И Мама. Удивительно! Джудит не ожидала, что Мама окажется такой простодушной женщиной, даже простоватой. А она именно такая. И еще – очень сильная. Энергичная. Совсем не интеллигентная, мягкотелая. Такой к лицу раннее замужество, но не раннее вдовство. Теперь ясно, какое воспитание получил Джошуа Кристиан и почему с юности сделался главой семейства. Мама по наитию, а не по расчету лепила из сына того, кто теперь зовется доктором Кристианом. Ей достался превосходный материал. У четырехлетнего мальчика уже хватало мужского упрямства и мужской сосредоточенности, чтобы стать вожаком стаи. Ничего удивительного, что младшие боготворили брата, а мать была просто в него влюблена. Понятно, почему естественные влечения не затронули его; возможно, страсть не проснется в нем уже никогда. Впервые в жизни Карриол испытывала приступ острой человеческой жалости: бедный, бедный маленький мальчик!
На вокзале, предъявив удостоверение, Карриол купила билеты в купейный вагон: роскошь, которая удостоверяла для Кристиана высокое общественное положение его спутницы. Одно дело – слышать от человека, сколь важен его пост, другое – собственными глазами убедиться в этом. После того, как проводник – без всяких напоминаний, сам – принес им кофе и бутерброды, доктор Кристиан почувствовал, что впервые в жизни получает от поездки настоящее удовольствие.
Но усталость, не покидавшая его, была сильнее. С чего он взял, будто поездка с этой женщиной должна перевернуть всю его жизнь? Так, всего лишь вояж к каким-то программистам, которым следует объяснить, что за статистическими данными, которыми они забавляются на своих компьютерах, – стоят живые люди, их души и плоть, их чувства и привычки. А через неделю – назад в Холломан, в будни. Однако выходило не убедительно. Это женщина (она сидела рядом с ним, хотя для женщины, с которой вас связывает лишь короткое знакомство, естественней было бы выбрать место напротив спутника) что-то скрывает.
Только когда поезд замедлил ход и нырнул в непроглядную темень туннелей за Манхеттеном, доктор Кристиан решился заговорить:
– Помню я как-то читал рассказ об этих туннелях… Поезд попал в какую-то пространственно-временную дыру и целую вечность носился из туннеля в туннель… Сидя здесь, в это можно поверить:
– Это точно.
– Но если представить себе, что это случилось и мы обречены на пожизненное заключение в своем купе, – что бы мы стали делать? О чем говорить? Были бы вы хоть тогда совершенно откровенны со мной?
– Как знать, – вздохнула она.
Карриол повернулась к нему, но в тусклом свете маленькой лампы на потолке лицо спутника казалось таким мертвенно-бледным и отталкивающим, что она снова отвернулась. И улыбнулась, глядя на свободное место напротив:
– А что, было бы очень мило… Не могу представить себе, что есть человек, с которым я хотела бы провести целую вечность… Надеюсь, вы понимаете, что я не имею в виду ничего непристойного.
– Непристойного? О чем вы? Она не ответила.
Если бы мы очень захотели, то могли бы заставить наш поезд нырнуть в такую же пространственно-временную дыру. Бесконечность – она внутри человека. Человек может разрушить границы времени.
Слава Богу, что в этот момент она не смотрела на него. Иначе заметила бы в его глазах растерянность: может, эта женщина умеет читать мысли?
– Вы могли бы сделать это, Джошуа. Могли бы помочь людям отыскать в душах стену непонимания, ими возведенную. И объяснить, как разрушить ее.
– Этим я и занимаюсь.
– Только не в тех масштабах. А как на счет всего человечества?
– Я ничего не знаю о мире за пределами Холломана. Да и знать не хочу.
Он откинулся на стенку сиденья.
Они сидели в тишине – только перестук колес и бесконечная тьма. Вечность темна? Темень вечна? Имя этой тьме – печаль: терпкая и долговечная, как запах мускуса.
Когда поезд въехал под грязные своды станции Пенн, он зажмурился от яркого света: будто в зале, освещенном тысячью канделябров, он предстал перед миллионами любопытствующих, похотливых взглядов.
После Пенна, когда поезд начал двигаться короткими перебежками от остановки до остановки, оба забылись тяжелым сном под перестук колес на стыках, протянув ноги на свободное сидение напротив и склонившись в стороны друг от друга. Проснулись они только от скрежета: колес у столичного перрона и – двери, раздвинутой проводником.
Здесь уже Карриол чувствовала себя как рыба в воде. Она повела своего спутника к автобусной остановке – мимо мраморного Пантеона Героев Америки; доктор Кристиан брел чуть позади.
– Наш департамент недалеко отсюда, сказала она, показывая на север, хотя для него это было пустым звуком. – Только сначала лучше заехать домой: освежимся с дороги.
Мартовское утро выдалось солнечным и теплым; можно было надеяться на раннюю и дружную весну. Увы, вишни еще не зацвели: с каждым годом деревья оживали все позже. «О, небеса, вдохните в них жизнь!» – молча молила она. – «Дайте мне увидеть, как деревья вновь покроются розоватой пеной! Я ведь тоже жертва этого нервоза тысячелетия, о котором говорит этот человек. Или… или – жертва этого человека?»
В доме было свежо: уезжая, она оставила приоткрытым несколько форточек.
– Дом еще не достроен, – извинилась она, приглашая его войти. – Он стоил мне больших денег. Боюсь только, после Холломана обстановка покажется вам неприхотливой.
– Что вы, у вас очень красиво, – искренне ответил он, разглядывая гарнитур «Королева Анна» светлого дерева, кресла и диваны с парчовой обивкой, солнечные блики на коврах.
Они поднялись по светлой, медового оттенка лестнице, прошли через холл, отделанный панелями того же цвета. В спальне стояла только широкая кровать.
– У меня редко бывают гости, поэтому за отделку комнаты для них я еще не бралась. Вам здесь будет удобно? Или предпочтете гостиницу, например, нашу, служебную?
– Мне и здесь нравится, – он поставил на пол чемодан.
– Здесь – ванная.
– Спасибо.
– Похоже, вы устали. Вздремнете?
– Нет, мне бы только принять душ да переодеться.
– Вот и хорошо. А потом – в департамент. Там и позавтракаем. Познакомлю вас с Моше Чейзеном, побеседуете, а вечером где-нибудь поужинаем, она жалобно улыбнулась: – Боюсь, у меня в холодильнике пусто…
И вышла, оставив его в одиночестве.
Глава IV
Мать доктора Кристиана и братья были довольны его знакомством с Джудит; сестра и невестки – наоборот.
Не успел Джошуа уехать в Вашингтон, как в его семье разгорелись страсти. Случилось это в ближайшее воскресенье, когда все с утра пораньше собрались на первом этаже 1047-го дома, чтобы по традиции заняться домашним садом.