кирпичей; к ратуше с одной стороны примыкал ряд лавок готового платья, в котором портные выставляли свой товар, а далее — кожевенный ряд. Кругом площади лепились лавчонки золотых дел мастеров, игольщиков, литейщиков и многих других ремесленников. Тут же сидели за своими столиками менялы и писцы с чернильницей и пером за поясом и ревностно были заняты удовлетворением толпившейся около них многочисленной и разнообразной публики.
Через эту обычную рыночную толкотню и давку Госвин Стеен пробирался со своими спутниками, беспрестанно отвечая на глубокие и почтительные поклоны встречавшихся ему людей. Он направился прямо к высокому крытому крыльцу ратуши, которая своей стройной башенкой, своими лёгкими аркадами и всем характером своей изящной архитектуры напоминала роскошные итальянские постройки.
Стеен не зашёл в этот день в большую ганзейскую залу, в которой обычно происходили все важные совещания, и прямо прошёл в так называемую аудиенц-залу, где совершались различные акты в присутствии старшего бюргермейстера.
Госвин Стеен сначала приказал доложить о себе одном господину Иоганну Виттенбергу и сообщил ему о своём желании занести в книгу ратуши некое долговое обязательство. В тогдашнее время на кредит смотрели не так легко, как теперь; купцы очень редко решались давать друг другу деньги взаймы и в обеспечение подобных займов не только требовали нотариального документа с занесением всего дела в книгу городской ратуши, но ещё брали с должника и залоги.
Вот почему Виттенборг и был крайне изумлён, когда услышал от Стеена, что тот отказывается взять со своего должника надлежащий залог в обеспечение ссужаемой ему суммы, и это изумление возросло до крайних пределов, когда в лице должника Госвина Стеена Виттенборг узнал Кнута Торсена, недавно исключённого из общества ганзейских купцов. Стеен постарался избегнуть вопрошающих взглядов бюргермейстера, и потому тот должен был прямо перейти к исполнению обычных законных формальностей и к составлению актов, которые, по общему средневековому обычаю, велись на латинском языке. Все городские книги, все удостоверения и служебные отчёты, даже торговые книги купцов велись по-латыни, так как этот язык составлял общее достояние высших классов. Понимание латинского языка и умение говорить по-латыни было тем более необходимо для купца, что при сношениях с торговцами других стран ему необходим был один общий, всем известный язык, а таким универсальным языком в то время был только язык латинский.
В акте, изготовленном стараниями бюргермейстера, Кнут Торсен утвердил своей подписью то, что он от любекского купца Госвина Стеена такую-то сумму денег взаймы получил и обязуется уплатить ему свой долг в течение нескольких следующих лет.
Когда датчанин подписал этот документ, причём бюргермейстер и Ганнеке подписались свидетелями, Госвин Стеен передал Торсену означенную в документе сумму, а затем датчанин удалился в самом приятном настроении духа.
Стеен, более чем когда-либо сумрачный, собирался уже за ним последовать вместе с Ганнеке, но Виттенборг удержал его, и он вынужден был отпустить Ганнеке одного.
— Извините мне мою откровенность, — сказал Стеену бюргермейстер, — но я, право, не понимаю вашего сегодняшнего способа действий. Вы слишком хорошо знаете, с каким уважением я всегда на вас смотрел, и потому меня вдвойне удивляет, что такой человек, как вы, так хорошо знакомый и с нашим городом, и с важнейшими интересами ганзейской торговли, решаетесь давать взаймы человеку, исключённому из нашего общества, такую большую сумму, которая составляет чуть ли не целое состояние. Да ещё такому человеку, который несомненно принадлежит к нации нам враждебной и королю которой мы собираемся объявить войну! Скажите, что вас к этому побуждает? Где же ваша прославляемая всеми осторожность и умелость в делах? Подумайте же, наконец, что ведь вы и сами можете очутиться в дурном положении, если этот Торсен не сдержит своего слова и не возвратит вам выданную вами сумму к определённому сроку.
Во время этой речи бюргермейстера Госвин Стеен несколько раз менялся в лице. Жилы на лбу его вздулись; губы его подёргивало, он, видимо, сильно гневался. Несколько раз собирался он возражать бюргермейстеру, но не в силах был выговорить ни слова. Наконец, он настолько Овладел собою, что мог высказаться:
— Мы все свободные граждане, г-н Иоганн Виттенборг, и каждый из нас волен поступать, как ему угодно. Понимаете ли вы меня?
— Я вовсе не хотел вас прогневать, — сказал бюргермейстер. — В качестве вашего сотоварища по ратуше и собрата по нашим отношениям к Ганзе я полагаю, что мы с вами довольно близки и я имею право высказать вам моё мнение. Извините меня, если я во всём этом ошибся.
И затем Виттенборг очень ловко перевёл разговор на политику, которая, конечно, была самым жгучим вопросом времени.
— Все бюргермейстеры приморских городов, — сообщил Виттенборг, — съезжались в Грейфсвальде. Представителем нашего города был мой младший сотоварищ Бруно фон Варендорп. Прежде всего решено запретить всякий вывоз товаров в Данию и на Шонен под страхом лишения жизни и имущества. Сверх того, хотят хлопотать о заключении союза с Швецией и Норвегией.
— Это для меня новость! — сказал Госвин Стеен.
— Если бы вы пожаловали к нам во вчерашнее заседание совета, то вам бы это было известно, — возразил Виттенборг. — К сожалению, вы в последнее время вообще стали редким гостем на наших заседаниях, и ваше отсутствие вдвойне ощутительно, так как гибель нашей Бойской флотилии всё ещё кипятит многих.
Госвин Стеен изо всей силы ударил кулаком о стол.
— Да разве же я не сделал уже в этом деле гораздо более, нежели было нужно сделать! — гневно воскликнул он. — Разве господа члены городского совета не вознаграждены мною за все понесённые ими убытки, и все вместе, и каждый порознь? Или это благодарность мне за то, что я делал сверх сил своих?
— На то была ваша добрая воля, — сказал бюргермейстер. — Вы, вероятно, по свойственной вам добросовестности и честности, почувствовали, что вам следует принести эту жертву.
— Ну, так чего же ещё от меня требуют? — вскипел Опять Стеен.
— Вы сегодня слишком раздражены, — возразил Виттенборг, покачивая головой, — сегодня никакое спокойное соглашение с вами не оказывается возможным. Я только одно могу вам сказать: вам бы следовало опять аккуратно посещать заседания совета, чтобы самому лично отражать всякие мелочные нападки. Если вы от них сами станете отбиваться, то они разлетятся прахом — и только; а в противном случае из этих мелочей может вырасти такая гора, что её и сдвинуть будет трудно, даже человеку вашего ума и силы воли. Честь имею кланяться, г-н Стеен, это