— Какую книгу ты сейчас читаешь?
— «Умную диету» — книжка помогает научиться худеть, ни в чем себе не отказывая.
Этого мне было просто не понять, ведь Тересу можно было принять за кого угодно, только не за сошедшую с экрана Бриджит Джонс.[46]
— Ясно.
Дальше расспрашивать мне не захотелось.
Тереса попросила мой телефончик. Перед этим она долго распространялась о преимуществе романа с более старшим партнером, и я, не зная, принимать ли все эти разговоры на свой счет, на всякий случай притворился, что не слышу просьбы. Но девушка снова спросила номер моего мобильника, по которому, кстати, так никогда и не позвонила.
— Не удивляйся. Не знаю, встретимся ли мы снова, но мир тесен, как банановая кожура.
«Вот так сравнение», — подумал я.
— Я тоже так считаю.
Перед паспортным контролем она расцеловала меня в обе щеки.
— Рада была познакомиться, Рамон. Смотри не перетруди ноги.
— Я тоже рад знакомству, Тереса. Удачи.
— Я тебе звякну, — объявила она с веселой угрозой, показала большой палец и подмигнула.
Я ответил улыбкой, и эта девушка навсегда исчезла из моей жизни.
* * *
Виолета сказала, что на Пути я буду один. Однако не успел я оказаться в Ронсевале, как свел дружбу с неким Мандевиллем, семидесятилетним почтенным здоровяком, родившимся и получившим образование в Англии, в Альбаусе. Он обладал большими познаниями о Пути и разговаривал со мной на звучном, почти металлическом испанском. Слова слетали с его губ так, словно он только что в полном объеме выучил язык и не задумывается над построением отдельных фраз. Немножко пообщавшись с ним, я начал очень хорошо его понимать.
Жеан — так его звали — стал моим спутником. Мы шагали с ним в ногу и останавливались в одних и тех же приютах. Когда я почувствовал нестерпимую боль в ногах, он ухаживал за мной, как медбрат, и помог освободиться от ботинок, буквально прилипших к моим ступням. Когда мы стащили обувь, оказалось, что ноги мои стерты до мяса. Жеан лечил меня с мастерством и сноровкой бывалого путника, который раз за разом повторяет эту непостижимую одиссею по запруженным паломниками дорогам.
Так было и в тот святой год начала XXI века, точнее — в сентябре 2004 года. Я до сих пор прекрасно помню запах диких цветов, вязов и лип на окраинах небольших городков северной части Пиренейского полуострова и вдоль тропок, идущих через поля.
Мандевилль играл роль моего ангела-хранителя. Говорил он мало, был мудр и рассудителен в выводах и решениях, всегда точно знал, что ему в данный момент нужно. Зато я словно брел наугад, мой рассудок до сих пор не нашел оправдания тому, что делало мое тело.
Почему я здесь? И все ответы на этот вопрос казались бессмысленными, звучали нелепо и глупо, походили на последние бессвязные мысли перед погружением в сон — слабые всплески в море спокойствия.
Жеан рассказывал о своей семье, детях, внуках, причем речь его всегда была спокойной, логичной, размеренной.
Я видел на дороге сотни людей, готовых поделиться вином, водой, бутербродами, делавших то же, что и мы, помогавших друг другу, — и постепенно осознавал, что в жизни есть вещи, маленькие задумки, от которых зависит самореализация человека и которые нужно доводить до конца без раздумий, без лишних вопросов.
* * *
Возле Эстельи дорога сузилась, превратившись в тропу. Памплона осталась позади (я вернулся туда позже, чтобы автобусом добраться через Агеррету, Урданис, Сабилдику и Арре до Ронсеваля и отправиться во Францию).
Однажды я услышал собачий вой и нашел у дороги, под деревом, раненого пса. Мы подошли ближе, и животное посмотрело на нас со смесью отчаяния и благодарности — ведь мы олицетворяли для него помощь и заботу, без которой оно бы пропало. Жеан первым предложил собаке воды и кусок хлеба. Раненый пес посмотрел на хлеб с благодарностью, но не притронулся к пище. Он снова заскулил, стараясь привлечь наше внимание к своей задней лапе. То был громадный белый мастиф, и его задняя левая лапа была сломана. Когда Мандевилль осматривал его, мастиф угрожающе клацнул пастью, но, поняв, что нуждается в лечении, смирился и схватил зубами только воздух. Мандевилль нашел сухую ветку, обстругал ножом, достал из своей сумки несколько бинтов и зафиксировал лапу. Когда он вправлял кость, пес снова клацнул зубами, потом протяжно заскулил.
Непрофессионально проделанная, но необходимая процедура была закончена, и мастиф завилял хвостом — явно в знак благодарности, потянулся к воде и целиком проглотил краюху хлеба.
Воспользовавшись остановкой, мы и сами решили пообедать. Дело было в окрестностях Вильятуэрты. Пес тоже отведал наших припасов — ветчина и сардины в оливковом масле пришлись ему по вкусу. Мандевилль достал бурдюк с вином, мы хорошенько к нему приложились, чуть было не плеснув и нашему пациенту.
— Куда ты идешь? — спросил меня Мандевилль.
— Туда же, куда и ты, — в Сантьяго-де-Компостела.
— Это я знаю, мы ведь давно путешествуем вместе. Я имею в виду: куда ты потом?
— А, конечно, извини. Я направляюсь в Лиссабон.
— Тебя там кто-нибудь ждет?
— Друзья. А почему ты спрашиваешь?
— Да так просто, к слову пришлось.
Эти расспросы насторожили меня.
— И все-таки… ты кого-нибудь ищешь? — настойчиво продолжал Мандевилль.
— Нет, Жеан. Меня в Лиссабоне ждут несколько лондонских друзей.
Виолета предупреждала, что я не должен доверяться незнакомцам. Но этот человек казался мне искренним и совершенно безобидным.
Виолета говорила, что я должен пройти по Пути как можно с более ясным сердцем, и вот я уже завожу дружбу со зверями; как я и ожидал, когда после обеда мы собрались в путь, мастиф поднялся все на четыре лапы и, прихрамывая, двинулся за нами.
Повнимательней приглядевшись к Мандевиллю, я заметил, что, несмотря на внешность этого крепкого сына природы, бородатого, с орлиным носом, с лицом приехавшего в город деревенщины, у него зоркий, непрозрачный взгляд странной глубины. Позже я подумал, что на мое восприятие влияют намеки и предупреждения моих лондонских подруг.
Мы добрались до приюта, выспались, а в семь часов утра (мы с Мандевиллем договорились встретиться в восемь) я собрался и продолжил путь один — меня заставили пуститься в бегство настойчивые расспросы Жеана. Собака, которую я надеялся увидеть поблизости, куда-то пропала.
Я зашагал по дороге, и тут на меня навалилась странная вялость, мягкая, но утомительная сонливость, так и манившая подыскать укромный уголок в лесу возле дороги, под сенью одного из гигантских дубов. Но я не мог себе этого позволить и продолжал идти, подбадривая себя мыслями о Джейн и Виолете, вспоминая наши любовные игры, дружный смех и ласки. Наши отношения полностью удовлетворяли меня, я ведь так давно не находил ни в ком ответного чувства. Однако мою радость быстро омрачило облачко недоверия: есть ли у них кто-нибудь? Были ли они со мной искренни? Действительно ли они меня любят? Я терзался темными чувствами: ревностью, эгоизмом, злобой; но вскоре мои мысли прояснились.