тонким чутьем человека-сердцеведа Вы всегда отгадывали наши нужды, волнующие нас запросы, всегда приходили нам на помощь в трудные минуты, так часто встречающиеся в жизни современной учащейся молодежи, словом и делом вселяли в нас внутренний мир, душевное спокойствие».
Из адреса Глазунову от оркестра Петроградской консерватории
Глазунов вошел в класс, подошел к столу и остановился. Спокойно и внимательно взглянул на обращенные к нему лица. В них можно было прочесть огромное уважение к великому музыканту, «который все знает, все понимает и все может, который для всех пример». Так охарактеризовал Глазунова его учитель Римский-Корсаков, так думали о нем все.
— Сейчас мы начнем новую тему, — сказал Александр Константинович, подошел к роялю, раскрыл ноты, и его карие глаза засветились острым любопытством. В обычно спокойном взгляде отразилась работа мысли великого музыканта, от внимания которого не могла ускользнуть ни малейшая деталь разбираемого произведения.
Не выпуская из рук неизменную сигару, композитор стал играть «Камаринскую» Глинки. Между отдельными разделами произведения он останавливался и довольно быстро, с увлечением, но не повышая голоса, пояснял тайны глинкинской инструментовки. Следить за ним было вначале трудно, но по мере продолжения урока ученики, захваченные множеством интереснейших сравнительных примеров, которые Глазунов приводил, пользуясь своей необъятной памятью, тоже увлекались все больше и больше.
Преподавать в консерватории Александр Константинович был приглашен в 1899 году. Композитор вел класс специальной инструментовки и другие теоретические предметы. Педагогическая работа ему нравилась. Правда, на групповых занятиях он несколько терялся. Нужно было объяснять так, чтобы было интересно и понятно, чтобы все успевали усвоить то, что казалось ему самому простым и ясным. Он помнил, как «схватывал на лету» все, о чем рассказывали ему в юности, и, ведя урок, не всегда мог правильно соизмерить силы своих учеников. Поэтому он сам и его ученики больше любили его индивидуальные занятия, где можно было поговорить обо всем подробно и не спеша.
Однако, как ни нравилась Александру Константиновичу работа в консерватории, творчество оставалось пока на первом плане. Новые произведения появлялись одно за другим, и Стасов, довольный, говорил, что Самсоныч «сыплет из рукавов».
В 1898—1899 годах были написаны два балета — «Барышня-служанка» и «Времена года» (поставленные Петипа), в 1902 году — седьмая симфония. Издательство Беляева выпустило за эти годы романсы композитора на тексты Пушкина, «Торжественную кантату в память 100-летия со дня рождения А. Пушкина», «Торжественную увертюру», две фортепианные сонаты, пьесу для виолончели с оркестром «Песня менестреля», сюиту для оркестра «Из средних веков», пятый струнный квартет.
Балет «Времена года» не имеет сюжета. Его четыре картины — это картины Зимы, Весны, Лета и Осени. Тема вечности жизни, вечного воскрешения природы захватила Глазунова. И в новом произведении он опять предстал как художник, бесконечно влюбленный в красоту родной земли, русской природы.
Симфоническое вступление описывает скованную снегами природу. «Поразительно впечатление от этой музыки, — писал критик Б. Асафьев. — В звучании выражается зимнее безмолвие природы. И воздействие именно то, какое исходит от погруженных в оцепенение рек, ручьев, полей, лугов и лесов. Значит, и в этом молчании их есть музыка, которую услышал великий музыкант; значит, абсолютного безмолвия нет в мире».
Когда занавес поднимается, на сцене появляется Зима со своими спутниками: Инеем, Льдом, Градом и Снегом. Легкий, изящный танец Инея, угловато-торжественная тема Льда, стремительная, колючая музыка Града и грациозный, поэтический вальс Снега «выразительной чередой как бы утверждают еще непоколебимее мертвый покой. В мерцающем дрожании и трепете падающего снега чуть слышится, как теплится жизнь: не в лучах ли звезд на зимнем небе?» (Асафьев).
В конце первой картины Зима и ее спутники исчезают, и на смену им приходит Весна с Зефиром, Птицами и Цветами. В музыке ее, томной и мечтательной, как будто ощущаются легкие порывы свежего ветерка. Нежен и грациозен танец Розы, звонко пение Птицы.
Но постепенно жара становится все сильнее. И сцена уже представляет собой хлебное поле, которое волнуется под теплым дуновением ветра. Началось Лето, В прелестном вальсе «расцветают» васильки и маки, фантастические Наяды, играя легкими шарфами, танцуют под музыку баркаролы. В вариации Колоса снова повторяются чуть колышущиеся движения. Вдруг появляются Сатир и Фавны, играющие на свирели. Они пытаются похитить Колос, но Зефир спасает его.
Природа достигает высшего расцвета, и картина Осени открывается «Вакханалией», где широкая, буйная мелодия вспыхивает и разливается «красным полымем» (Асафьев):
Это — радостная сцена пира на земле. В нем принимают участие аллегорические представители всех других времен года: Зима, с ее «вьюжным напевом», Весна, с шаловливо-нежными мелодиями, и Лето, с вальсом цветов.
Заканчивается балет картиной Созвездий, как бы проплывающих над Землей и являющихся вечными свидетелями неизменного хода жизни. Торжественным гимном звучит тема Лета, тема «вечного света, тепла, жизни».
Зима 1904 года была посвящена работе над скрипичным концертом. Приходя по вечерам к Римскому-Корсакову, Александр Константинович показывал у него только что созданные страницы музыки. Дом Николая Андреевича был всегда полон молодежи. Его дети, сыновья и дочери, и их друзья составляли веселое, шумное общество. Когда появлялся «Сашенька», как называл композитора за глаза Николай Андреевич, все собирались в гостиной послушать новое произведение. Иногда Надежда Николаевна исполняла сонаты Глазунова, которые ей очень нравились. Александр Константинович играл свои симфонии и, если у него спрашивали, объяснял их строение. Скрипичным концертом особенно интересовался один из сыновей Николая Андреевича — Володя. Он играл на скрипке.
Работая над скрипичной партией, Александр Константинович часто советовался со скрипачом Ауэром, который должен был стать первым исполнителем произведения.
Репетиция концерта состоялась в помещении придворного оркестра — полутемном зале с низкими длинными сводами.
Ауэр играл по нотам, сидя на стуле. И так как он был небольшого роста, то его совсем почти не было видно за громадной фигурой композитора, дирижировавшего своим произведением.
Как и на всех концертах, целый ряд кресел был занят семейством Римских-Корсаковых, другой ряд — поблизости — Стасовыми. Некоторые музыкальные критики сидели с ничего не выражающими лицами: концерт им был непонятен.
Формально он состоит из одной части, и в то же время в нем ясно проступают три самостоятельных раздела, которые, тесно соприкасаясь, образуют одно целое.
Концерт начинается необычно. На фоне мерно пульсирующего сопровождения сразу же появляется смятенная тема солирующей скрипки. В ее напряженной, изломанной мелодии слышатся скорбные вздохи. И вместе с тем она пленяет искренностью, трогательной