Но они не прошли мимо, и, судя по реакции зала, я был в нем такой не один, хотя прекрасно понимал, сколь, по нынешнему уровню кинематографа, несовершенны эти ленты. Но в них было то, что неподвластно ни строгому профессиональному анализу, ни даже времени, беспощадно распознающему в искусстве все слабости и просчеты. Нет, в данном случае время проделало совсем другую работу Оно высветило в фильмах этих, сделало, быть может, даже более зримым, явным такое обаяние искренности и чистоты, душевного благородства и нравственной силы, которые именно сегодня способны и учить, и воспитывать.
В сердце каждого из нас живет потребность дружбы и верности, потребность в трудную минуту ощутить локоть близкого человека и самому, когда нужно, прийти на помощь ему Но особенность нормальных жизненных будней такова, что они редко требуют проявления этих качеств в их высшей концентрации. Это, разумеется, не в укор будням. Глупо, по меньшей мере, сетовать на то, что нет необходимости ежедневно рисковать собой ради кого-то, и не так уж много теперь у нас разлук, когда не знаешь, будет ли еще встреча. Нет, не надо опасаться размеренности, устроенности — в конце концов именно они благоприятны для серьезной, истинно творческой работы. Но надо опасаться, и чем острее, тем лучше, чтобы размеренность и устроенность из сферы бытовой, житейской не перебрались в сферу духовную, не разъели, не подточили, ее. Да, бестактно и стыдно изображать, подчеркивать на публике свою озабоченность судьбами людскими. Но только в сиюминутных делах и заботах не пропустить бы того момента, когда вдруг потребуется от тебя самоотверженность и верность на самом крайнем пределе. Они редко бывают, такие моменты, но ведь бывают же. И некогда приводить в порядок дела, и некогда раздумывать, тот ли момент, нет ли. Нужно безошибочно распознать его и встретить во всеоружии. А если придет он, замаскированный буднями и разными трезвыми житейскими соображениями, и ты пропустишь его — как потом жить?
И назначение искусства состоит, между прочим, и в том, чтобы пробуждать в нас готовность к испытаниям подобного рода. То есть они могут и не случиться, но готовность к ним все равно не пройдет бесследно, сделает нашу жизнь лучше, выше и чище.
Так вот — «Два бойца», «Жди меня». Дружба, любовь, верность — и война. В окопе, где сегодня тебя, раненого, вынесли с поля боя, а завтра то же должен будешь сделать ты сам.
В московской квартире, где женщина получает письмо, что муж не вернулся с боевого задания, и думает, как ей жить дальше. Выстоять или сломиться — дилемма, решаемая каждый день, каждый час, каждую минуту.
Нравственные вопросы, такой нежностью и такой болью опаляющие сердце художника, словно это его последняя нежность и последняя боль. Да они порой и бывали последними, потому что у художников тоже гибли друзья, и сами они, писатели, кинематографисты, случалось, не возвращались с войны...
Жди меня, и я вернусь
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: Повезло.
Не понять неждавишм им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
Из симоновских стихов первых военных лет родился его сценарий «Жди меня». Фильм, поставленный А. Столпером и Б. Ивановым.
Он весь как бы пронизан настроением этих стихов, живет ими сегодня и еще будет жить.
Искусственность, примитивность военных эпизодов? Но, честное слово, сегодня это не так уж решающе важно. Сентиментальность, излишняя чувствительность? Есть и это. Но у актеров в этом фильме, в первую очередь у Бориса Блинова, играющего летчика Николая Ермолова, такая сила искренности, сопричастности судьбам героев, что даже их «переборы», их «чересчур», отзываясь сопричастностью этой, глубокой личной заинтересованностью, в конце концов помогают нам, сегодняшним зрителям, еще что-то почувствовать в тех годах, еще что-то понять в них. Наивная назидательность в построении сюжета (к верной жене муж вернулся, у неверной — погиб)? Но, знаете, бывает такой душевный накал, когда назидательность становится страстью. Это был фильм о людях, чья самоотверженность, верность именно в те безмерно трудные дни поднимались на захватывающую высоту. А сегодня для нас это фильм о том, что не имеем мы права терять такой высоты — никогда и ни в чем, ни в мелком, ни в крупном.
И как военная лирика Симонова перекликается с фильмом «Жди меня», во многом объясняя секрет его нынешней притягательности, как «Темная ночь», написанная Никитой Богословским на слова Владимира Агатова, спетая Марком Бернесом, стала лирическим лейтмотивом «Двух бойцов». Фильм этот был поставлен Леонидом Луковым по сценарию, который Евгений Габрилович написал на основе повести Льва Славина «Мои знакомые». Стих или песня задавали глубоко личную, интимную интонацию, так, словно фильм обращен непосредственно к тебе. Мы наблюдаем взаимоотношения двух солдат, требовательные, застенчивые и нежные, их умение, жертвуя ради друга чем-то безмерно важным, делать это как бы мимоходом, между прочим, никак не акцентируя своего поступка, оставаясь в тени, — и каждый из нас обращается к своей жизни, отыскивает в ней истоки, зачатки таких взаимоотношений, осознает с особой вдруг отчетливостью, как надо их хранить и беречь.
Смотришь выцветшую, старую ленту и понимаешь: не надо молиться на этих ребят, они были живые и не любили молитвы; но знать, к чему нас обязывает то, что такие ребята были, — это знать надо...
Трудно сказать, лучшие или не лучшие роли Марка Бернеса и Бориса Андреева — одессит Аркадий Дзюбин и кузнец с Урала Саша Свинцов. Во всяком случае не один молодой актер, знаменитый достоверностью и естественностью своей, проиграет рядом с ними именно в этих качествах, считающихся почему-то привилегией сегодняшнего кинематографа. Да, поразительны жизненность деталей, психологическая, интонационная, какая угодно точность в обрисовке таких разных и таких цельных характеров. Но сверх этого было нечто высшее для актера, художника — умение, оставаясь глубоко интимным и личным, вобрать в себя то, чем живут много-много людей, и выразить со всей силой, на какую только способен. Может быть, в годы всенародного испытания такое умение дляхудожника в чем-то доступнее? Может быть. Но ведь и сегодня, не найдя, не обретя его, — на что, даже при совершенной технике, филигранной умелости, можно по-серьезному рассчитывать в искусстве?
Есть кинокадры, их не так уж много, навсегда запечатлевшиеся в памяти. Для меня в их числе — лицо, удивительной глубины взгляд Бориса Блинова, когда Николай Ермолов смотрит на фотокорреспондента Вайнштейна, Мишку, своего друга, который был уверен, что он, Ермолов, погиб. И финал «Двух бойцов», когда Саша Свинцов плачет, склонившись над Аркадием. «Умер», — горестно роняет он, и вдруг голос Аркадия: «Кто умер?.. Эти жабы не дождутся, чтоб Аркадий Дзюбин умер».
Жив Аркадий, возвращается домой Николай Ермолов, в смерть которого поверили все, кроме жены. Есть, конечно, в этом почти чудесном воскрешении романтический вымысел, в чем-то приукрасивший жизнь, но, черт возьми, иногда такой вымысел нужен искусству Все дело в том, в чьих он руках и во имя чего. Человек должен верить, что вернется домой, что его ждут Тогда, даже если он погибнет, другие выстоят и вернутся. И Николай, который, опустившись на колени, гладит руки жене, и Аркадий, который улыбается, опершись на Сашино плечо, — это бессмертие того, чем жили, что несли в себе, за что умирали такие ребята. Это все нам — их улыбки, их песни, их святая верность другу, любимой женщине, Родине. Вот как я понимаю сегодня суть этого вымысла и благодарен художникам, которые отважились на него.