Читать интересную книгу Жизнь и смерть сержанта Шеломова - Андрей Житков

Закипела вода. Саня высыпал в банку пачку чая, а Олег достал из-под матрасов буханку белого хлеба, банку сгущенки и пачку рафинада.

За воспоминаниями о гражданке они усидели три литра и все, что было съестного. Митя так наелся, что на ужин не пошел, а сразу завалился спать, но после крепкого чая не спалось, и он еще долго думал о том, как мало надо, чтобы отношение к тебе изменилось.

«..переодевайтесь. Через пятнадцать минут до аэродрома пойдет машина». Митя проснулся от голоса Веры. Он открыл глаза и увидел довольного Кузю. Тот не скрывал своего ликования и, пока переодевался, все пел: «Желтушка, желтушка, желтушка моя, позволь наглядеться, радость, на тебя».

В тот день он ни на какие работы не пошел, а сразу двинул к Сане, и, завалившись на матрасы, проспал еще часа два, а потом снова пили чай и ели припасенный Саней крем из сгущенки с маслом. Саня оформлял поварам дембельские альбомы, а они его кормили не хуже генерала. Здесь было так хорошо, что Митя решил отсиживаться в каптерке до выписки, тем более что Саня не возражал: «Хоть живи здесь».

Прошло пять дней. Митя с Саней коротали время до ужина вдвоем — Олег ушел играть в карты. Саня стал рассказывать о себе:

— Эх, Митя, на гражданке я был человеком, — начал он, прихлебывая горячий чай. — Последний «Жигуленок» еще в техникуме сделал; девочек менял как перчатки, ну, и насчет одежонки не извольте беспокоиться, моя вотчина — торговля: год работал — пять тысяч сделал.

Саня достал из кармана кожаный бумажник с фотографиями: Саня с девочками на пляже и Саня с девочками за праздничным столом.

— Если бы не армия, я бы такими делами воротил!

— Какими? — спросил Митя. Он не любил, когда так хвастались.

— Ты о нашей организации не слышал? — Саня многозначительно поднял указательный палец. — Я получил письмо, где пишут, что недавно в городе прошли первые выступления и готовятся еще. Видишь ли, — Саня изменил тон. — Наша сила в том, что мы опираемся на разум, на силу, а не на абстрактные понятия равенства, братства и другой чепухи, выдуманной ублюдками для ублюдков. — Он помолчал немного. — «Майн кампф» — вот книга, которая выше всяких там Библий, Булгаковых, Достоевских. Эти учили ныть и копаться в собственном дерьме, и только Гитлер создал модель разумного человека, которую потом извратили и довели до абсурда промышленной машиной. Не читал?

Митя мотнул головой.

— Зря не читал. Вернешься, я тебе дам перепечатку. Самая гуманная книга. Сам подумай: все никогда не смогут жить хорошо. Пусть уж кто-то живет хорошо, чем все плохо, частью надо пожертвовать. У Гитлера была ошибка: арийцами он называл нацию, а между тем арийцы есть в любой нации. Это часть людей, которая имеет жизненную силу, способную обновить общество. А все, кто не принадлежит к арийцам, — хлюпики, ублюдки. Но ты, я вижу, парень сильный. Если тебя поднатаскать в идеологии, думаю, можешь войти в нашу организацию.

— Нет, нет, — Митя поднялся, громко сглотнув слюну. — Мне идти надо, я — дневальный.

Саня рассмеялся.

— Чего ты испугался? Просто у тебя информационный шок — теоретической подготовки нет. Подумай на досуге, поймешь, что я прав.

— Нет, нет, — Митя решительно направился к двери.

— А Олег-то меня, между прочим, сразу понял. Вы с ним вечером приходите чай пить, а я печеночный паштет достану, болгарских огурчиков. Поговорим.

Митя шел в свой корпус и никак не мог унять дрожь. Он раньше слышал, что у них в городе есть какие-то группировки, но никогда с ними не сталкивался и считал, что все это вранье. «Надо матери написать, спросить о выступлениях».

Вечером он никуда не пошел и вообще решил больше к Сане не ходить, а завтра во время обхода попроситься на выписку, и, когда старшина поманил его пальцем и назначил за отлынивание от работ в наряд по корпусу, Митя даже обрадовался этому и сразу взялся за швабру. Теперь у него было оправдание.

Он шоркал шваброй по полу, а перед глазами стояли огурчики с хлебом, на котором толстым слоем был намазан печеночный паштет.

На ужин давали костистую рыбу, с клейстером.

Когда он попросился на выписку, врач удивился и сказал, что в его практике такого не случалось, чтобы солдаты один за другим просились из госпиталя.

В Кабуле было солнечно и жарко, На траве, невдалеке от вертолетов, валялись заменившиеся офицеры — ждали самолета из Союза. Вдали дымилась пыльная пересылка, город кричал тысячью далеких голосов, и Митя был рад, что снова в Кабуле. До года службы оставалось еще каких-нибудь два с половиной месяца, а там все должно пойти как по маслу.

С ним летел солдат — судя по неушитой форме, такой же чижик, и, как выяснилось, ему было с Митей по пути — тоже в Теплый стан, в рембат. Машины в их сторону не было. Они пошоркались о горячие машинные бока и, не найдя попутчиков, уселись на скамейке рядом с цветочными клумбами. За их спинами текла шумящая улица с юркими легковушками и дребезжащими «бурбахайками». И клумбы, и ряды деревьев на улице, и машины, и прохожие — все это так напоминало мирную жизнь где-нибудь на юге Союза, что уходить отсюда никуда не хотелось.

Между тем день плыл, приближаясь к полудню, и Митин спутник предложил пойти пешком, а по дороге голосовать — кто-нибудь да подбросит.

И они пошли по дороге. Мимо них проносились, обдавая клубами пыли, желтые такси, груженые «тойоты», афганские военные «уазики», а советские машины будто сквозь землю провалились.

По обеим сторонам пошли глиняные хибары, сколоченные из фанеры и деревянных огрызков каморки, мелкие лавки, торгующие всякой рухлядью, из которых на них смотрели блестящие любопытные глаза. Около хибарок галдели дети, черные, голые, со вспученными животами. По сточным канавам к обочине дороги стекала мутная зловонная жижа, и они прибавили шаг, чтобы поскорее пройти этот вонючий район.

Услышав позади шум тяжелой машины, Митя оглянулся. Шел советский «Урал». Они замахали руками, и машина остановилась. Из кабины высунулся лысый майор:

— Куда вам, солдаты?

— В Теплый стан, в полк, в рембат! — в один голос закричали они.

— В кузов! — скомандовал майор.

В кузове везли цемент в бумажных мешках. Машина свернула на асфальтированные улицы Кабула и понеслась с огромной скоростью, часто сигналя. Митя с солдатом тряслись на откидных лавках в кузове, едва успевая увидеть, что происходит вокруг.

Машина высадила солдата у ворот рембата и покатила к полку. У КПП Митя хотел спрыгнуть, но майор махнул ему: «Сиди!» Мимо проплыли офицерские модули, железный щит: «Служить в Туркестанском военном округе — почетно и ответственно». Машина подрулила к складу-палатке. Майор вылез из кабины и заглянул в кузов.

— Помоги разгрузить — тут немного.

Митя выругался про себя (надо было спрыгнуть у КПП) и взялся за мешок.

Мешки были тяжелые, килограммов по пятьдесят, и часто рвались. Он вымазался с ног до головы, да еще кладовщик, принимавший мешки внизу, обругал его.

Приближалось время обеда. По плацу в сторону столовой, бренча котелками, с песнями шагали подразделения, и Митя заторопился во взвод.

— Взвод, смирррр-на! — закричал лежащий на койке Фергана, когда Митя шагнул в палатку. — Дежурный, доклад!

На Митю налетел Мельник с облезшим от загара лицом и, приложив руку к панаме, затараторил:

— Товарищ сержант, за время моего дежурства происшествий не случилось! — И добавил шепотом: — Скомандуй «вольно».

— Вольно! — крикнул Митя, чувствуя, как улетучивается утреннее настроение.

Все, кто был в палатке, подошли к нему, пожали руку. Фергана усадил на койку, дал закурить.

— Как думаете командовать взводом, товарищ сержант? — спросил Фергана, выпуская дым Мите в лицо.

— Каким взводом? — Митя понял, что его повысили, но все равно спросил.

— Своим взводом, своим. Вы ведь у нас теперь замок. Горов старый стал, на пенсию проводили.

— Буду командовать, как Горов, — Митя и обрадовался, и огорчился. Обрадовался тому, что теперь ему будет доставаться поменьше, все-таки — заместитель командира взвода, а огорчился — на него сгрузят всю ответственность; придется командовать и получать подзатыльники от Пыряева и от начальства повыше.

Вошел Пыряев (легок на помине).

— Сидите, сидите, — подал Мите руку. — С выздоровлением. А я, честно говоря, думал, ты дольше проваляешься. Принимай у Горова взвод и работай над повышением командирского мастерства. Для начала — получите после обеда оружие и отдраите его до блеска. Завтра идем в сопровождение на Суруби с восьмой ротой. Наши «бэтээры» на охране, поэтому пойдем на чужих. Я пойду в голове колонны, а ты — замыкающим. Проведи учебу с молодежью — для них это первое сопровождение.

Митя только успевал кивать головой.

За чисткой оружия Кадчиков рассказал ему, что произошло за его отсутствие. А произошло многое. В тот день, когда его отправили в госпиталь, старики взяли Кадчикова на выносной пост вместо Мити и устроили им с Москвичом «веселую жизнь», а ночью, стоя на посту, Москвич прострелил себе руку. Его спустили вниз и отправили в госпиталь, но из госпиталя его через неделю выкинули, потому что рана была очень легкой — только мясо прострелил, и отправили в полк. А потом, когда через неделю кончился рейд, Москвича хотели отдать под трибунал, но взводный пожалел его, и теперь он в другом батальоне, рядовым. Их подбитый «бэтээр» в рембате. Оказывается, его подбили двумя гранатами, а не одной, как они думали сначала. Одна граната прожгла мост, а другая попала в днище и сожгла Коле ноги. Если бы не вторая граната… Коля написал Фергане письмо, где сообщил, что ему отрезали ноги и скоро сделают протезы. В письме он передавал привет Мите и всем остальным. Но самое главное — прислали чижиков из карантина, и они теперь летают как пчелки, но легче от этого пока что не стало.