отпускал тростинку одну за другой на свободу. Ночь была не такая уж теплая, но я чувствовал, как пот, стекая со лба, заливает мне глаза. Я вытер пот, прикрыл ладонью фонарик, нажал осторожно пальцем выключатель и начал обследовать кухню.