Я определил точные координаты Иллирии и двинулся к ней. Не два дня, а, казалось, две жизни спустя я увидел ее: отливающую зеленью, словно опал; со сверкающими морями и бесчисленными заливами, озерами и фьордами; с буйной растительностью на трех континентах, расположенных в тропиках; с прохладными лесами и многочисленными озерами четырех континентов умеренной зоны; без особенно высоких гор, но с множеством холмов; с девятью небольшими пустынями — так, для разнообразия. Имелись также одна извилистая река, длиной в несколько Миссисипи; система океанических течений, которой я по праву гордился, и пятисотмильный скалистый хребет-мост между двумя континентами, который я создал лишь потому, что геологи ненавидят их не меньше, чем антропологи — обожают. Я наблюдал за формированием штормового фронта в экваториальной зоне, потом — по грозовым тучам — за его движением на север.
Одна за другой, по мере моего приближения, на фоне планеты появились три ее луны — Флопсус, Мопсус и Каттонталлус.
Я вывел «Модель Т» на эллиптическую орбиту, оставаясь за пределами самой далекой из лун и, как я надеялся, вне зоны чувствительности средств обнаружения. Потом занялся подготовкой шлюпки, а также программированием последующего спуска самого корабля.
Затем я определил положение корабля на настоящий момент и немного подремал.
Проснувшись, я сходил в туалет, потом еще раз проверил космошлюпку и стартовый механизм. Приняв ультразвуковой душ, надел черные рубашку и брюки из водоотталкивающей ткани, названия которой я никак не мог запомнить, хотя компания по ее производству принадлежала мне, обулся в тяжелые ботинки, которые называл армейскими (хотя все остальные называли их туристскими), и заправил в них штанины брюк. Потом застегнул мягкий кожаный ремешок. Из него в случае необходимости можно было вытащить проволоку-удавку, спрятанную в центральном шве. На бедро я повесил кобуру с ручным лазером, а к поясу прикрепил гирлянду маленьких гранат. На шее у меня болтался медальон с бомбой внутри, а на правое запястье я надел хронометр, который извергал ровно в девять часов нервно-паралитический газ, если предварительно был нажат рычажок. В карманы я положил носовой платок, расческу и остатки кроличьей лапки тысячелетней давности. Теперь я был готов ко всему.
Однако следовало обождать. Я намеревался совершить спуск ночью — черной пушинкой опуститься на континент Великолепия в точке, удаленной от пункта назначения не менее чем на сто, но и не более чем на триста миль.
Я взвалил рюкзак на спину, закурил и отправился к отсеку шлюпки. Заняв кресло пилота, я надвинул на кабину прозрачный колпак и сразу почувствовал, как легкий ветерок начал обдувать мое лицо, а ноги обдала волна теплого воздуха. Потом я нажал кнопку, и створки внешнего люка стали подниматься.
Наконец люк открылся, и вдали возник сияющий полумесяц моей планеты. «Модель Т» должна была в нужный момент придать шлюпке начальное ускорение. Мне оставалось лишь управлять спускающимся аппаратом, когда он войдет в атмосферу. Вес машины вкупе с моим собственным, благодаря антигравам, встроенным в корпус, составлял всего несколько фунтов. У шлюпки имелись рули высоты, элероны, а также паруса и парашют. Однако она была гораздо меньше похожа на планер, чем могло вам показаться из моего описания. Скорее, это был парусник трехмерного воздушного океана.
Итак, я ждал, сидя в нем, и смотрел, как волна ночи смывает краски дня с лика Иллирии. Взошел Мопсус, а Каттонталлус исчез. У меня зачесалась правая лодыжка.
Пока я ее чесал, над головой загорелся голубой огонек сигнала. Не успел я пристегнуть ремни, как голубой огонек сменился красным.
Я расслабился, прожужжал зуммер, красный огонек потух, и тут же меня в спину будто лягнул мул. И вот — вокруг меня блестят звезды, подо мной темнеет Иллирия, а люк остался далеко позади.
Потом был дрейф, только не вниз, а вперед. Не падание, а скольжение, причем настолько незаметное, что я даже закрыл глаза. Планета казалась бездонной ямой, черной дырой, которая постепенно увеличивалась в размерах. В капсуле стало теплее. Я слышал лишь свое учащенное дыхание, стук сердца да шипение воздуха, обдувающего лицо.
Когда я посмотрел назад, корабль уже скрылся из виду. Начало было неплохим.
Давненько я не летал на дрифтере, кроме как для развлечения. И всякий раз, когда я сажусь в его кабину, в моей памяти всплывает одна и та же картина: серое предрассветное небо, волны, запах пота, горький привкус драмамина во рту, первые «угх» артиллерийского огня, и наша десантная баржа приближается к берегу. Сейчас, как и тогда, я вытер ладони о колени и коснулся высохшей кроличьей лапки. У брата была точно такая же. Ему понравились бы шлюпки-дрифтеры. Он вообще любил самолеты, парусники, планеры. Любил кататься на водных лыжах и нырять с аквалангом, а еще любил акробатику. Поэтому он пошел в авиацию. Из-за чего, наверное, так рано и встретил свою смерть. Да и многого ли можно ждать от какой-то паршивой кроличьей лапки?
Звезды сияли, как благодать Господня — холодные и далекие. Вскоре я надвинул на купол щиток фильтра, укрываясь от слепящих лучей солнца. Мопсус сверкал отраженным светом, бросая лучи в бездонную яму планеты. Флопсус вращался по более низкой орбите и в настоящее время находился по другую сторону планеты. Благодаря наличию трех лун моря на Иллирии были относительно спокойными — лишь раз в несколько лет, когда все спутники оказывались на одной линии, им удавалось изобразить солидную приливную волну. Воды, вздыбившись зеленой горой, прокатывались вокруг планеты, и на месте отхлынувших волн возникали оранжево-пурпурные пустыни с островками кораллов. Камни, кости, рыбины и плавник оставались лежать на высыхающем дне, словно следы легендарного Протея. Все это сопровождалось ураганами, смерчами, резкими колебаниями температуры и скоплением грозовых туч. В небе словно выстраивались соборы из облаков, пока наконец на землю не обрушивался ливень. Водяные горы разбивались о берега, рушились сказочные города, волшебные острова возвращались на дно морское, а Протей, спрятавшийся неведомо где, каждый раз хохотал как безумный, когда раскаленный трезубец Нептуна вонзался в отвечающие шипением волны. Удар — шипение, удар — шипение. Потом долго приходилось тереть глаза.
Сейчас Иллирия лишь мягко светилась под тонкой кисеей облаков. Скоро где-то там, внизу, пробудится ото сна похожее на кошку существо. Проснувшись, потянется и примется, крадучись, обходить окрестности. Немного погодя бросит взгляд на небо. Затем его мурлыканье разбудит сонную долину, и зашелестят листья на деревьях. Они почувствуют. Все они, родившиеся сперва в моем мозгу и получившие право на жизнь, лишь благодаря моей Силе, несущие в клетках своих тел мои ДНК, почувствуют мое приближение. Предчувствие… Да, дети мои, я иду к вам. Ибо Белион осмелился появиться здесь, среди вас…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});