в неделю. Английский был с первого класса, так как школа английская.
И тут возникли трудности. Я была мало наслышана, и язык шел с трудом, не так естественно, как русский, даже от писания украинских букв зависал мозг. Ситуация походила на мою любовь к скрипке и неприятие фортепиано, на котором нужно было играть в две руки.
Мозг перегружался и тормозил. То, что одни и те же ноты обозначают разные в басовом и скрипичном ключе, было выше моих сил. Кое-как, ползком, подписывая клавиши, я ковыряла фортепиано и точно так же кое-как ковыряла украинский язык.
Лет в одиннадцать у меня начало резко падать зрение. Была большая зрительная нагрузка, и тело начали взрывать гормоны. Мы ведь ходили в специализированную английскую школу, где было много часов английского, а также в музыкальную школу, которая включала в себя предметы: специальность, то есть скрипку, два раза в неделю, один раз в неделю фортепиано, сольфеджио, музыкальную литературу и хор или оркестр, не считая рисования и других параллельных занятий. Танцы к тому моменту уже отпали.
Моя мама предложила облегчить нагрузку с помощью отказа от украинского языка. Это был единственный предмет, от которого можно было отказываться, например, семьям военных или, как в моем случае, по медицинским причинам.
Дети военных переезжали с места на место, и им не было смысла изучать языки тех стран, в которых они жили. А вот в моем случае вопрос был неоднозначный. Мне подсознательно не нравился этот вариант. Что-то мне говорило, что, живя на Украине, нужно знать украинский язык. Но дело было сделано: мама сходила в школу и написала заявление.
Во время уроков украинского я бесцельно шаталась по школьному двору или сидела на лавочке. Далеко за сорок пять минут не уйдешь — по коридорам и школьному двору только. Может, один пустой сорокапятиминутный урок и не делал погоды, а может, мои глаза отдыхали.
На самом деле я много читала — в этом и была нагрузка на зрение. Приходя со школы, я валилась с книжкой на нагретую солнцем родительскую кровать в тихой спальне и читала часа два-три-четыре до вечера, когда начинался ужин, уроки и другие занятия. Как я уже говорила, у нас была солидная библиотека. Мама и тетя в вольные шестидесятые накупили множество подписок классиков. Эти часы были одними из счастливейших в моей жизни, и я, конечно, не жалею об этой нагрузке. Думаю, мне пошло на пользу.
Средняя школа закончилась восьмым классом без эксцессов, и украинский язык не понадобился.
Последние два года школы зрение падало каждый год, но потихоньку восстанавливалось, благодаря разноплановым оздоровительным процедурам. Раз в году, зимой, меня отправляли в больницу на профилактику. Как результат, зрение перестало падать резко, хотя пришлось носить очки. Вот так зрение у меня стабилизировалось, а навыки, особенно письма на украинском языке, утратились.
Это не воспринималось как потеря, потому так как первый раз я поступала в медицинский институт в Москве, и там, очевидно, не нужен был украинский язык при поступлении. Второй, успешный раз я поступала уже на стоматфакультет в Крыму, где тоже украинским языком не пользовались.
Начало девяностых было тяжелым временем, и языковым вопросом не заморачивались.
После нескольких лет украинский язык вдруг понадобился — я тогда познакомилась с подругой Витой из Львова, для которой родным был украинский. Мы бурно общались, веселились и путешествовали. Наше разноязычие тоже не воспринималось как беда, мы подстраивались друг под друга. Она умела говорить по-русски, но мне хотелось общаться с ней на ее родном языке, украинском. Чувствовала себя, как собака: понимать понимала, а сказать многое не могла.
Язык понадобился еще больше, когда я в 1994 году переводилась из Крыма в Киевский медицинский институт. Там надо было заявление писать по-украински, с чем я справилась грехом пополам.
Кафедра украинского языка в Киеве была до предела любезной. Мне нужен был «зачет» по языку, и получить было несложно. Установка была такова, что человек, выросший на Украине, автоматически должен был владеть языком.
Я переводилась на третий курс, для всех украинский язык был пройден на первом. Зачет мне подарили, можно сказать, за красивые глаза. Я пришла на кафедру с подругой Юльчей из Бучи для поддержки, и она болтала с секретаршей, а я вежливо улыбалась.
Подвох был с философией. Ее преподавали на украинском. В программе симферопольского меда философии не было, и мне необходимо было дополнительно сдать сто часов. И всё самостоятельно.
Преподавательница с кафедры философии предложила мне встречаться частным образом и пересказывать ей учебник философии. Киевские студенты философию изучали целый год, а мне дали на «догнать» пару месяцев.
Это было увлекательное приключение — экспресс-курс по украинскому языку и философии в одном. На выходных, прекрасными золотыми осенними днями я ныряла в толстенные тома учебника, их было два, и пыталась распознать концепции, облеченные в незнакомые слова. И раз в две недели доносила то, что удержалось у меня в голове, до кафедры на роскошном бульваре Тараса Шевченко. В качестве поблажки пересказывала я прочитанное на русском — снова тренировала мозг переводом уже освоенных концепций в более удобные для меня слова.
Было весело, предмет был увлекательный, и с преподавательницей мы подружились. В конце осени я получила свое «отлично» и, расцеловавшись, попрощалась с преподавательницей философии.
Теперь хоть убей, не вспомню ничего из учебника, но на тот момент я достаточно хорошо ориентировалась в философии.
Последний заход на украинский язык тоже пришел, откуда не ждали. Я познакомилась с американцем с украинскими корнями. Когда мы стали встречаться, мой английский еще не был на том уровне, чтобы разговаривать, а он хорошо говорил на украинском.
Так украинский стал для меня языком любви. Пришлось подтягивать. Читала Шевченко, слова из учебника философии были подспорьем, и подруга Вита развивала «западенскими» оборотами.
За два года украинский вышел на норму и английский тоже поднялся на приличный уровень.
Много воды утекло с тех пор. Последний раз я говорила на украинском в консульстве при продлении паспорта. Украина не допускала двойного гражданства, и мое украинское гражданство проиграло. Просроченный украинский паспорт, как реликвия, лежит в документах.
Сейчас в Украине ситуация с языком изменилась прямо противоположно моему детству. Всё образование идет на украинском языке, и русский язык даже не входит в программу. Все граждане Украины на данный момент могут разговаривать на украинском языке.
Во время войны язык даже стал определителем «свой-чужой».
Мои одноклассники постят в соцсетях по-украински. Издавать книгу на русском — гиблое дело. В лучшем случае можно нарваться на