Глава VI
Адвокат. Ты многое сделала, как директор этого приюта. Многим помогла. Но теперь тебе предстоит новое испытание. Супруги Элдридж... хотят забрать маленького Сэма.
Гриэр Гарсон (добрые глаза которой при этом становятся жесткими и холодными, как стекло). Нет. Я вернула к жизни этого ребенка, он меня любит. Он мой!
Адвокат. Да, ты возвратила ему жизнь. Но ему необходима семья, настоящий дом с родителями, которых бы он мог считать своими. А здесь не дом, а казенное заведение.
Гриэр Гарсон (в запальчивости). Тогда я уйду отсюда, из этого приюта! Я помогла найти родителей тысячам детей. Теперь я хочу, наконец, одного ребенка себе! Мне нужен Сэм. Вот мое заявление администрации об увольнении.
Адвокат. Послушай, в день своей смерти твой муж сказал слова, которых я никогда тебе не передавал. Он сказал: должно быть, бог лишил тебя в молодости собственного сына для того, чтобы тысячи бездомных детей благодаря тебе узнали, что такое нежность... (Поворачиваясь, направляется к двери.) Похоже, он все-таки ошибался. (Выходит, не осмеливаясь взглянуть ей в глаза.)
Гриэр Гарсон (больно задетая нанесенным ударом, пытаясь восстановить душевное равновесие, поднимается в комнату, где спит малыш-сирота, будит его и сжимает в объятьях своими истосковавшимися по ласке руками). Радость моя... С этой минуты я хочу... чтобы ты называл меня мамой, а не тетей. Ты и я... мы уедем отсюда. Скоро у нас двоих будет свой дом, настоящий.
Мальчик. Ах, тё... мама! Вдвоем?.. И настоящий дом, с оградой и всем остальным?
Гриэр Гарсон (голосом, полным нежности и надежды). Да, с оградой и всем остальным! (Доносится звонок у входной двери и следом — дрожащий голос миссис Элдридж в приемной: та спрашивает, у себя ли госпожа директор приюта; последняя, сидя в комнате наверху, вся сжимается, чувствуя, что счастье ее под угрозой... неужели этот акт бездушного эгоизма осуществится? и этой ограды, которая способна была бы отделить их с Сэмом от остального мира, не существует, не существовало и не будет существовать никогда?)
(«От сердца к сердцу», Метро-Голдуин-Мейер)
ОСНОВНЫЕ МОМЕНТЫ БИОГРАФИИ ЛЕО
11 января 1930 года супруга Агустина Латиу и Леопольдо Друскович праздновали только что сообщенную им добрую весть. Их две дочери, Амалия четырнадцати лет и Ольга семи, уже отправились спать. Ужин вышел довольно скромным, поскольку Агустина вернулась с медицинской консультации лишь к вечеру. Анализы показали, что здоровье сеньоры Друскович восстановилось полностью и от прежнего малокровия не осталось следа — однако из-за нехватки времени праздничного банкета, какие были во вкусе сеньора Друсковича, приготовить не удалось. Спровадив детей и слушая, как домработница моет на кухне посуду, чета Друсковичей смаковала ликер, предназначавшийся для гостей и особо крупных событий. Сеньор Друскович никак не осмеливался спросить у супруги, не обсуждала ли она с врачом возможность для себя иметь еще одного ребенка, а сеньора Друскович, с того самого момента, как они остались наедине, в страхе ожидала, что вопрос этот вот-вот прозвучит. Хотя муж не раз просил ее поговорить об этом с врачом, она избегала затрагивать эту тему во время консультаций. Сеньора Друскович устала от бесконечных анализов, осмотров и медицинских опросов, но самый ее большой, невысказанный страх, заключался в том, что врач может отсоветовать ей рожать — и тогда муж заставит ее обратиться к другому специалисту. Сеньор Друскович страстно желал, чтобы после двух девочек у него родился сын.
Когда же, наконец, вопрос все-таки прозвучал, сеньора Друскович оказалась не в состоянии ответить на него холодно и трезво, ибо в тот самый момент муж как раз удовлетворял ее со всею нежностью, на которую был способен. И в этом жарком мареве супружеских отношений все, что удерживало ее — опасение вновь заработать анемию и тоска при мысли о том, что придется перекраивать семейный бюджет, вдруг растаяло, и она в порыве страсти прошептала, что готова исполнить волю своего повелителя. При этих словах последний прервал половой акт, чтобы снять презерватив и перед тем, как вновь ввести член, растроганно поцеловал жену в лоб долгим, почтительным поцелуем. В короткий миг оргазма сеньора Друскович смежила веки, и перед ее мысленным взором предстали тянущиеся до самого горизонта песчаные дюны, к которым она могла прикоснуться рукой; воздух на горизонте казался мягким и нежным, чуть теплый песок приятно обтекал ступни, звезды сияли в темно-синем небе, не омраченном ни единой тучкой; мягкая рука, ласкавшая дюны, была ее собственным дыханием, а сами дюны — ее горлом и грудью. Нежный ветерок же исходил от мужа, и если только он всегда будет рядом, она сумеет продлить это наслаждение и этот покой навеки...
Еще раз то же видение посетило ее годом позже, перед тем, как сеньора Друскович, чей ослабленный родами организм не в силах оказался противостоять воспалению легких, испустила дух. Возле ее смертного ложа в санатории стояли, среди медицинского персонала, супруг и старшая дочь. Младшая осталась дома с прислугой — присматривать за трехмесячным братиком, который окрещен был именем отца. Леопольдо Друскович-младший рос под присмотром домработницы и старшей сестры и дурным, по убеждению соседей, влиянием сестры младшей.
Прежде, чем истек год со смерти жены, Леопольдо Друскович-старший, получив выгодное предложение, продал свою кожевенную мастерскую. Эта годовщина пугала его, точно должна была принести какую-то новую беду, и еще до ее наступления он поспешил уехать в Мендосу, чтобы провести несколько дней в гостях у своего единственного брата. Там, как ему показалось, он выгодно вложил капитал, приобретя пасеку, и с недели на неделю откладывал свое возвращение в Буэнос-Айрес. Тем временем дома бразды правления взяла в свои руки шестнадцатилетняя Амалия — и все денежные переводы, которые посылал отец, стекались к ней. Она исключила из их бюджета такие неоправданные расходы, как кино, мороженое, аттракционы, журналы и покупку разной ерунды на дни рождения и другие праздники. В качестве подарков домашние теперь получали от нее предметы одежды и другие полезные в обиходе вещи. Сэкономленные деньги Амалия складывала, думая представить отцу, когда тот вернется, — в уверенности, что он, обнаружив покинутый им дом в совершеннейшем порядке и высылавшиеся им деньги в сохранности, будет приятно удивлен и решит не жениться во второй раз.
Однако отец, очевидно, собирался вернуться еще нескоро — и более снисходительная, чем сестра, Ольга, чтобы развлечь братишку, доставала из шифоньера отцовские вещи и позволяла малышу наряжаться в них и таскать по дому. Сама же надевала одежду покойницы-матери и просила домработницу обвенчать их с братиком.